Польский бунт

В России дороги тоже плохие. Хотя зимой, когда ляжет снег и можно ездить на санях, они хороши. От Москвы до Петербурга дорогу уложили бревнами, зимой весь путь можно проделать за три дня, а курьер успеет и за два. Но Михал Клеофас Огинский ехал в Петербург через Ригу… Из Варшавы.

Возвращение в Варшаву в девяносто втором году из Голландии, куда король отправил двадцатичетырехлетнего Огинского полномочным послом, наградив орденом Белого орла вслед за орденом Святого Станислава, было болезненным. Как всё переменилось! После воодушевления Четырехлетнего сейма – подавленность и обескураженность. Понятовский из орла превратился в мокрую курицу. Когда Огинский зачитал ему Декларацию Великого княжества Литовского против Тарговицкой конфедерации, отпечатанную в Гродно, под которой подписались сотни уважаемых людей, король только и смог выдавить из себя: «Это хорошо, очень хорошо, но не боятся ли они все скомпрометировать себя и подвергнуться преследованиям, если положение дел обернется против нас?..» Михалу стало ясно, что дело уже проиграно…

Все, кто считал себя птицами высокого полета, воспользовались крыльями и улетели куда подальше. Дядюшка Михаил Казимир жил в Париже в долг под залог семейного герба и просил его, Михала, как-нибудь выцарапать из лап двуглавого орла фамильные земли под Мстиславлем, а теперь еще и под Минском, приняв на себя заодно и долг в восемь миллионов злотых… Брошенную Огинским гетманскую булаву проворно подобрал Шимон Коссаковский, к которому и пришлось идти на поклон. Зачем он только согласился? Так был уверен в своей правоте… И потом – с какой стати отдавать свое имущество бессовестным хапугам и выскочкам?

Надменный Коссаковский в своем русском генеральском мундире был отвратителен и гадок. Великий гетман Литовский волеизъявлением нации. Как он кичился этим титулом, которым сам себя и наделил. Хмурил брови, пытался запугать. Сказал, что согласие Михала принять на себя миссию в Голландии от сейма, состоявшего из противников России, навлекло на него немилость императрицы, повелевшей наложить секвестр на земли Огинских в Литве. Михал не попался на его удочку. При чем тут императрица? Коссаковский просто сводит личные счеты. Кстати, его брат-епископ этого даже не скрывал. Он сразу изложил Огинскому все три его «преступления»: не взял секретарем посольства в Голландию Юзефа Коссаковского; допустил, что во время большого публичного собрания в его доме некто выкрикнул: «Епископа Коссаковского на фонарь!»; написал письмо председателю суда Литвы, из-за чего свояченица Коссаковского проиграла процесс. Risu emorior[13]. Феликс Потоцкий и Казимир Сапега, великий канцлер литовский, уверяли Огинского, что вопрос о секвестре его земель в генералитете даже не поднимался. Это Коссаковские вымогают деньги, обещая употребить свое влияние для снятия вымышленного секвестра. В самом деле, епископ Юзеф заставил Михала подписать отказ от имения с доходом в две тысячи польских флоринов в пользу одного из друзей семьи Коссаковских и два векселя на двести тысяч каждый, деньги по которым получил бы его брат-гетман. Огинский отправился в Петербург, чтобы искать справедливости там.

Той осенью его Полонез фа-мажор, написанный ещё в Лондоне, исполняли на всех балах, и когда сам автор прибыл в столицу следом за своим произведением, 22 декабря, императрица Екатерина приняла его предупредительно и любезно. Даже сказала что-то вроде того, что ученик превзошел своего учителя – имея в виду Юзефа Козловского, написавшего «Гром победы, раздавайся!». Этот полонез на стихи Державина, сочиненный на взятие Измаила, впервые исполнили на празднике в Таврическом дворце ровно через шесть дней после принятия польской Конституции… Козловский (теперь уже не Юзеф, а Осип) вошел в моду благодаря покровительству покойного князя Потемкина, а когда-то служил гувернером маленького Михала и возил его к дядюшке Михаилу Казимиру… Огинский был представлен императрице вместе с иностранными дипломатами, а не с депутатами Тарговицкой конфедерации. Предателей презирают все, в том числе и те, кто пользуется их изменой. В петербургских салонах тарговичан старались избегать, а поляки, приехавшие по личным делам, встречали радушный прием.

Пока не наступил Великий пост, все торопились веселиться: придворные праздники, балы, спектакли, званые обеды и ужины, катания на санях – четыре недели суетливого безделья. Потом Михала наконец принял Платон Зубов – преисполненный сознания собственной важности и наверняка уже предупрежденный Коссаковским. Он был двумя годами моложе Огинского, отнюдь не ровня ему, а потому держался особенно чопорно. Императрица весьма огорчена произошедшим недоразумением: она и в мыслях не имела секвестировать земли в Польше, не обладая на это правом. По этому вопросу обращайтесь туда, куда положено по закону. (То есть к Коссаковским.) Иное дело – наследство дядюшки в Белой Руси, ведь жители этой провинции – подданные ее величества. Этот вопрос тоже можно было бы решить, отдав приказ генерал-губернатору Пассеку. Но, согласитесь, неудобно начинать знакомство с императрицей, выставляя какие-то претензии или подавая просьбу. Вы, человек высокого рождения, обладающий великим состоянием и неменьшим талантом, не можете отказаться от счастья служить своему Отечеству ради неких филантропических идей. Революционных идей.

Все эти слова были явно заученными. Зубов пел с чужого голоса.

Огинский еще раз мысленно повторил свои ответы, поскольку был ими очень доволен: он приехал не искать милостей у императрицы, а добиваться справедливости; никакого вреда России он не причинил и не может быть наказан за то, что выполнял свой долг, служа своей родине. Незаконный секвестр его земель, возможно, и недоразумение

Примечания