Чужбина

Директор ресторана не мог даже предположить, что среди его пусть даже бывших официантов может найтись такая аферистка. Николай Васильевич понимал, что у Танечки нет доказательств и что он всегда может выкрутиться, сказав, что все было по добровольному и обоюдному согласию. Но публичный скандал был ему сейчас совсем не кстати.

– Имею встречное предложение! – заговорщически подмигнула Танечка. – Триста рублей и кресло администратора ресторана.

Договорились на сто двадцать рублей и должность старшей официантки…

Как же ликовало ее сердце, когда полгода позже на очередном сеансе междугородной телесвязи Виктор сообщил ей наиприятнейшую новость: его приметили нужные люди из управления сельского хозяйства облисполкома, он получил должность и жилье в городе Актюбинске.

– Ноги моей больше не будет в твоей долбанной забегаловке, – прокричала на весь ресторан старшая официантка.

Как же ликовал весь персонал: от уборщицы до директора. Ведь за шесть месяцев Танечка умудрилась изрядно испить крови каждому…

Снова собрав свой гардероб, жена новоиспеченного заведующего отделом целинных земель при облисполкоме города Актюбинска купила билет на ближайший поезд.

– Это же не навсегда, – уверенно успокаивала она себя, сидя в купе вагона. В ее голове под высоко начесанными в парикмахерской и подвязанными красной атласной лентой волосами уже созревал новый план. План вывоза семьи Яковлевых в цивилизованное общество. Не важно куда: Москва, Ленинград или даже Воронеж. Главное – из азиатской части страны. Она и не догадывалась тогда, что подходящий случай подвернется лишь через много-много лет.

Актюбинск на казахском языке зовется Актобе – город на белом холме. Звучит очень поэтично. Есть даже красивая легенда происхождения этого поселения.

Когда-то в древности жил в Мугалжарской степи Казахстана могучий и удалой воин-батыр Карасай. Он слыл защитником своего народа. Никому не удавалось победить его в тесной схватке. Но однажды враги хитростью заманили батыра в засаду и жестоко его убили. Долго не разрешали предавать земле воина. Но простой люд под прикрытием безлунной ночи тайком захоронил останки павшего батыра и засыпал его прах огромным белым холмом из подручного, так часто встречающегося в этих местах известняка.

И возвышается с тех пор над степью как свидетель былых времен белый холм захоронения батыра Карасая.

Полчища последующих захватчиков, проходя мимо или останавливаясь на перевал в узкой низине этих мест, пугались и бежали прочь от громкого и угрожающего звона и свиста невидимых сабель и раскаленных стрел. А местных жителей или остановившихся на ночлег кочевников этот звуковой сигнал предупреждал о приближающихся врагах или опасности.

Кстати, задолго до официального письменного наименования этих народов казахами, население этих степей с гордостью себя величали карасайцами – потомками батыра Карасая…

Многих приезжих озадачивали совсем не казахские, очень своеобразные названия районов города Актюбинск: Курмыш, Татарская слобода, Оторвановка. Удивляли и не казахские названия улиц: Гарнизонная, Крепостная, Оренбургская, Георгиевская.

Видимо, кому-то из давних градоначальников хотелось хотя бы за счет названий придать городу величественный образ.

Прожив четырнадцать лет в Актюбинске, семья Яковлевых все больше и больше убеждалась в том, что в реальности город не имеет ничего общего с его красивыми названиями.

В 90-м году город на белом холме с высоты птичьего полета больше напоминал контуры спины верблюда с двумя неравными серыми горбами.

Первый, что побольше, был Сталинский Жилгородок при металлургической промзоне, представляющей из себя кучу построенных из силикатных посеревших со временем кирпичей пятиэтажек хрущевских времен.

И второй – старый город. Его трудно описать или с чем-то сравнить. Здесь не было ни стиля, ни идеи, ни логики. Оно и понятно – этой части города было уже более чем 120 лет и строили ее далеко не лучшие, если вообще, архитекторы и опять-таки из того же самого дешевого серого силиката: смеси песка и извести. Главной достопримечательностью этой части Актюбинска был базар. Конечно, не великий Бухарский или Самаркандский, но колоритный азиатский базар. Здесь в любое время года Танечка могла купить, как она считала, эталон рая на земле – свежий виноград.

Узбек, держа напротив солнца увесистую гроздь “дамских пальчиков”, внимательно осмотрел каждую ягодку. Удалил пару вялых и местами потемневших виноградин.

– Татьян Юрьинна, – коверкая имя Татьяны, широко улыбался продавец базара, сияя золотыми зубами, – почему один берешь? Ей одному будет скучно. Давай еще две бери. Потом не будет.

– Умеешь ты уговаривать, – подмигнула Татьяна молодому мужчине и укоризненно помахала указательным пальцем, – скажи, Бахтиер, что-то я не вижу Эммочку с ее копченым салом и колбасой. Не приболела ли случайно?

– Нету больше нашей Эммочки, – продавец снял свободной рукой с головы тюбетейку.

– О господи! – Таня испуганно прикрыла рот.

– Да здравствует господина Эмма! – визгливо выкрикнул Бахтиер. Лучи солнца вновь отразились в позолоте его улыбки: – В Германие она теперя. Весь их аул уехала.

– Фу ты, – схватилась женщина за грудь, – да чтоб тебя шайтан20 забрал! Напугал ты меня.

– Зачем шайтан? Я тебе хороший скидка сделаю. Так что, берешь три?

– Заворачивай, – Таня одобрительно махнула рукой и достала из поясной сумки аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет с рисунком.

– Татьян Юрьинна, возьмите еще кураги и изюма?

Она кивнула. Благо, жена начальника отдела развития сельскохозяйственных территорий Актюбинской области могла себе это позволить.

Татьяна слегка поправила красивую беретку. На ней был такого же цвета широкий белый свитер из ангорской шерсти с воротником в форме хомута и широкоплечая черная кожаная с енотовым мехом куртка. Плотно облегающие джинсы-дудочки из вареного денима плавно сливались с голенищами кожаных сапожек на каблуке-рюмочке.

– Здравствуйте, Татьяна Юрьевна, – приветствовали ее с соседней лавки базара.

Ей было всего-то 36 лет, поэтому эти уважительные слова приветствия как рижский бальзам поливали душу и сердце Танечки. Жизнь, считай, удалась! В городе Актюбинске к ней обращались исключительно по имени и отчеству.

Как и договаривались, Виктор на служебном автомобиле уже ждал супругу у центрального входа базара.

– Привет, – чмокнул он Танечку в покрасневшую на морозе щечку, – всем отоварилась?

– Представляешь, Эмма свалила в Германию. Ума не приложу, где мне теперь на день работника сельского хозяйства копченое сало и колбасы взять.

– Нашла чему удивляться! В городе троллейбусы уже месяц не ходят. Депо и мастерские закрыты. Работать некому. Тоже все свалили в Германию. Немцам, видимо, сейчас стало проще оформить бумаги на выезд.

– И что мне теперь делать? – вслух рассуждала Таня о своем. – Чем, прикажешь твой отдел угощать? Опять поди человек двадцать к нам припрутся. А у меня после седьмого ноября в холодильнике шаром покати.

– Давай съездим в Аккемир, там наверняка кто-нибудь коптит. Мне машину на все выходные дали.

Виктор не стал рассказывать супруге про неприятности на работе. Давно поговаривали, а сегодня на утренней планерке это подтвердили официально. Отдел развития сельскохозяйственных территорий, а значит, и должность его руководителя попали под сокращение. Виктору Яковлевичу предложили понижение – должность рядового сотрудника отдела земледелия или “вот те бог, а вон порог”. Столько лет потратить на свою карьеру и все впустую!

– Время такое! – обреченно развел руками начальник управления. – Бери, что еще есть. Сам знаешь, на госслужбе место пусто не бывает.

– Мне надо подумать.

Виктор был действительно не готов к такому повороту дел. Ну ладно, сократили бы штат отдела – пришлось бы сверхурочные отрабатывать. Наихудший вариант – могли бы ему урезать льготы и зарплату. От них он давно не зависел, научился сам себя обеспечивать. Но ему ведь теперь придется поменять кабинет начальника влиятельного отдела на столик в общем бюро! А это уже унизительно.

От густого поля смолистых развевающихся волос молодого агронома за годы работы в управлении сельского хозяйства осталась лишь поредевшая и посеревшая от седины бороздка с плешиной на макушке. Бессонные многодневные, а то и недельные поездки по самым отдаленным уголкам области, да еще по бездорожью и при температуре за тридцать пять, обязательные частые застолья с директорами совхозов, начальниками ремонтных мастерских и завскладами сказались на здоровье и внешнем виде Виктора Яковлевича.

– Так ты, Виктор, долго-то не думай. В понедельник жду твоего положительного ответа.

Амортизаторы нового автомобиля областного начальства с трудом демпфировали удары от ям раздолбанной дороги. Машину то и дело заносило на обледеневших участках.

– Господи, столько лет здесь живем, а дорогу ни разу не ремонтировали, – возмущалась Татьяна и мысленно представила, что их еще ожидает за 80 километров предстоящего пути…

У аккемирского железнодорожного переезда сегодня было необычно людно. На подъезде даже скопилась длинная очередь машин, в начале которой у обочины дороги были припаркованы грузовик и два мотоцикла, рядом с которыми стояло несколько оседланных лошадей. Проезжую часть блокировали четверо мужчин, одетые во все черное.

– Там что авария? – заволновалась Таня. – Не удивительно, носятся как угорелые.

– Да нет, – насторожился супруг, – это, видимо, братья Исины мзду за проезд собирают.

– Мзду? За проезд? Вить, ты че несешь? У нас что?.. Америка? Дороги платными стали? Это кто вообще такие? – Таня буквально засыпала Виктора вопросами.

– Ты сиди тихо и не вздумай сейчас что лишнее ляпнуть, – предупредил ее супруг, – я с ними на казахском поговорю; глядишь, по-хорошему разойдемся.

Таня лично видела, как из впереди стоящего автомобиля молодчикам передали деньги.

А их машину почему-то пропустили просто так. Тане даже показалось, что один из мужчин правой рукой как бы показал: “добро пожаловать”.

– Как я не догадался! – облегченно вздохнул Виктор. – Мы же на служебной машине. Они оказывается еще побаиваются областное начальство.

Таня обернулась и еще раз с удивлением посмотрела на оставшихся позади молодчиков.

– А разве в Аккемире есть семья с фамилией Исины? Я никогда ее не слышала.

– Нет, это придуманное название, – пояснил Виктор…

Советский Аккемир был очень многонационален. Ну разве что настоящий чукча здесь не жил, хотя одна семья переселенцев с Чукотки имелась. Проблем национального характера как таковых не было. Порой сельские сорванцы устраивали драки, разделившись на два лагеря – казахи против остальных. Что при этом делили и за что дрались, никто не знал.

Ну или в магазине были случаи, когда у продавщиц-казашек весь дефицит из-под прилавка доставался исключительно казахам. Русские, украинцы, молдаване, чеченцы возмущались и даже жаловались местным властям. Но раз нет доказательств, то и наказывать не за что.

А вот кого не любили точно и все вместе, так это корейцев. Считали, что они вообще не советские какие-то: носили импортные джинсы, солнечные очки и электронные часы. А еще они… ели собак. По крайней мере каждую пропавшую псину списывали на них…

Никто не мог даже предположить, что эти национальные неурядицы вместо того, чтобы со временем навсегда исчезнуть, раствориться в созидательном строительстве общего социалистического интернационального общества, вдруг превратятся в открытый разгул национализма.

С середины 80-х взрослые парни трех многодетных казахских семей Аккемира объединились и решили по-своему управлять поселком: мимо закона, без участкового милиционера и власти сельсовета. Сотрудники этих учреждений даже на работу перестали выходить. А зачем? Противостоять беспределу они не могли, а жаловаться стало некуда – в райцентре царил подобный местечковый разгул.

Они называли себя “ИСИ”, по аббревиатуре заглавных букв трех фамилий. Односельчане же прозвали их “братья Исины”. Молодчики запугали всех аккемирчан: отбирали у них все, что хотели, заставляли и стар и млад работать лично на них, а несогласных просто избивали.

Особенно пострадали выезжающие в Германию немцы. Зачастую чуть ли не под угрозой смерти им приходилось отдавать бандитам свои сбережения, нажитое добро и даже дома. Да и остальное, не казахское население Аккемира страдало. Насиловали девушек. Вымогали деньги у парней. Известны даже случаи, когда несколько подростков наложили на себя руки, не выдержав притеснений.

Досталось от братьев Исинов и самим казахам. Но это уже позже, когда аул почти опустел от не казахов…

– С ума сойти, – горестно вздохнула Татьяна, – куда мир катится?

Автомобиль областного начальства подъехал к высокому под шиферной крышей белому кирпичному дому Хабхабыча. Рядом ютились маленькие юрта и мазаный сарай.

– Ты же говорил, что высоким забором двор огородили, – толкнула Виктора в плечо супруга.

– Так только со стороны вокзала и поселка. А с задней стороны бате, видишь ли, нужен открытый вид на Илек.

– Да уж, ему никогда не угодишь.

Родители были искренне рады неожиданному приезду детей. Отец Яков даже засобирался сбегать за водочкой в магазин.

– Да спрячьте вы свои пенсионные гроши, – невестка остановила Алтын, которая было протянула супругу мятые рубли, – я сама схожу. Куплю что понормальнее, а не эту вашу дешевую бормотуху.

Таня вообще любила магазины. Но сейчас ее больше всего радовала возможность сбежать из дома Хабхабыча. Она просто хотела улизнуть от кухонной стряпни, которыми свекровь ее обязательно бы загрузила.

Местный продуктовый магазин в этот час принадлежал ей одной. Продавщица в цветастом халате и в белом пушистом платке из ангорской шерсти лениво листала газету. Зоркие глазки Татьяны сразу заметили иностранный шрифт.

– Вы немка? – догадалась, но любопытства ради все же спросила Таня.

– Ну и что? – не поднимая глаз от газеты ответила кассирша.

– Я невестка Шмидта. Знаешь, которого у вас тут называют Хабхабыч?

– Так тебя в поселке уже все заочно знают, – женщина через прилавок протянула руку, – я Ида. Моя мама учительница немецкого языка в здешней школе. А с твоим мужем Витей мы в классе за одной партой сидели.

– Татьяна. – хотела было добавить отчество, но вовремя передумала городская гостья. – Немецкая газета твоей маме по работе положена?

– Да нет. Тут к одной сын в отпуск приехал, московский журналист. Уговаривает, чтобы мы подписку на нее оформили. Кстати, сегодня собирает в клубе односельчан. Будет нам про партию советских немцев рассказывать.

– А что, есть такая?

– Че только не придумают, – отмахнулась Ида, – ты то зачем пришла?

– Дай хорошего портвейна.

– У нас только один сорт.

– А кто у вас в поселке продает копченое сало и колбасу?

– Старик Ляйбрант, – продавщица замерла на миг в раздумье и уже полушепотом продолжила, – но они в этом году точно не коптили. Собираются в Германию. Еще в сентябре весь скот продали.

– Вот те немец-перец-колбаса! – выпалила Татьяна. – Не везет же мне в этом году с закуской.

На прощание она протянула Иде свою ладошку в кожаных перчатках на меху, но вместо “до свидания” неожиданно спросила:

– А когда собрание?

– Вон, там, – Ида показала на вход, – в объявлении все написано.

На выкрашенных в синий цвет дверях на четырех кнопках был приколот яркий плакат:

– Новая жизнь, “Neues Leben” – 10 ноября 1990 года, в 15.00 в Доме культуры состоится выступление корреспондента центральной газеты немцев СССР. Приглашаем всех желающих.

– Пойдешь? – спросила Таня Иду.

– Делать мне больше нечего?! Ладно бы в воскресенье, а то в субботу, в банный день решил собрание устроить.

– Да и позже вечером было бы больше смысла, – согласилась Таня с Идой.

– Нее, не разрешили бы. После шести в клубе фильмы крутят.

Таня вернулась в дом свекра, когда Алтын уже приготовила куырдак и накрыла стол.

– Какое нежное и вкусное мясо получилось, – облизывала пальчики невестка, – такое даже жевать не надо. Само тает во рту.

– Это прошлогоднее. Я его в морозилке выдерживаю. Там оно лучше старится.

– А вяленого не осталось?

– Нет. Давно не делала.

– Жаль, у нас скоро большое застолье намечается.

– Витя говорит, что ты колбасу ищешь. Могу дать хорошую казы…

Не успели еще допить портвейн, а Таня собралась уходить.

– Вить, у тебя есть ненужный блокнот или тетрадка? И авторучку дай мне. Только не спрашивай зачем. Вернусь к ужину.

До двухэтажного Дома культуры Аккемира было рукой подать. Неказистое сооружение из сероватого кирпича смотрелось убого. Разношерстным материалом: горбылем, штакетником и различных размеров и форм ДСП – были залатаны дыры выбитых стекол больших окон. Клуб, по привычке продолжали его называть поселковые, окружали низкорослые, поздней осенью уже голые посадки карагача. Бардовой ржавчиной окрасило время стоящий у входа конусообразный голубой памятник с красной звездой на верхушке павшим односельчанам.

Обшарпанные и погнутые двери здания были заперты на большой висячий замок. Под ржавым навесом стояла группа женщин. Среди них Таня узнала Иду. Поздоровавшись со всеми, она подошла и удивленно произнесла:

– Ты же не хотела приходить.

– Так мама побоялась одна идти.

Перед входом стоял молодой мужчина. Лет так двадцати пяти. В строгом длинном черном пальто, в норковой шапке и клетчатом мохеровом шарфе, он нетерпеливо посматривал по сторонам.

– Клуб нам не откроют, – как-то уверенно и громко заявила пухленькая девушка, – ты начинай уже свое собрание, а то мы здесь зря мерзнем.

– Ты права, Вера, – московский корреспондент достал из внутреннего кармана пальто свернутую в трубку газету, – странно, в сельском совете мне официально разрешили провести встречу с немцами Аккемира. Но соседи потом видели, как председательша собственноручно срывала мои плакаты.

– Казахам или русским сейчас бы здесь красную дорожку постелили, – с обидой сказала одна из женщин, – а немцев можно как баранов на морозе подержать.

– Мы сами в этом виноваты, – подала голос мама Иды, – неорганизованные, прячемся в своих землянках. Глянь, сколько нас тут собралось. На пальцах можно пересчитать. А вот если казахи кинут клич, сразу вся степь поднимется.

– Давайте не будем перебивать москвича, – распорядилась Татьяна.

Все недоуменно посмотрели на невестку Хабхабыча. Хотя она и появлялась в поселке редко, но своенравную жену бывшего агронома здесь знали все.

– Циммерманн, ты че от нас хотел-то? – спросила, поеживаясь, Ида.

– Так тоже призываю, чтобы объединялись. У нас есть люди, которые не побоялись сразу же после войны обратиться к самому Сталину с просьбой восстановить республику немцев Поволжья. Уже тогда зародились ячейки общества “Возрождение”. Сегодня мы зарегистрированы почти в каждой области. В Москве планируется всесоюзный съезд советских немцев. Поддержите и вы нас! Подписывайтесь на немецкие газеты, вступайте в общество “Wiedergeburt”.

– Газеты, это хорошо, – поддержала учительница немецкого языка.

– Да брось ты, мам! – тяжело вздохнула Ида. – Бумагой былую смелость уже не воскресить. Ты, Циммерманн, зря сюда приехал.

– А как можно выехать в Германию? – неожиданно прервала рассуждения Танечка.

Толпа оцепенела. Все разом замолчали. Десятки глаз сверлили женщину в белом модном берете. На лицах собравшихся застыл легкий испуг. Как будто сейчас о чем-то запретном спросили.

– У нас на людях про это не говорят, – шепнула Ида.

– Почему? – громко недоумевала Таня. – Что я такого запретного спросила?

– Братья Исины узнают, враз и дом, и скотину у твоего Хабхабыча отберут. Не посмотрят, что его сын в обкоме работает, – процедила сквозь зубы женщина в кроличьей шубе и, развернувшись, быстро ушла.

– Да хватит страх тут наводить! – вновь подала голос румяная Вера. – Здесь же все свои и у каждого, я знаю, только это и на уме. Ёся, что конкретно надо для выезда за бугор?

Группа тесным кольцом окружила московского агитатора. Журналист терпеливо объяснял, где можно достать немецкие бланки и как потом заполнить это тридцатипятистраничное заявление, какие документы необходимо будет приложить, где получить визу, как поменять деньги и оформить билеты на самолет.

– И все же наше общество призывает вас остаться жить здесь и добиваться восстановления немецкой республики.

– Поздно, – махнула рукой учительница немецкого языка, – у нас половина родных уже в Германии.

– Вы, как хотите, а мне домой пора, – попрощалась Вера.

За ней дружно последовали остальные. Московский агитатор с сожалением смотрел вслед уходящим сельчанам. Оглянувшись на опустевшие ступеньки Дома культуры, Таня радушно подхватила журналиста под руку. Никто это не увидел, но в темноте обессвеченных улиц Аккемира ее глаза уже светились лучами неоновых огней реклам европейских метрополий. Скорее всего это была столица Германии. О Берлин!..

– Мы тоже немцы, – представилась она, – мой свекор военнопленный. Как вы думаете, это помешает нам оформить бумаги для выезда в Германию?

– Напротив! Вам повезло. Я уже моей бабушке Амалии объяснял. Хабхабыч – немецкий военнопленный, а значит, все еще подданный Германии. Вам нужно только об этом сообщить в немецкое посольство.

– А я совсем не знаю языка, – сокрушалась Таня.

– У вас в Актюбинске общество “Возрождение” организует курсы немецкого языка.

– А что мне нужно сделать, чтобы на газету подписаться?..

В понедельник Виктор согласился на должность рядового сотрудника отдела земледелия.

– Кабинет вам придется сразу освободить, – распорядилась секретарша начальника управления, выхватывая из рук Виктора подписанный им листок договора о трудоустройстве, – сегодня здесь начнут делать ремонт.

Виктор остался на какой-то момент один в кабинете. Перед ним треугольным шалашиком высился настольный перекидной календарь. На ноябрьской страничке на тринадцатом квадратике была запись из трех букв – ПАЭ. В этот день была запланирована проверка Аккемирского элеватора. Эта и остальные записи и планы теперь уже были бессмысленны. Бывший начальник отдела со злостью схватил со стола календарь и начал его рвать. Плотная бумага с трудом, но поддалась. А вот проволочная металлическая пружина нет. Виктор швырнул полуразорванный численник в мусорное ведро. Ему отныне будет нечего по работе планировать. Им теперь станут управлять другие.

У дверей послышалась возня и шум дрели. Рядом с дверью кабинета технический персонал уже менял табличку отдела развития сельскохозяйственных территорий на «отдел земледелия». Вместо фамилии Яковлев на новой табличке теперь уже красовалось имя его бывшего заместителя – Сагына Жупалаева.

– Подсидел, пройдоха, – со злостью сплюнул Виктор.

На день работников сельского хозяйства к ним в гости никто не пришел. Весь отдел земледелия гулял на вечеринке у нового начальника. Яковлевых туда не пригласили.

В этот вечер они сидели на кухне, и Виктор подробно рассказывал супруге о печальном исходе его многолетней карьеры.

Новый год они тоже впервые встретили лишь вдвоем. Как и последующие праздники. Приближался май. На работе и в переполненных маршрутках всерьез поговаривали о том, что демонстрацию солидарности и парад Победы хотят вообще отменить.

Вернувшись с работы усталым и голодным, Виктор к своему величайшему удивлению застал Танечку, сидящей на диване с книгой. Он даже перекрестился, когда разглядел, что это был учебник. Курс немецкого языка.

– Вот те здрасьте! – он демонстративно потрогал лоб супруги. – Вроде нормальная. Зачем это тебе?

– Хочу понимать, что в немецких газетах пишут.

– В каких?

– Я выписала московскую “Neues Leben” и алма-атинскую “Freundschaft”, – не отрывая глаз от учебника промолвила Татьяна.

– Зачем? – еще больше удивился Виктор.

– Чтоб не выглядеть дурочкой на собраниях нашей партии.

– Какой партии? – Виктор медленно присел на стул. Слова Танечки загнали его в тупик.

– Всесоюзной партии советских немцев.

– Ты что, вступила в общество “Возрождение”?

Таня кивнула и, поднявшись, вышла в кухню. Вернулась с тарелкой супа.

– Извини, вчерашний. Меня сегодня весь день не было дома. Кстати, и тебе надо оформить членский билет. Взносы у них как у комсомольцев – копейки.

Виктор сидел и играл ложкой с картошиной в тарелке. Он, кажется, позабыл, что ему очень хотелось есть. Татьяна села напротив и с помощью словаря пыталась перевести какую-то газетную статью. По напряженным морщинам лба супруги можно было понять, что это не просто обыденное времяпрепровождение типа разгадывание кроссворда.

– И что говорят на ваших собраниях?

– Хорошего мало. Сам же видишь, Казахстан переделывают под казахов.