Меч Вайу

Ночи тоже не приносили желанного покоя. И в эту ночь Марсагет проворочался на ложе до самого утра, каждой мышцей тела ощущая непривычную жесткость постели, которая казалась ему чужой, постылой. Мысли толпились в голове, словно табуны на водопое. Наконец вождь не выдержал испытания бессонницей и вышел во двор.

Утренняя заря окрасила полнеба в пурпурные тона. Где-то за валами, в степи, перекликались пастухи, угоняя стада на пастбища, – теперь животных ночью держали поближе к Старому Городу. Сменилась ночная стража, и дружинники толпой направились в ворота акрополя, где под навесом их ждал сытный завтрак. Три рабыни, непринужденно болтая о своих женских делах, несли воинам кувшины с оксюгалой; завидев вождя – простоволосого, в ночных одеждах – смутились и робко пробормотали приветствие. Сторожевые псы грызлись на помойке из-за потрохов, выброшенных кухарками, в загоне хрустели травой лошади, между ними торопливо сновали конюхи, приводя в порядок своих подопечных.

Утренняя прохлада освежила вождя, и он было направился к себе в опочивальню, чтобы одеться, как вдруг громкие возгласы у ворот заставили его остановиться. Послышался звонкий топот копыт, и к Марсагету подлетел Меченый. Соскочив с коня, он торопливо подошел к вождю.

– Марсагет, да хранит тебя Священная Табити, есть новости!

– Пусть боги будут к тебе благосклонны, – поприветствовал его вождь. – Рассказывай.

– Возвратились воины Тимна. И не впустую – двух языгов[41] захватили.

– Языгов? – переспросил Марсагет, встрепенувшись в радостном возбуждении. – Молодец Тимн! Где они?

– У ворот акрополя. Ждут твоих приказаний.

– Давай их сюда! Я сейчас оденусь…

Привели захваченных в плен языгов. Один из них, невысокого роста, с загорелым безусым лицом, поддерживал под руку второго, широкоплечего и бородатого, чей короткий окровавленный плащ свидетельствовал о том, что он получил ранение во время схватки. Крепкий панцирь бородатого воина из воловьей кожи был пробит в двух местах, откуда все еще сочилась кровь, несмотря на то что раны тщательно перевязали – видимо, сказалась дальняя дорога в седле.

Марсагет в пурпурном плаще и высокой конусообразной войлочной шапке, служившей знаком принадлежности ее хозяина к могущественному племени басилидов (из него вышли все вожди, военачальники и старейшины сколотов – племени, первым царем которого был легендарный Сколопит), стоял у порога, держа в правой руке священный жезл. Внимательно рассмотрев пленников, вождь остановил взгляд на безусом воине; повинуясь знаку Меченого, его подтолкнули поближе к Марсагету.

– Кто вождь вашего племени? – спросил Марсагет у пленника.

Тот кинул в его сторону взгляд, полный непримиримой ненависти, и отвернулся, ничего не ответив, только крепче сжав обветренные губы.

– Не хочешь говорить? – Марсагет хищно прищурил глаза. – Послушай, языг, ты еще молод и многого не знаешь. У меня есть способ заставить тебя разговориться. Но только после этого ты пойдешь на жертвенный костер Вайу[42]. Я тебе сохраню жизнь, языг, если ты ответишь на все мои вопросы честно, без утайки. Даю тебе в этом мое слово.

– Я не трус и не изменник, – презрительно улыбнувшись, ответил языг высоким грудным голосом и смело посмотрел в глаза вождю.

Марсагет грозно нахмурился, сделал шаг вперед, как бы намереваясь тут же расправиться с непокорным пленником. Но, поостыв, снова обратился к нему:

– Я не сомневаюсь в твоих словах, языг. Все мы – сколоты и сарматы – дети одного отца, Таргитая, который дал нам мужественное сердце. И поверь, мне больно смотреть на то, что братья встречаются не на пиру, а на поле брани. Но не мы пришли к вам, и не кони сколотов топчут ваши степи. Вы явились к нам с мечом в руках, чтобы забрать то, что вам не принадлежит. Вас много, мы это знаем, и в этом ваше преимущество. Но земли наших дедов и отцов мы не отдадим без боя, языг. Пусть прольются реки крови, но первой каплей в них будет твоя. Приступайте! – приказал вождь дружинникам.

– Остановись, вождь, заклинаю тебя! – бородатый языг вырвался из рук воинов и упал на колени перед Марсагетом. – Я все расскажу! Сохрани нам жизнь.

– Замолчи! – рванулся к нему товарищ, но вовремя схваченный за руки, принялся яростно выкрикивать проклятья.

– Уведите! – указал вождь на безусого.

– Нет! Не-е-ет! Не говори! – кричал тот.

Когда отчаянно упирающегося языга увели в одну из комнат дома, Марсагет обратился к бородатому пленнику:

– Ну что же, рассказывай.

– Вождь, дай слово, что мы останемся жить!

– Я уже сказал.

– Хорошо, я тебе верю, вождь. Я все скажу. Спрашивай.

– Кто ваш военачальник?

– Дамас – вождь племени.

– Только ваше племя идет на нас?

– Нет. С нами отряды роксолан и аорсов[43].

– Значит, вы объединились?

– Да. Царь Гатал прислал к нам три зимы назад послов, и с этих пор он наш владыка – так решили наши вожди и царь Завтинос.

– Племена сираков и аланов тоже с вами?

– Нет. Их вожди отказались вступить в наш союз…

Когда допрос пленного закончился, дружинники привели второго языга.

– Развяжите его, – приказал Марсагет, завидев веревки на руках безусого.

Приказ был тут же исполнен, и молодой языг принялся растирать онемевшие руки, безучастный к окружающим. И только высоко вздымающаяся при каждом вдохе грудь, да легкий нервный тик, крививший искусанные до крови губы, выдавали его истинное состояние.

– Вы оба свободны, – обратился к пленникам Марсагет. – Можете оставаться у нас: получите наделы земли и жен. Если не желаете – идите на все четыре стороны, я вас не держу.

До безусого языга только теперь дошел смысл происходящего. Вперив горящий взор в товарища, он охрипшим голосом выдавил из себя:

– Ты… ты… все рассказал?

Тот, не поднимая головы, кивнул в ответ.

– Как ты… мог! Предатель! Ненавижу, не-на-вижу!

– Что ты говоришь? Я ведь ради нас… ради тебя! Мы будем жить, понимаешь, жить!

– Проклятый! Пусть солнце испепелит твое тело, пусть небо обрушится на твою голову! Пусть шелудивые псы разнесут твои кости по степи!

– Не говори так! Не говори! Не проклинай меня! – бородатый с мольбой протянул к нему руки. – Мы спасены, мы уйдем отсюда, куда захочешь.

– Не-е-ет! – безусый языг молниеносным прыжком свалил на землю одного из воинов и выхватил у него из-за пояса нож.

Сверкнули акинаки телохранителей, и пленника окружил смертоносный частокол. Бросив исполненный глубочайшего презрения взгляд на бородатого, безусый языг повернулся к вождю и вонзил себе нож в сердце. Телохранители вождя, остолбеневшие на какой-то миг от неожиданного поступка пленника, подхватили уже бездыханное тело. При этом кожаный шлем языга свалился с головы, и длинные черные волосы волной хлынули на землю.

– Женщина! – вскричал Меченый.

Воины, смущенные таким поворотом событий, молча расступились, и в образовавшийся круг вбежал бородатый пленник. Обезумевший от горя, он тяжело рухнул на землю рядом с телом своей подруги, что-то нечленораздельно выкрикивая.

Марсагет, пораженный увиденным не менее своих воинов, какое-то время стоял в хмурой задумчивости; затем дал знак увести бородатого языга – тот в исступлении грыз землю и до крови царапал лицо. Когда его подняли на ноги, он с нечеловеческой силой расшвырял воинов и с рычанием бросился на вождя, пытаясь вцепиться ему в горло. Но Меченый был начеку – его акинак по рукоять вонзился в шею языга, и тот, захлебываясь кровью, упал у ног Марсагета. Спокойно и равнодушно посмотрел вождь на умирающего; затем обратился к Меченому:

– Этого пса – в реку, рыбам на корм. А ее похороните с почестями, как мужественного воина, павшего в бою.

– Тризну?.. – предложил Меченый.

– Нет, не нужно. По врагам не скорбят, но мужество и преданность ее достойны похвалы и уважения…

Тимн и еще один воин после ночной вылазки в походный стан сармат, когда им удалось захватить двух пленников, не ушли вместе с остальными в Атейополис, а продолжали следить за вражеским отрядом. Погоня, снаряженная сарматами вслед разведчикам сколотов, вскоре возвратилась ни с чем: видимо, не решились с таким малочисленным отрядом углубляться в земли Марсагета – сила его боевой дружины была им хорошо известна. Нерешительность сармат, разбивших боевой стан среди редколесья и, казалось, чего-то ожидавших, настораживала разведчиков сколотов. Таясь в оврагах и кустарниках, Тимн с товарищем видели, как каждый день гонцы в сопровождении небольших отрядов скакали в степь или на взмыленных лошадях влетали в лагерь, торопясь к большой юрте из белого войлока, где расположился предводитель сарматской рати. После того как сколоты умыкнули языгов, сарматы приняли необходимые меры предосторожности, и теперь усиленные конные дозоры кружили как вблизи лагеря, так и в его окрестностях, нередко в сопровождении сторожевых псов. Потому-то Тимн и его напарник, чтобы их не учуяли псы, оделись в свежие собачьи шкуры мехом наружу, заранее припасенные опытным в таких делах кузнецом, а тело, лицо, обувь и оружие натерли настоем из полыни, шалфея и фиалки.

Запрятав коней в лесных зарослях, куда сарматы боялись забираться, Тимн и его товарищ лежали на пригорке, укрывшись в густой траве, – наблюдали. В лагере противника царило необычное оживление, особенно возле юрты предводителя. Вместо одного костра слуги разожгли еще четыре, табунщики пригнали двух молодых жеребчиков, тут же закололи, освежевали и мясо, порубив на куски, бросили в котлы. Несколько рабов – их для большей прыти подстегивали ударами кнутов воины в железных кольчугах, видимо, телохранители предводителя – торопливо ровняли площадку рядом с котлами, выдергивая неподатливые кустики чертополоха и высокой полыни, и устилали землю грубой кошмой. Ее тут же, в большой спешке, многочисленные слуги заваливали грудами всевозможной снеди и бурдюками с вином. Группа воинов в парадном облачении гарцевала на высоких тонконогих жеребцах неподалеку от белой юрты. Здесь же, с трудом удерживая буланого коня в богатой сбруе, стоял конюший предводителя сармат – узкоглазый воин богатырского роста со свирепым лицом.

По всему чувствовалось, что ожидается какое-то важное событие и по этому случаю готовится большой пир. Разведчики сколотов внимательно всматривались в лагерь врагов, готовые в любой момент бесшумно исчезнуть, раствориться среди высоченного разнотравья и кустарников, если сторожевые дозоры окажутся чересчур близко. Но дозорные, увлеченные приготовлениями к пиру и в предвкушении событий, способных скрасить их тяжелую, полную опасностей кочевую жизнь, утратили присущую им бдительность, подтянулись поближе к лагерю, принюхиваясь к запахам необычно сытного ужина, который так же, как и у юрты предводителя, готовили их товарищи. Кое-кто из них успел приложиться к маленьким походным бурдючкам с оксюгалой, и теперь они, яростно жестикулируя, спорили о чем-то друг с другом, показывая в глубь степи.

На лагерь уже стали опускаться сумерки, когда раздались приветственные крики; вырвавшись из луженых глоток воинов, они всколыхнули степь. С востока к лагерю рысила многочисленная группа воинов; среди них выделялся широченными плечами угрюмый безбородый военачальник с длинными вислыми усами. Ему навстречу выехал предводитель сармат со своими приближенными, и, после обмена приветственными речами, все дружно двинулись к белой юрте, где на деревянных блюдах исходили паром темно-красные куски свежесваренной конины и жирно лоснилась подрумяненная дичь. Началось пиршество, продолжавшееся при свете костров до полуночи.

Наконец лагерь стал постепенно погружаться в сон. И только давно протрезвевшие дозорные исправно несли службу: сказывалась многолетняя привычка к воинской дисциплине, потому что за малейшую провинность наказание было одно – смерть и позор бесчестья, что считалось значительно хуже смерти.

Предводитель сармат и прибывший военачальник, оставив приближенных, удалились в юрту, где слуги зажгли походные жировые светильники. Тимн и его товарищ, забыв про осторожность, подобрались настолько близко к лагерю, что уже могли слышать отдельные слова и возгласы пирующих. Завидев, что военачальники скрылись в юрте, Тимн не удержался от соблазна проникнуть в сонный лагерь, чтобы подслушать их разговор. Шепнув напарнику несколько слов, после чего тот немедленно пополз назад, Тимн бесшумно двинулся вглубь вражеского стана, старательно избегая освещенных мест и держась поближе к кустам – в их тени можно было затаиться от случайного наблюдателя.

Уже невдалеке от белой юрты он вдруг скатился в небольшую, невидимую в темноте ложбинку, едва не свалившись на голову сонному сармату; тот тут же заворочался, что-то бормоча. Тимн хотел было всадить ему в горло нож, но воин мог захрипеть или крикнуть в агонии и всполошить весь лагерь. Повозившись немного, укладываясь поудобней, сармат наконец нащупал виновника своего пробуждения – Тимн почувствовал, как рука воина затеребила собачьи шкуры на спине. Решив, что это один из сторожевых псов, пьянчужка принялся, запинаясь, выговаривать ему, пока его снова не одолел глубокий сон. Медленно, затаив дыхание, Тимн выскользнул из-под его руки и, мысленно поблагодарив Великую Табити за ее доброту, снова пополз по лагерю к юрте, сквозь приоткрытый полог которой посверкивали огоньки светильников.

Говорили вполголоса. Слова с трудом пробивались сквозь плотный войлок юрты, и Тимн в досаде выругался про себя: неужели все его труды впустую? Отчаявшись что-либо разобрать из беседы двух вражеских военачальников, он решился: еще раз осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, приподнял нижний край войлока и просунул голову внутрь.

Простота внутреннего убранства белой юрты поразила Тимна. Он не раз видел походные жилища вождей и военачальников сколотов: ковры на полу и стенах, походное ложе с ворохом мехов, блеск богато украшенного оружия, развешанного по всей юрте. Здесь же – голые стены, хорошо выровненный и утоптанный пол, застеленный свежескошенной травой, вместо спального ложа несколько кожаных подушек, прикрытых потертым ковриком; на них и сидели оба военачальника.

Широкоплечий усатый гость – по одежде алан, как определил про себя Тимн, – угрюмо слушал разгоряченного вином вождя языгов Дамаса.

– …Пока они не опомнились. Если Марсагет и Радамасевс объединятся для совместных действий и успеют как следует укрепить Атейополис, мы вряд ли сумеем без вашей помощи их одолеть!

– Не преувеличивай, Дамас… – проворчал алан. – Это не похоже на тебя. С каких пор ты стал бояться сколотов? Против твоей тяжелой конницы они не устоят.

– Ты прав, Карзоазос, в чистом поле – да. Но за стенами – другое дело. Если я здесь увязну до зимы, кто может поручиться, что другие племена сколотов не придут им на помощь? Радамасевс ускользнул… – Дамас выругался. – Проворонили мы свою добычу… А кормить войско чем? Запасы подходят к концу, тех нескольких табунов, захваченных нами у Радамасевса, для долгой осады не хватит.

– Значит, нужно выманить сколотов в степь, – Карзоазос потянулся, хрустнув суставами.

– Легко сказать! – горячился Дамас. – Марсагет опытный военачальник, мне приходилось с ним встречаться. Впрочем, разговор не об этом… Мне нужны твои воины, Карзоазос!

– Я не могу пойти против решения вождей аланов. Ты не хуже меня знаешь, чем это может обернуться… Пусть ваш царь Завтинос пошлет послов к царю сираков Сорсинесу – у него хорошая дружина.

– Но мы и так уже потеряли уйму времени! К тому же послы царя Гатала возвратились от царя Сорсинеса ни с чем. Почему он им отказал, ума не приложу. Да и ваши вожди хороши. Ведь была договоренность объединиться, ты помнишь, год назад…

– Ха! – воскликнул Карзоазос, словно вонзая невидимый нож в грудь врага. – Ты как будто вчера на свет появился, Дамас! У нас своих забот хватает с меотами, а ты предлагаешь еще и со сколотами связаться. Если они объединятся, боюсь, туго и вам, и нам придется – у меотов сильное войско, и вооружены они ничуть не хуже, чем твои самые отборные отряды.

– Но к этому времени мы сообща успеем разделаться с Марсагетом! Неужели ты не понимаешь, что Старый Город словно клинок в открытой ране на нашем теле? Из-за него мы уже сколько лет не можем спокойно торговать с эллинами, из-за него наши табуны отощали на скудных пастбищах у реки Сиргис, тогда как здесь – сам видишь! – травы в пояс, густые и сочные, словно молоко молодой кобылицы. Марсагет умножает свои богатства, а мои воины, мужи, равных которым нет среди трусливых сколотов, должны ложиться спать с пустыми желудками!

– Ты несправедлив, Дамас, – алан укоризненно покачал головой. – Не возводи напраслину даже на врага – сколоты далеко не трусы. В последнем бою с Радамасевсом ты, я думаю, смог в этом убедиться. И не нужно уговаривать, сам знаешь: для меня решение совета вождей аланов – закон. Я его не преступлю. Могу помочь тебе только хлебом и солониной. Пришлешь своих людей.

– Ладно. И на том спасибо, – проворчал обиженно вождь языгов.

– И мой тебе совет, – продолжил Карзоазос, приглаживая усы, – будь настороже: Марсагет – крепкий орешек, его с наскока не возьмешь. Хитрец. Пошли следопытов, пусть разведают, где сторожевые посты сколотов, чтобы захватить их врасплох. А еще лучше – если бы они смогли пробраться тайком в Старый Город…

– У меня там есть свои люди, – самодовольно ухмыльнулся Дамас. – Если бы Марсагет узнал…

И умолк на полуслове, уставившись на войлок юрты, неожиданно затрепыхавший, словно плащ на ветру. Зычный, чуть хриповатый голос, в котором вождь языгов узнал голос своего конюшего, прокричал тревогу и тут же захлебнулся булькающими звуками. Сонный лагерь немедленно отозвался многоголосым гвалтом; среди сумятицы слов вдруг прорезалось одно и растворило в себе все остальные: «Сколоты!».

– Сколоты! – выкрикнул и вождь языгов, срывая со стены щит.

Карзоазос, хладнокровно прислушиваясь к крикам за тонким войлоком юрты, вытащил меч из ножен, потушил светильники и, пригнувшись, выскочил вслед за Дамасом…

Когда на спину Тимна обрушился, словно тяжелая каменная глыба, сармат, он не испугался и не растерялся. Сармат, пыхтя от натуги, пытался связать ему руки кожаным ремешком. Но недаром кузнец славился недюжинной силой и ловкостью среди соплеменников: извернувшись, он, словно клещами, стиснул запястья врага и подмял его под себя. Пожалуй, не менее сильный, чем кузнец, сармат отчаянно сопротивлялся, награждая увесистыми тумаками Тимна. Кузнец, потеряв всякую надежду на скорый и благополучный исход поединка и уже не опасаясь разбудить сонный лагерь, потому как его противник заорал что было мочи, взмахнул ножом…

Дамас и Карзоазос не поспели к месту схватки конюшего с Тимном на самую малость. Тимн, отшвырнув с дороги одного из пьянчуг, уже не таясь, ринулся к коновязи, находившейся невдалеке от юрты Дамаса и где стояли наготове лошади дежурных телохранителей языга. Он с разбегу вскочил на широкогрудого скакуна, вздыбившегося от испуга. Но укрощенный сильной рукой кузнеца, конь стрелой помчал по лагерю к спасительной темени лесного разлива. На ходу подобрав поводья, обрубленные акинаком, Тимн распластался на спине жеребца, размашистым галопом уносившего кузнеца от погони. Несколько дозорных бросились наперерез, и в воздухе вдогонку разведчику сколотов с леденящим душу свистом понеслись стрелы. Уже копыта скакуна топтали мягкий ковер лесной опушки, и густые ветви ночного леса были готовы укрыть беглеца, как одна из смертоносных посланниц все-таки нашла цель – острая боль в спине едва не бросила Тимна под копыта коня. Теряя сознание, он из последних сил обхватил руками шею скакуна и уткнулся лицом в коротко остриженную гриву…