– Как твоё отчество, Василий? – спросил, назвавшийся сам, дядя Вова.
– Петрович, я, дядя Вова! Батя на фронте, да и, я, как только немца прогонят чуть, тоже пойду гадов бить.
– Пойдёшь, обязательно пойдёшь, Василий Петрович! Береги себя! Попрошу тебя, как старшего в семье мужчине, ты помоги там… ну чем можешь. Сам понимаешь.
– Дядя Вова, это лишнее, я же не маленький. Всё будет хорошо. Наших дождёмся, с голоду теперь точно не помрём. Вам спасибо огромное! И Вам доброго здоровья и радостных новостей в дом. Пойду я. Прощайте!
Простившись, Вася уверенно зашагал по улице, не оборачиваясь, уже традиционно, веря в приметы. Солнце, изредка выглядывающее из-за туч, светило в спину. Вася шёл изначально на запад, а затем свернул на север. Полуторакилометровый подъём закончился, и дорога шла более полого по вершине плата Миусского хребта Донецкого кряжа.
Мысли были добрые и позитивные и юный «снабженец» представлял, как будут рады домашние, встречая его, как его обнимет Mutter, как на шею повесится сестрёнка, а он будет держать на себе, превозмогая усталость, с каким уважением будет смотреть, стесняясь, приёмная сестра Зина – это будет скоро, сегодня вечером.
Конечно же, так и будет. И он донесёт все, чем загрузили его в том, ранее неизвестном, но ставшим в чём-то родным, хуторе Едуш, всё, кроме куска сала, который у него отхватит штык-ножом жадный полицай, во время проверки содержимого вещмешка на посту в Новониколаевке.
И скоро зазеленеет природа и будет легче найти пропитание. И они, конечно же, хоть и не так ярко, как в мирное довоенное время будут радоваться весне, и будут с нетерпением ждать того дня, когда немцы начнут суетиться и бегать по селу, как тараканы, которых хозяин застаёт на кухне, включив свет. До этого дня не так и много, если учесть, сколько уже людям пришлось страдать в оккупации, и безумного, невыносимо долго, когда день ожидания годом тянется. Но они дождутся, иначе никак, иначе зачем нужно было выживать только для того, чтобы жить и дожидаться родных с войны. И они вернутся, но не все, конечно. И это будет, но как скоро? Этого ответить никто не мог.
***
II
Лиду Ростов встретил недружелюбно, если это определение к стоящему в руинах городу можно применить, он стоял весь серый, в развалинах и весна в городе не ощущалась так, как за её пределами. Там, где до войны были цветники, там располагались горы строительного мусора, кирпичи, строительные балки составные части коммуникаций домового оборудования и прочая хозяйственная утварь, и сломанная мебель.
Ростовчане, пережившие ад оккупации, сразу же, после освобождения города, без принуждения вышли на улицы, для уборки города и приведения его в надлежащий вид. Это было нелегко, в основном работы выполнялись вручную.
Но люди были счастливы лишь тому, что дождались освобождения любимого города от захватчиков и не просто захватчиков, фашистов, оставивших свой гнусный, невиданный ранее по зверствам и массовости геноцида, кровавый след своими преступлениями против человечности. И среди прочих, самым зверским преступлением нацистов стал массовый расстрел мирных жителей в Змиёвской балке 11 августа 1942 года. Змиёвская балка стала одним из наиболее крупных мест гибели евреев на территории России во время Холокоста.
Нацисты здесь же расстреляли сотни пленных красноармейцев, из 30000 человек, попавших в плен 24 июля, после взятия немцами Ростова, которых они использовали сначала для копки траншей в Змиёвской балке, ставшей и для них общей могилой, даже не могилой – свалкой тел.
Убийство евреев продолжалось больше суток и за это время было уничтожено более 13,5 тысячи человек. И это только за период 11—12 августа 1942 года. Численность мирных жителей, расстрелянных нацистами за время оккупации Ростова-на-Доу, достигло около 27 тысяч человек еврейского населения, при общем количестве около 40 тысяч. Более 50 тысяч ростовчан были угнаны на работы в Германию.
Вот такими грустными новостями делились выжившие жители с теми, кто возвращался из эвакуации. И каждый из тех, кто два года не был в городе узнавал, если не о гибели родных и близких, то известие о том, что они угнаны на принудительные работы в Германию и обязательно в этих списках были просто знакомые, сослуживцы, коллеги, кто-то из одноклассников, соседей и т.д..
С жильём перед возвратившимися также встала серьёзная проблема. Около 12000 зданий в городе были полностью уничтожены и большое количество требовали ремонта и восстановления. Сильно пострадали центральные улицы и производственные здания заводов, подвергавшиеся бомбёжкам и обстрелам во время отражения двух наступлений фашистов и также дважды, когда город освобождали от оккупантов.
Все эти два года, в глазах Лиды стоял, запомнившийся ей вид города с левого берега Дона, когда они уезжали с эвакуацией фабрики и она надеялась, что и сейчас их встретит знакомый вид набережной, золочённые купола собора, мостовая Будёновского и красивая убранством Садовая, Театральная площадь и родной Нахичевань, старенькая фабричная общага и парк, где она встретила свою первую настоящую любовь.
Но всем, кто ожидал это увидеть, ожидало разочарование. Вид родного города, конечно, был плачевный. Когда эвакуированные ростовчане проезжали г. Сталинград, то, естественно, ужаснулись, во что был превращён большой и некогда красивый город на Волге. И каждый надеялся, что с Ростовом такого не должно было случиться, но… к сожалению, всё было до наоборот – такие же практически развалины, такой же непривлекательный южными красотами вид.
И только одно радовало – это то, что они снова дома, что могут встретиться, хоть и не все и не со всеми, с родными и друзьями, что наша доблестная, Красная армия перешла от обороны к наступлению. И пусть фронт остановился от столицы Донского края в каких-то 70—80 километрах, но этот наступательный процесс и духовный порыв, с этим связанный, не остановить.
Все мысли ушли на второй план, когда девушка вспомнила, вернее не вспомнила – она о нём и не забывала никогда, а начала думать только об одном – о своём любимом человеке, с которым они расстались полтора года назад. И за это время она не получила ни одной от него весточки. Хотя, как и многие другие, те, кто был далеко от родных мест, тоже за это время не получали весточек от родных, если те находились на эвакуированных территориях, но под сердцем жгло и не давало покоя беспокойство и тревога, с недобрым предчувствием.
После прибытия эшелона, всем было дано время на определение с жильём, благоустройство и небольшой отдых – полдня и ночь, что были впереди до утра, а утром всем нужно было приступать к разгрузке оборудования и после его установки, иногда, под открытым небом, ставилась задачи – в кратчайшие сроки приступить к выполнению Госзаказа.
И как только у Лиды появилось свободное время, она отправилась на поиски сведений об Петре. Первое, что она сделала, придя устраиваться в своё общежитие, узнала у коменданта о том, приходили ли ей письма, после её отъезда.
Та, что-то бормотала себе под нос, прежде чем открыла небольшой деревянный сундук, стоявший в углу на полу и со вздохом, произнесла:
– Ой, милочка, а нужно ли? Вот, пока семь месяцев фронт на Миусе стоял в 42—м году, письма приходили и с фронта то же, так среди них, точно не скажу сколько, но похоронки приходили. С малосемеек точно человека три погибли, хлопцы молодые. Горе какое, а! Одна молодайка, прочла и рухнула прямо тут. Еле отволожила её, нашатырь потребовался. Может, не нужно?
– Ну, как же не нужно? Что у вас одни похоронки собраны, а писем от родных и с фронта разве нет? – недоумённо посмотрев на коменданта, которая, по всей видимости, приняла должность не так давно и при Лиде, до её отъезда не работала ещё.
– Да есть всякие. Ладно, щас глянем. Как твоя фамилия?
Лида ответила. Начальница вынула несколько пачек писем и положила на стол.
– Может быть, я вам помогу просмотреть письма? – предложив свою помощь, Лида надеялась на положительный ответ и что быстрее получится найти письма, если они есть.
– Не положено! – отмахнувшись, резко ответила комендант общежития.
Лида терпеливо ожидала, когда женщина, подсунув стул к сундуку, неудобно согнувшись над ним, начала там «колдовать», как казалось со стороны. Временами, разогнувшись, подносила письмо ближе к глазам и прочтя, сложила в стопку просмотренных, а некоторые, в отдельную небольшую стопочку.
Закончив перебор, она протянула Лиде четыре письма:
– Держи! Кажись, больше нет!
– Чего нет? Не поняла, а эти?
– Я о похоронках говорю. Эти же письма от живых, как минимум, когда писали, людей. Ты будешь заселяться в общежитие?
– Да, буду!
– Ну, так с этого и надо было начинать. Я сейчас попрошу кастеляншу или дежурную, пусть заселят. Ты одна или как? – спросила комендант, громко захлопнув крышку сундука.
– Нас пока трое. Девочки скоро подойдут.
– Ну, тогда в холле подожди своих подруг. Пока письма прочтёшь, а потом подойдешь на вахту, я распоряжусь.
– Хорошо…
– Меня Верой Николаевной зовут. С этого начинать нужно было, – с большой степенью обиды, прочитав по заминке её причину, ответила женщина лет пятидесяти пяти, склонная к полноте, чтобы не обидеть более точным определением, ставшая не так давно комендантом общежития, сменив ту, что Лида хорошо знала.
Лида вышла от коменданта, сердце волнительно билось. Среди четырёх писем было два письма из дому, одно от подружки и одноклассницы в одном лице, и последнее от товарища Петра, Дмитрия Котельникова. Это письмо её заинтересовало больше всего и одновременно вызвало усиленное волнение, и с желанием тут же его прочесть, предостережение.
«Почему от Димки, а не от Петра? Они оставались в Ростове вместе, возможно и в дальнейшем были вместе. Что хочет мне рассказать друг Петра? Скорее всего что-то нехорошее, иначе бы написал сам, мой желанный, любимый человек. Разлюбил?! Да такого быть не может, я ему верила и верю больше, чем себе. Почему комендант так упорно намекала… нет, не может быть, она же не могла открывать все письма и тем более запомнить, что и для кого написано в них. Нет, нет, нет!!!», —Лида гнала чёрные мысли, а они вновь заполняли под «завязку» её мысли.
Голова начала кружиться и Лида, прижимаясь ближе к стене, медленно пошла к входу, на вахту, где увидела знакомое лицо несменного вахтёра тётю Симу.
«А как же я, когда пришла её не узнала? Я не могла её не узнать. Нет, Симоны просто тогда не было на мете или я схожу с ума? Мне нужно где-то присесть…».
Нащупав скамью у стены, рядом с ограждением вахтёра, Лида громко, со звуком протяжки мебели по деревянному полу, присела, почти упала на скамью и откинулась спиной к стене, прикрыв глаза.
– Девушка, что с вами? Вам плохо?! Сейчас дам водички, – тётя Сима заегозилась, быстро налила из графина в стакан, пролив при этом половину на стол воду и быстро поднесла к сидящей неподвижно девушке, – возьмите, попейте!
Лида, медленно открыла глаза и по её взгляду было понятно, что она сейчас не здесь, а где, только она, своим подсознанием и знает. Затем безразлично посмотрела на женщину, которая подсовывала буквально ей ко рту воду. Взяв стакан с водой, она так же безумно смотрела, то на эту женщину, то обводила взглядом помещение, как бы желая понять, где она и что здесь делает. Но её размышления прервал громкий возглас Симоны.
– Лида, Лидочка! Слава Богу, жива! И девочки вернулись? – расплескав воду в руке Лиды, женщина в эмоциях начала обнимать девушку, которая всё шире и шире открывала глаза.
– Симон-на, тётя Сим-ма! О, Господи! – свободной рукой Лида схватилась за голову, – Ой, простите меня, пожалуйста! Не знаю, что со мной.
