Чужбина

Подали кофе.

– Я последний раз пил кофе во время войны, – признался седой посетитель. Яков снял лисью шапку и поправил узорную тюбетейку: – Боюсь, что и вкус уже позабыл.

– Могу вам чай заказать, – уважительно предложил атташе. Его взгляд невольно задержался на безобразном шраме.

– Не беспокойтесь, – в знак протеста оторвал руки от лежащего у него на коленях дипломата и слегка поднял их Яков: – Будем снова привыкать.

– Ты только не волнуйся, папа! – сын успокаивающе сжал ладонью кисть отцовской руки.

В открытые нараспашку высокие двухстворчатые двери кабинета периодически заглядывали служащие других отделов. Немцы по своей природе, а сотрудники посольства еще и по специальности – люди не любопытные. Но ситуация, как говорится, была из ряда вон выходящих. Каждый хотел воочию увидеть объявившегося из глубины бескрайнего Советского Союза земляка. От сочувствия, неверия или необычного одеяния посетителя неустанно качали головами. У каждого были свои предположения, почему солдат опоздал с возвращением на родину? Мнения мужского состава расходились. Одни были сторонниками версии, что вина их земляка перед русскими должна была быть такой великой, что он получил пожизненное заключение и лишь сейчас, в период перестройки и демократизации попал под амнистию.

Другие предполагали, что бывший солдат Вермахта таким образом просто решил избежать наказания у себя на родине. Кто знает, что за ним в Германии могло числиться.

Третьи считали, что военнопленный мог быть ярым коммунистом, который после победы над фашистами остался в СССР строить социализм. И теперь, когда перестройка пошатнула светлые идеалы, он решил вернуться на родину своих идеологов: Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

У женщин посольства была исключительно одна версия – виной всему любовь. Известны же сотни случаев, когда немецкие военнопленные женились на местных девушках и вдовах…

Якова, несомненно, смущали эти посторонние взгляды. Он почувствовал чрезмерную неловкость и решительно не знал, как с этим справиться. Его напряженная неподвижная осанка говорила сама за себя. Как будто он сидел не на мягком диване, а стоял на эшафоте. Как приговоренный к смертной казни, старик плотно скрестил руки на груди и поежился. Этот жест не ускользнул от атташе. Хозяин кабинета встал и закрыл двери.

– Как говорил афорист Мечислав Шарган, больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается, – оправдывался он, возвращаясь к гостям.

Не успел атташе расположиться в своем кресле, как вновь отворилась одна створка. В кабинет вошел статный мужчина в сером дорогом костюме и, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. В правой руке он держал пожелтевшую учетную карточку военнопленного.

– Клаус Блех. – приятным голосом представился вошедший. – Посол Федеративной Республики Германии.

– Яков Шмидт, обер-фельдфебель роты технического обеспечения, – почти на вытяжку отрапортовал старик. Он хотел еще добавить номер их подразделения, но не смог сейчас его вспомнить и вместо этого поспешил навстречу дипломату, обеими руками сжал протянутую ему руку и тихо добавил: – Бывший.

– Матушка Россия не перестает удивлять. – на все помещение воскликнул господин Блех. – Надо же, полвека после войны вдруг объявляется из советского плена наш земляк.

– Да, страна огромная. – беспрерывно кивал Яков. Он развел руками и как в примерочном салоне в пол-оборота повернулся сначала в одну, а потом в другую сторону: – И, как видите, меня сослали в самый дальний уголок.

Посол не мог оторвать свой взгляд от шрама гостя.

– Вы это на войне получили?

– Да, под Данцигом, – Яков прикрыл рукой старое ранение и сконфуженно опустил голову.

Он давно уже привык и, похоже, перестал замечать свое увечье, мог даже бриться без зеркала, не боясь порезать рубцы раны. Но ужас в глазах каждого нового встречного или собеседника постоянно напоминал ему об этом.

– Там же я и в плен попал.

Клаус Блех представил себе, как это должно быть больно и ужасно, когда ядовитые края железного обломка снаряда своими металлическими зубами впиваются в кожу, режут и отхватывают кусок твоей плоти.

– Мы хотим всей семьей переехать жить в Германию. – подошел и встал рядом с отцом Виктор. – Если, конечно, нам разрешат.

– Что значит «если»? – посол приветственно протянул ему руку. – Вы граждане нашей страны, имеете на то полное право.

– Но у нас нет немецких документов, вот только эта бумажка.

– Если бы вы знали, молодой человек. – посол поднял над собой пожелтевший листок. – Это единственный и главный документ солдата, попавшего во вражеский плен.

Господин Блех отвел в сторону и дал пару распоряжений пресс-атташе. На прощанье он снова обратился к Якову.

– Не буду задавать вам вопрос, почему вы раньше не обратились в наше посольство. Это не в моей компетенции. Думаю, что у вас были на то веские причины.

Яков в ответ утвердительно кивнул головой.

– Пойду позвоню в министерство иностранных дел, – уже в дверях на ходу сказал глава дипмиссии…

Вернувшись из Москвы, Виктор уволился с работы, и они с Таней переехали жить к родителям.

А через два месяца Яков на почте Аккемира, под расписку, получил увесистую бандероль со множеством документов: разрешение на въезд в Германию, четыре паспорта с вклеенными бессрочными визами, с открытой датой билеты авиалинии “Lufthansa”. Среди прочих бумаг лежало от руки написанное письмо посла. Господин Блех вкратце объяснил причину, из-за которой германские власти не требовали освобождения из плена обер-фельдфебеля Якова Шмидта. По противоречивым документам МВД Свердловской области он добровольно согласился остаться в СССР и умер 23.05.1949 года от тифа.

– Вот идиоты. – возмущалась Татьяна. – Живого человека похоронили. А я еще удивлялась, почему ваши родственники из Германии вас не искали.

– Ну ошиблись, – успокаивал ее свекор, – может, с кем перепутали. Нас ведь тогда миллионы через плен проходило.

– Это, может быть, не мое дело, – невестка сверлила взглядом свекра. – Хабхабыч, а ты был женат? У тебя есть семья и дети в Германии?

– Нет у него там никого, – пришла на помощь супругу Алтын, – они расстались еще до войны. Она вышла замуж за другого.

Яков счел нужным положить руку на плечо супруге. Края его губ самодовольно расплылись в легкой улыбке. Он утер ладонью несуществующие усы и с благодарностью вспомнил своего свердловского друга, штабного лагерного писаря Урмаса Рюйтеля, который сдержал слово и сделал все так, как его когда-то попросил Яков Шмидт.

В небе медленно разгоралась заря. Ее свет, неудержимо проникавший сквозь сети сумрака, неумолимо гасил звезды, давая им понять, что их время истекло. Его величеству, могучему солнцу, заря, как прислуга, выстелила на небосводе ярко-красный ковер.

Солнце всходило! Вначале на горизонте появилась лишь тоненькая сверкающая полоска. С востока по дальним холмам помчался первый солнечный луч. Совсем крохотный, желторотый, он ударился о возвышающуюся над окрестностью водонапорную башню, позолотил ее верхушку и, разорвавшись на миллионы ярких осколков, залил местность утренним радостным светом.

Зеркальные зайчики понеслись в обе стороны по бесконечным железнодорожным рельсам, разбежались по окнам и карнизам каменного здания вокзала и, убегая дальше, буквально на секунды задержались на до блеска выскобленном казане и другой домашней утвари близлежащего дома Хабхабыча.

Пара солнечных бликов, отражаясь, заигрывала с ярко сияющими украшениями казашки. Ее волосы покрывал снежно-белый с вырезом для лица платок, кимишек, поверх которого возвышался того же цвета тюрбан. Алтын была по-праздничному одета в длинную нераспашную женскую с глухим воротом и стоячим воротником рубашку, койлек. Поверх платья женщины красовался достающий до колен черный бархатный без рукавов камзол. Открытый ворот его обрамляли по краям полочек и подолу витиеватая вышивка, позумент и серебро, а также пришитые металлические посеребренные пряжки и застежки. В районе талии камзол украшали горизонтально пришитые серебряные пуговицы, туйме, близко расположенные друг к другу.

Рядом с ней сидел по-европейски одетый муж Яков. Серого цвета костюм, белая рубашка, на голове соломенная шляпа. На две головы ниже, чем Алтын с ее высоким головным убором, он выглядел по-взрослому одетым ребенком.

Было смешно и в то же время мило видеть сидящую в обнимку столь противоречивую влюбленную пару. Они не спали всю последнюю ночь. А как только начало смеркаться, пришли к скамейке, которую много лет назад установил здесь Яков. Это было их любимым местом.

Отсюда открывалась прекрасная панорама заросшей камышом и черноталом родниковой низины реки Илек. На ее противоположном берегу белым лебедем раскинула свои длинные крылья огромная известняковая круча. А над ней до самого горизонта расстилалась ровная и бескрайняя степь. Весна в этом году немного запоздала и, как бы оправдываясь, в начале мая покрыла ее щедрым ковром ярких диких тюльпанов.

– Я не припомню, чтобы раньше так много красных цвело, – прервал молчание Яков.

– Как и мое сердце, – всхлипнула Алтын, – степь кровью обливается.

Яков крепче прижал супругу к себе, целуя ее в щеку, и тихо прошептал:

– Перестань, родная! Пожалуйста! И так тяжело.

Оно взошло! Весеннее утреннее солнце – это не палящая все и вся летняя мачеха. На него можно прямо смотреть, не рискуя обжечь глаза. Утреннее светило как возлюбленная, оно гладит, целует и успокаивает.

Алтын освободилась из тесных объятий мужа и кокетливо заявила:

– Хорошо! Теперь ты мне больше не нужен. Я согрелась.

Яков бережно ухватил плечо супруги и повернул ее лицо к себе. Он долго всматривался в столь родные черты милой Алтын. Несмотря на годы, черные глаза супруги сохранили тот озорной блеск молодости.

– Если твою Алтын в переводе золотом зовут, то мою можно в “змея подколодная” перекрестить, – с открытой завистью сказал ему однажды сосед.

Яков знал, как щедро его одарила судьба. Он был безгранично счастлив и благодарен за Алтын. И в этом признавался он себе не только сейчас, при расставании. Он целовал жену: каждое веко в отдельности, затем лоб, ее губы. Как не пыталась она сдерживать слезы, они все равно непроизвольно текли из ее прекрасных глаз.

– Это не навсегда, милая, – успокаивал ее мужчина.

– Да, конечно, Жаке, – сквозь слезы соглашалась супруга, – как только дом продам, так сразу и приеду. Паспорт-то у меня на руках. Танечка мне и билет на немецкую люхтханзу оставила.

– Да сдался тебе этот дом, – со злостью сплюнул на сторону Яков.

– Не начинай, – миролюбиво погладила Алтын супруга по плечу, – мы же уже все обсудили. Бесплатно он Исинам не достанется. Это уже вопрос чести рода Шукеновых. Тебе с детьми здесь оставаться опасно. А меня аксакалы в обиду не дадут.

Супруг не нашел что ей ответить. Жена напоминала ему сейчас девятнадцатилетнюю настырную дикарку, играющую с мальчишками в лянги25.

Казахские женщины своевольны. Это коренным образом отличает их от остальных восточных народов. Не стоит особо описывать жизнь кочевников. И так понятно, что мужчины постоянно находились с отарами и табунами в степи. В отсутствии супруга казашка оставалась в прямом смысле слова защитницей дома.

Яков не мог изменить ситуацию, не получилось и переубедить супругу. Оставалось искать помощи на стороне. В очередном письме восьмидесяти двух летнему дяде Алтын, полковнику КГБ в отставке, он рассказал, как ведут себя в поселке грабители братья Исины.

Данда Шукенов приехал в Аккемир при параде и регалиях. Его сопровождал тоже постаревший бывший директор совхоза “Пролетарский”. Первым делом они направились в контору элеватора. Нет свидетелей, но ходят слухи, что директор с ходу приставил дуло пистолета ко лбу заведующего и категоричным тоном потребовал, чтобы его сыновья прекратили чинить в поселке произвол. Так ли было на самом деле, никому не известно…

– О! – Алтын всматривалась в тень Илекской низины. – Оказывается, не только мы сейчас не спим.

Теперь и Яков обернулся в ту сторону.

По слабо протоптанной тропинке в это время еще полноводной реки к ним направлялась хрупкая старая женщина. Отсюда, с холма, она казалась черным маленьким муравьем в белом платочке.

– Ассалам Малейкум! – тяжело, переводя дух, приветствовала, поднявшись на бугор Амалия.

– Малейкум Ассалам! – ответил ей старик и указал на скамейку. – Присаживайся к нам.

– А это кто тут нацарапал? – подходя ближе, спросила соседка, тыкая своим костылем в спинку скамейки.

Там на почерневшем от времени дереве виднелись свежие следы ножа: “Хабхабыч + Алтын”.

Все дружно рассмеялись.

– Я это не писал, – категорически запротестовал Яков. Алтын спрятала свою улыбку в рукаве.

– Немыс ага26, тебя и так здесь долго вспоминать будут! – с пафосом заключила Амалия. – А рассиживаться нам, кажется, особо и некогда.

Она снова ткнула своим посохом, но в этот раз в сторону железнодорожного вокзала. Оттуда по тропинке к ним приближались Таня и Виктор.

– Целуй Малю! – толкнула Алтын мужа в бок. – В губы целуй! Кто знает, повезет ли тебе еще раз ее встретить.

Было лишь шесть часов утра, но солнце уже во весь рост высилось над горизонтом. Оно, как всегда, было готово воспевать день, дарить счастье и вдохновение.

– Нам надо будет скоро выезжать, – по-своему приветствовал собравшихся Виктор.

– Я свежий чай заварила, – Таня ухватила женщин под руки, – выпьем на дорожку.

В доме действительно был уже накрыт щедрый дастархан. Стол ломился под наполненными до краев тарелочками и вазочками: сухофрукты, тары27 и талкан28, печенье, курт, конфеты, мед и варенье, сливочное масло, сыр, колбаса казы. С краю дымился паром на электроплитке заварочный фарфоровый чайничек. Рядом стоял эмалированный чайник с кипятком и глубокая пиала со свежими сливками. Таня умело разливала в кисайки, как ее научила свекровь, чай по-казахски: столовая ложка сливок, потом хорошую порцию крепко заваренного черного чая и в последнюю очередь немного кипятка. Настоящий казахский чай должен быть карамельного цвета.

Яков следил за каждым движением рук невестки. Ему хотелось как на фотографиях запечатлеть в своей памяти каждую деталь этого завтрака, каждое лакомство на столе, каждый уголок комнаты и даже цветочки на клеенке. Он до боли в сердце понимал, что это последний раз, когда он сидит за столом своего дома.

– Таня, ты не забудь передать Ёсе мои гостинцы, – перебила мысли Якова Амалия.

– Баб Маль! – опустила между колен руки и демонстративно закатила глаза Татьяна. – Ну сколько можно? Вы мне это уже пятый раз говорите. Забыли что ли? Мы же в Москве у вашего Иосифа останавливаемся. Конечно же, я отдам ему посылку.

– Там главное – шерстяные носки. У него постоянно ноги мерзнут.

Утреннее чаепитие оказалось очень коротким. К дому подъехал и пропибикал автомобиль.

– А что за парень за рулем? – тихо спросил у сына Яков, выходя из калитки двора.

– Мирболат Сексенбаев, – тоже негромко ответил Виктор, – из аккемирских, сейчас живет в райцентре.

– Доброе утро, немыс ага! – водитель подбежал и обеими руками пожал кисть правой руки Якова, в которой он держал чемоданчик. – Давайте, я вам помогу.

– Рахмет! – поблагодарил старик и прижал к груди свой багаж. – Я уж сам. Он легкий.

– С брильянтами что ли? – пошутил Мирболат. – Вы, наверное, меня не помните. Я был тогда совсем маленький, когда вы моему деду разбитый вдребезги в аварии мотоцикл Урал с коляской восстановили.

– Вот, а сегодня ты нам помогаешь. И так должно хат быть в жизни! – философски заявил Яков, пытаясь вспомнить, кто такие Сексембаевы.

Столько лет прошло, сотни мотоциклов довелось починить – не грех было старику забыть внука Сексенбаева.

– Есть еще хорошие люди в Казахстане, – подошла с двумя чемоданами в руках Таня. Она вспомнила, как жена родного брата Мирболата помогла ей, даже нарушая закон, рубли на доллары поменять. Да еще и по хорошему курсу.

Настало время прощаться.

Яков подошел к жене. Алтын стояла у калитки с прижатыми к груди руками. Он обнял ее, а она правой рукой погладила его по шраму на лице.

Старик был готов стоять так вечность, пока ноги держат, не выпуская жену из объятий. Алтын на вид была спокойной, хотя лишь Бог знал, что творилось в эти минуты в ее душе.

Виктор подтолкнул отца, мол ты здесь не один.

– Gute Reise!29 – протянула Якову худую руку Амалия.

– Ты береги себя, – он обеими руками пожал женскую ладонь, – присматривайте с Алтын друг за другом.

Виктор молча обнял и поцеловал мать. Спешно чмокнул в старческую щеку Амалию.

– Мама, – Таня обняла и крепко прижала к себе свекровь, – ты за дом особо не торгуйся. Соглашайся на любую цену.

– Деньги не главное, доченька! – кивая, сквозь слезы соглашалась свекровь. Ей было очень приятно, что Таня впервые назвала ее мамой. – Лишь бы наш дом хорошим людям достался.

Таня кратко обняла и Амалию. Подойдя к задней двери волги и уже открыв дверцу, она как бы вспомнила о чем-то важном и вернулась к Алтын.

Прижалась щекой к лицу свекрови и тихо прошептала:

– Ты поторопись с приездом. Я ведь беременна.

– Опырма30! – воскликнула и всплеснула от радости руками Алтын.

Таня приложила ей палец к губам.

Напоследок Яков, Виктор и Татьяна, не сговариваясь, застыли в проеме открытых дверей автомобиля. Только тут, при расставании, стало очевидным, как им, растерявшимся и в душе плачущим, тяжело было покидать родные места…

Легковушка вывернула на дорогу и двинулась в сторону железнодорожного переезда. Вскоре она скрылась в клубах поднятой пыли.

В кабине автомобиля было душно. И даже приоткрытое окно не избавляло от этой духоты. Яков уткнулся носом в ворот своей рубашки и благодарно почувствовал свежий запах.

Попариться перед дальней дорогой в своей сауне Якову не удалось. Уже давно не подавалась вода в трубопроводы. Выручил сосед Коваль, который кочегарил в маленькой бане для работников железной дороги. Там был свой водяной насос. Открывали ее на выходные дни. Но ради отъезда Хабхабыча Семен сделал исключение и зажег уголь в печи уже в среду.

– Помийся, як пан, один! – на свой лад пожелал он старику легкого пару.

На очередной ухабине Яков ударился подбородком об чемоданчик. Было больно, но старик почему-то погладил свой багаж. И пусть смеется Мирболат про бриллианты, эта вещь была Якову по-особому дорога.

Летом сорок пятого, в Польше, когда немецких пленных гнали пешком на восток, Шмидт заметил в кустах на обочине дороги этот чемоданчик. Надеясь, что внутри может быть что-то съедобное, он прихватил его с собой. Это заметил конвойный. Он заставил Шмидта выйти из колонны и отобрал у него находку. Солдат сбил крошечный навесной замочек и концом штык-ножа осторожно откинул крышку.

– Хрень какая-то, – с досадой отвернулся солдат. Содержимым оказались застиранные детские пеленки и деревянная погремушка.

Конвоир пошел дальше, а Яков сунул чемоданчик под мышку и поспешил догнать свою шеренгу. “Пеленки можно использовать как портянки”, – по-хозяйски на ходу рассудил военнопленный.

Не раз он потом гадал, кому принадлежали эти вещи. Выжил ли хозяин чемодана в этой страшной военной мясорубке…

А еще чаще Яков задавал себе вопрос, почему он вообще подобрал эту находку? Другие пленные, бывало, шутили над ним:

– Ребенком в лагере решил обзавестись?

– В детстве погремушками не наигрался?

– А может, тебе еще куклу найдем, станешь ее в пеленки заворачивать.

Он долго терпел насмешки. Но однажды не выдержал и по-философски им ответил:

– У вас и этого нет. Кроме разбитых ботинок и нестиранных подштанников лишь воздух да мозоли.

Именно в этот момент он нашел для себя ответ на вопрос, почему он подобрал эту вещь? Когда человека лишают главного – свободы, пленнику в разы становится необходимым заиметь что-то свое, личное. Вот, наверное, почему он вцепился в этот чемоданчик. Такая у человека сущность. Ведь у любого, пусть даже самого нищего путника или бродяги, обязательно имеется котомка и посох.

И вот еще, о чем он подумал: пеленки – это ребенок. Ребенок – это семья. Якову хотелось выжить. А эти подобранные вещи чужой семьи давали ему надежду на возвращение домой.

Когда Яков начал собираться в Германию, он знал, какой верный попутчик отправится с ним в дальнюю дорогу. Алтын пыталась убедить мужа взять новый чемодан, который и выглядел солидней, и был гораздо вместительней.

– Нет, мне и этого хватит, – отказывался супруг.

– Туда же, кроме носков и паспорта, больше ничего не поместится, – доказывала свою правоту Алтын.

– А мне больше и не надо.

Женщина махнула в его сторону рукой, мол, делай как знаешь, и со слезами на глазах поспешила покинуть комнату.

Под окном, у изножья кровати, стоял большой резной сундук. Из него Яков бережно достал черный чапан. Это был подарок тестя Кудайбергенова по случаю выхода Якова на пенсию. Халату не было цены. Вернее сказать, он стоил несколько лошадей.

– Спасибо, аке31! – поблагодарил он тогда родственника.

– В этой жизни я его носить не посмею – боюсь запачкать. Я перед богом в нем предстану.

– Носи, немыс, этот чапан живым, – как из Корана наизусть читал тесть, – ведь написано, что Азраил32 заберет тебя в том одеянии, что ты сам себе в жизни сотворишь. И пошито оно будет из твоих темных и светлых деяний. И чем ярче твой наряд, тем ближе твое место к раю. Аминь.

Яков аккуратно сложил чапан и положил его в чемоданчик. Больше туда уже ничего не поместилось бы…

Не успела осесть за умчавшейся в райцентр волгой дорожная пыль, а Алтын уже торопилась и почти силком потащила за собой в сторону вокзала восьмидесятилетнюю Амалию.

– Да не беги ты так, молодуха, – на ходу ворчала Амалия, – тут идти-то три минуты. А Яшин поезд только через три часа здесь пройдет.

– Кому ты рассказываешь? – от возмущения даже остановилась Алтын. – Как будто я сама не знаю расписания поездов. Кто из нас, ты или я, работала начальником станции?

– Ты только на бумаге там числилась. Мы то знаем, что твой Жаке за тебя пахал.

– Ну что за люди! – наигранно возмутилась Алтын, хлопая себя по полу кафтана. – Понапридумывают же.

– Ты лучше скажи, почему на нашей станции пассажирские поезда перестали останавливаться? – сняла Амалия платок и вытерла им вспотевшую шею. Седая коса обрамляла ее голову: – Ведь раньше три или четыре в сутки здесь тормозили. Помнишь, наша Ганна на перроне свои пирожки пассажирам продавала?

– После ее пирожков с протухшей капустой пассажиров, видимо, поносило, – хихикая, прикрыла обеими ладонями свой рот Алтын, – вот и запретили поездам в Аккемире останавливаться.

Амалия тоже не могла удержаться от смеха. Вытирая тем же платком слезящиеся глаза, постаралась все же вернуться к прежнему разговору:

– Парадокс получается. Захочешь сесть на поезд, так нужно минимум час по разбитой дороге на машине добираться до районного вокзала, чтобы потом проехать мимо своего Аккемира.

– Такая логистика теперь, – беспомощно развела руками бывшая начальница станции.

Женщины вошли в привокзальный, кругом огороженный сад. Многолетние высокие деревья спасительно обняли их своей прохладой. Клейкая чешуя распустившихся тополиных почек густо усыпала дорожку. Они пахли медом и над ними кружились шмели. В центре сквера белел круглый фонтан. Правда, его нельзя было теперь так назвать. Из его ржавых труб сейчас лишь слабо лилась, скорее даже капала вода.

– Михайло не стало, и никто не берется починить насос водокачки. – возмущалась Амалия, поглядывая на эту скромную струю. – Молодые не могут или не хотят работать.

– Так было бы за что… – не соглашалась Алтын. – Молодежь умнее нас стала, за дарма пахать не собираются. Нашим железнодорожникам вон уже год зарплату не платят. В совхозе вместо денег хоть зерно и мясо выдают. А путейцам что, шпалами да рельсами семьи кормить прикажете?

– Хорошо, что я коромысло в печке не спалила, – продолжила Амалия, – Опять приходится воду с речки носить. Колонка на улице уже полгода не работает.

Алтын с облегчением сняла с головы тюрбан и кимишек, затем расстегнула верхние пуговицы койлек. Обеими руками, как лебедь взмахом крыльев раскинула в стороны длинные, туго сплетенные две черные косы. Слегка ополоснула ладони и, сложив их лодочкой, терпеливо дождалась, когда они наполнятся холодной живительной влагой.

– Пей! – преподнесла “живую” кисайку подруге.

Амалия охотно удалила жажду.

Второй порцией воды Алтын с величайшим наслаждением умыла сверху вниз лицо, оросила голову и косы. Вытерла вспотевшую шею. И лишь потом правой рукой напилась сама. Подошла к скамейке и облегченно откинулась на ней в тени уже зеленого старого карагача. Рядом поспешила присесть соседка.

– Теперь ты понимаешь, куда я так спешила? – умиротворенно промолвила Алтын.