Прощённая

Смущает меня только одно. Этот Антон уже не в первый раз работал с Власовым. Наверняка понимал, что по сравнению с предыдущими клиентами, этот персонаж далеко не глуп. И на что он надеялся, везя к нему ненастоящую девственницу? Что ему на слово поверят, не будут проводить осмотр?

А может быть и так, что Антон не знал. Повёлся на слова Алисы. Притворяется она превосходно! И тогда очевидно, зачем было красть колье. Она надеялась, что если правда раскроется, ей будет, чем отдавать.

И ошиблась. По словам Влады, Власов упёрся рогом, и не готов на возмещение финансовых убытков. Даже звучит смешно для той суммы, которую Антон потратил на «обработку» Алисы. Студенческие ухаживания: цветы, кафе, кино, и телефончик. Который Антон, по-видимому, оставил себе, иначе с чего Алиса приехала сюда с этим доисторическим устройством.

Нет, Власову плевать на эти крохи. Ему подавай Алису. Здесь дело в принципе.

А это значит, что если она уедет из этого дома, больше её никто не увидит.

В такие моменты меня сильнее всего угнетает моя беспомощность. Не когда я ограничен в свободе, а когда другим приходится делать всё за меня.

Я не могу поехать и поговорить с ним лично. И всё снова на плечах Влады. Целый год моя младшая сестра разгребает за меня мои проблемы. А я в этом доме как овощ. Как человек в коме. Всё ощущаю и осознаю, а ничего не способен сделать. Ни на что не способен влиять. Даже самого себя не могу контролировать.

Неудивительно, что Алиса стала для меня глотком воздуха. Живой подарок. Человек. Которым я могу управлять, и на которого могу влиять. И перед этим голодом по власти, которой всегда у меня было с лихвой, теперь рушатся все моральные принципы. А я прекрасно осознаю, что не способен остановиться. И есть в этом что-то тошнотворно низменное. Вернуть себе свободу любыми средствами. Словно топлю в холодном океане женщину, лишь бы взобраться на её тело и остаться на плаву, пусть и ценой её жизни.

Алиса приоткрывает дверь. Заглядывает, как неопытный актёр из-за кулис.

– Проходи, не стесняйся. Здесь только я и ты.

Её испуганный взгляд мечется по зеркальной стене, будто ищет там выход в страну чудес.

– Подойди чуть ближе. Пожалуйста.

Она останавливается в трёх шагах от меня.

– Можно… – запнулась, когда я начал расстёгивать ремень на джинсах. И я остановился. Жду, пока она скажет. – Прежде, чем… – выдыхает. Моргает часто. Сглотнула. – Сегодня я видела женщину. Она вышла из-за двери с кодовым замком. Это Ваша жена?

– Что?

– На Вас вчера было обручальное кольцо. И я должна понимать, насколько всё плохо… То есть, мне будет проще, если я буду знать, что именно происходит. Я просто хочу…

– Нет. Это была не моя жена, – расстёгиваю ремень.

И внимательно слежу за лицом Алисы. Буквально с наслаждением запоминаю, сравниваю, и делаю выводы.

Страх. Какая она, когда по-настоящему боится.

А сейчас ей очень страшно.

Потому что я вытащил ремень, и намотал на руку.

– Что? Твой строгий папа никогда не бил тебя?

Поднимает на меня огромные влажные глаза. Побелела от ужаса.

– Не бойся. Я тебя бить не собираюсь. Я хочу, чтобы ты сделала вот что.

Раскладываю ремень на полу.

– Это будет твоя граница. Стоп-линия. Не заходи за неё. Встань перед ней.

Делает несмелый шаг. Её нога снова неестественно выгнулась под щиколоткой, и Алиса едва удержала равновесие.

– Сними их. Это необязательно.

Босая, встаёт перед ремнём. Смотрит на себя в зеркало. Кажется, сама к себе испытывает жалость.

Я перестарался. Становится стыдно, что так напугал её. И в то же время задевает. Она думала, что я могу ударить её. Абсолютно серьёзно. Каким монстром я ей кажусь. Впрочем, после того, как я с ней поступал, в этом нет ничего удивительного.

– Что ты видишь? – встаю за её спиной.

Пожала плечом. Снова сглотнула. Набирается храбрости. Словно накажу, если ответит неправильно.

– Говори всё, что приходит в голову.

– Я вижу… Я вижу. Девушку. Себя. Испуганную. Неуверенную в себе. Маленькую. По сравнению с Вами.

– Ещё. Скажи мне больше, – касаюсь её плеч, немного разминаю пальцами. Она прикрывает глаза. Напряжение сходит волной под моими ладонями. От её спины к шее наступает расслабление. Чуть склонила голову. Приоткрыла глаза.

– Вижу девушку в красивом вечернем платье. Словно пришла домой после вечеринки. Сняла туфли. И уже нет укладки, будто опали кудри.

– А сама девушка красивая?

– Нормальная, – снова приподняла плечо. Я убрал руки.

– Что значит – нормальная? Поясни.

– Ничего особенного. Простая. Обыкновенная. Соответствующая возрасту. С нормальным телосложением, – поджимает губы.

– Ты смотришь издалека. И видишь только физиологию. Соответствующие стандартам параметры. Ты всегда так смотришь на своё тело. Обезличенно. Поэтому и воспринимаешь его как товар, а не как часть себя. Сними платье.

Вижу, как меняется её взгляд. Сколько в нём становится осознанности. Над переносицей пролегли две тонкие линии.

Алиса скрещивает руки у бёдер. Подцепляет подол. Стягивает с себя платье. Её волосы падают на спину, скрывая от меня десятки маленьких родинок.

– Даже сейчас, – я продолжаю стоять за ней, – когда ты полностью обнажена. Всё по-прежнему скрыто. Что ты можешь сказать о своём теле, отстранившись от него, и не принимая его? – она мотнула головой как в бреду. Словно ей показалось, что переживает слуховые галлюцинации. – Ничего. Инструмент, оболочка. Идём.

Беру её под локоть, и веду к зеркалу. Подвожу настолько близко, что теперь от её дыхания на гладкую поверхность набегает туман.

– А теперь смотри, сколько может рассказать о тебе твоё тело, когда ты видишь его так близко. Вот здесь, – я провожу пальцем по её шее. И слежу за каждой эмоцией на её лице. Алиса так глубоко погружается в свои мысли, что мои прикосновения становятся для неё неважны. Не вызывают ни возбуждения, ни отвращения. – Тебе нет ещё и двадцати, а здесь уже есть две маленькие морщинки. Ты всё время смотришь в пол?

– Книги, – говорит тихо. – Я читаю каждый вечер. По несколько часов. Стол дома низкий. И плохое освещение. И мне кажется, что когда я читаю – я совсем не шевелюсь. Только пальцы. Перекладывают страницы. Я подолгу сижу так, над книгой, низко опустив голову.

– Прекрасно. Твоя фигура…

Твоя просто отменная фигура!

Я провожу ладонями по её животу, и, опускаясь рядом с Алисой, веду их по её бёдрам и голеням.

– Подтянутая, но не загрубевшая от тренажёров, не иссушенная диетами. Ты ничего специально не делаешь для того, чтобы быть стройной. Ты умеренна в еде – значит, гастрономические ощущения имеют для тебя второстепенное значение. Ты не стремишься к каким-то ритуалам, не выкладываешь фотки из зала в социальных сетях, чтобы соответствовать большинству ровесников. Только твои ножки… – чуть сжимаю её бёдра, и снова поднимаюсь во весь рост. – Много ходишь? Бегаешь по утрам?

– Велосипед. Я люблю ездить на велосипеде. И я работала курьером. Почти всё время, когда была возможность, перемещалась так.

– Замечательно. Всё, что говорит о тебе твоё тело – чем ты занимаешься, и чего ты не делаешь – это не хорошо, и не плохо, это – ты. Твоё правдивое отражение. Ведь так?

Она кивает.

– Хорошо. А здесь, – я глажу её пальцы на правой руке, нажимаю сильнее у сгиба верхней фаланги на среднем пальце. – Твоя кожа твёрже. Ты много пишешь?

– На лекциях. Да. И я рисую. Карандашом. И всегда плотно зажимаю его между пальцами, иногда до боли. Чтобы чувствовать каждую линию, которую провожу.

Её глаза оживают. Из них уходит затравленность, страх, и даже задумчивость сменяется простотой. Принятием.

– А ещё здесь, – говорит уже сама, высвобождаясь легко из моей руки. Гладит перепонку между большим и указательным пальцами. – Вечером красные пятна, когда возвращаюсь из института. Я когда разговариваю с однокурсниками после учёбы, упираюсь этими местами в лямки рюкзака. Я так меньше нервничаю.

– Ты, кажется, поняла, к чему я веду. Твоё тело – не что-то отдельное. Ты не можешь дать его кому-то взаймы, не испытывая ничего здесь, – прикладываю ладонь к её ключицам. – Ты ведь этим себя оправдывала? Всего лишь тело. А то, что в душе – там это ничего не затронет.

Отрывается от собственного отражения, и смотрит мне в глаза через зеркало. В её взгляде снова нарастает ненависть. Да, Алиса. Я лезу к тебе в душу. Именно так.

– А теперь, – я подхватываю её на руки как невесту и несу. – Продолжим наш разговор уже под другим углом.

Сажаю её на краешек стола. Алиса плотно прижимает ножки друг к другу, но не скрещивает. Вцепилась руками в ребро зеркальной поверхности. Смотрит мне в глаза с таким вызовом и неприятием, словно я собираюсь впервые заставлять её.

Сейчас я предпочёл бы заставить её испытать удовольствие. Раздвинуть эти ножки, застывшие в таком напряжении. Но воинственность, с которой она смотрит на меня, вдохновляет не на обычный секс. Я предпочёл бы скользнуть вниз, и коснуться губами внутренней стороны её бедра. Уж больно манит эта её поза к тому, чтобы сделать ей приятно.

– Забирайся наверх. Встань на колени.

Поджала губы, будто разочаровалась во мне. Встала ступнями на зеркальную поверхность. Вытянулась во весь рост.

Её чуть выпуклый лобок задаёт такие манящие впадины между тазобедренными косточками. По ним красиво текли бы капли. Вниз. Огибая идеальную линию расщелины. Настолько узкую, что кажется, в ней может поместиться только тень.

– К Вам лицом? – таким тоном обращение ко мне на «Вы» режет слух.

– Верно.

Опускается на колени.

– Разведи немного шире.

Не отрывая от меня взгляда, раздвигает и оседает немного ниже.

– Я не знаю, врала ли ты мне про то, что никогда не разглядывала себя там…

– Но это проверить Вам уже никак не удастся.

Перебила меня. Уголок её губ победно взметнулся вверх. Две Алисы борются друг с другом. И когда обе упадут, за их синтетическими фигурами появится настоящая. Мне интересно, насколько эта настоящая Алиса похожа на Сашу по складу характера, если так похожа на неё внешне.

– Проверить – нет. Но посмотреть на это мне ничто не помешает. Ну. Чего же ты ждёшь?

Опять краснеет. Как она это проделывает?

Чуть наклонила голову. Волосы ссыпались с плеч, обдавая меня запахом яблочного шампуня. Я подхожу ближе, и убираю её волосы за уши. Чтобы отчётливо видеть её лицо.

– Я вижу, куда ты смотришь. Перестань хитрить, Лисёнок.

Она поморщилась, зажмурилась. Поползла взглядом от отражения своей коленки туда, где припухлые половые губы лишь слегка приоткрыли узенькие складочки. Остановилась. И теперь её лицо не выражает ничего. Словно смотрит на пустой лист.

– Тебе до сих пор кажется, что ты делаешь что-то неправильное?

Молчит.

– Алиса.

– Нет.

– Тебе нравится то, что ты видишь?

– Разве это может нравиться? Неспроста есть выражение «прикрыть срам», – она снова морщится. Но на этот раз так, словно сказала глупость.

– Тебе действительно приходят на ум эти слова, когда ты смотришь на такую красоту?

– Красоту? – она поднимает на меня глаза. – Красота – это одухотворённые лица, цветы, архитектура, которая хранит историю, это поступки, искренние и смелые. Вот красота. Как Вы можете таким добрым словом называть моё… мою…

– Дырочку, вагину, влагалище, лоно…

– Перестаньте, – она оттолкнулась ладонями и села на колени, плотно прижав попку к пяткам.

– Добрым словом, – вторю я. – А подходит злым? Значит, вот где таится вселенское зло.

– Зачем акцентировать столько внимания на этом? Я не понимаю. Как будто больше ничего не существует.

– Ты противоречишь самой себе. Обеим. И той, которая якобы хранила себя для особенного, акцентируя всё внимание на какой-то плёнке внутри твоего влагалища. И той, которая хотела продать свою ненастоящую девственность за сумасшедшие для тебя деньги.

– Это неправда, – заныла, сдерживая слёзы.

– Алиса, вернись в исходное положение. Мы не закончили.

Она с униженным видом, вытирая тыльной стороной руки глаза, снова встаёт на колени.

– Если это не красота, тогда что? Смотри внимательно. Разве это уродство? Разве эта идеальная симметрия – срам? Ты ведь до сих пор не знаешь, сколько удовольствия может приносить столь маленькое, всегда скрытое местечко между твоими маленькими складочками. И никогда не узнаешь, какое наслаждение любому мужчине прикасаться к твоему лону, и входить в него. Но если ты будешь продолжать и дальше относиться к своему телу как к инструменту для зарабатывания денег, ты никогда не узнаешь разницу между ощущениями от секса и эмоциями от него. Я уже молчу про чувства. И ты никогда не поймёшь, что физиология – не отдельное, а неотъемлемое от тебя самой. Прикоснись к себе там. Так, будто ты себя любишь, Алиса. Любишь себя всю.

– Я не могу, – мотает головой.

– Прикоснись, или мне придётся тебе помочь. И тогда я уже за себя не ручаюсь. А сегодня мы должны ограничиться только теорией.

– Я даже не знаю как, – поднимает на меня растерянные глаза.

– Так, как тебя касался твой первый. Только если он тебя любил, и ты его любила.

Она сглатывает. Тяжело опускает взгляд. И проводит кончиками пальцев по отражению своей киски. Будто смахнула с водной глади тину.

Обессилено выдыхает.

– Не могу, – шепчет.

– Ты так выглядела, будто для тебя и это было смело, – я подбираю с пола её платье, и протягиваю девушке. – Будем считать, что на сегодня мы закончили. Ты можешь идти.

Она одевается, повернувшись ко мне спиной. Я жду в кресле, закинув ногу на ногу. Вожу пальцами по подбородку. И думаю о том, что может, и не стоит ничего менять. Алиса сделает головокружительную карьеру, если Власов её не испортит. Она сможет не просто ловко обманывать, симулировать чувства, обольщать и выдаивать всё, что захочет, из мужчины. Она сможет так сыграть в трагичную любовь, что ей сам дьявол поверит.

– Илья, – смотрит на меня через плечо. – Я должна позвонить маме. Она только недавно из больницы. Она очень расстроится, если я не позвоню ей перед сном. Вы сказали, что можно в Вашем присутствии.

– Из больницы? Ладно. Только мы договаривались на один звонок в день. И сегодня твой лимит уже исчерпан.

– Пожалуйста, – просит как у бога.

– Хорошо. Идём.

Я добираюсь с ней до кабинета. Открываю ключом дверь. И жду три минуты, пока она больше слушает, чем говорит со своей мамой.

– Спасибо, – возвращает мне телефон. – Спокойной ночи.

Алиса выходит бесшумно, неся в руках свои красные туфли.

Я звоню Владе.

– Как самочувствие, братишка? – она что-то жуёт в трубку.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – довольное хихиканье.

– Мне лучше. Определённо лучше.

– Похвали меня. Я это люблю.

– Спасибо, что привезла её мне. Ты – молодец.

– Для тебя я бы привезла таких хоть сотню. Но, сам понимаешь, были определённые параметры. Это ограничивало. И всё же мне как обычно повезло. Кажется, удача снова возвращается в нашу семью. Что с твоим проектом?

– Пустота, – отвечаю честно. – Я не могу ничего придумать, пока я здесь. Мне нужно выбраться.

– Всё только в твоих руках, Илюш. И ты сам это прекрасно знаешь.

– Я хотел кое-что уточнить. Про девочку. Она сказала сегодня, что её мама недавно была в больнице. И её подруга писала что-то про самочувствие. Там что-то серьёзное? Алиса очень переживает, что я ограничил её право на свободное использование телефона.

– Конечно переживает! Сейчас, подожди, – Влада молчит секунд десять, дожёвывая, шурша салфеткой у трубки, шумя мебелью. – Конечно, переживает. За хату. Чтобы её мать-алкашка со своими собутыльниками не спалила нищебродские хоромы. Мамаша была накануне в больничке, потому что к ней в очередной раз наведалась «белочка». Только маленькая тварь тебе в этом никогда не признается. Будет давить на жалость, придумывать благородные поводы. Так что ты держись.

– Хорошо, я тебя понял.

– Не выпускай её никуда. Мы так и не решили вопрос с Власовым. И, по ходу, не решим. Его ребята могут появиться из ниоткуда. Так что Алису из дома – ни на шаг. Выздоровеешь – пусть забирает и делает с ней, что хочет. Договорились?

– Договорились.

Даю отбой. Открываю ящик стола. Папка с информацией про Антона не дочитана на две страницы.

Евгения Плотникова, двадцать лет. Вторая девушка, которую Антон привёз к Власову. Тот держал её у себя полтора месяца. Мать искала якобы уехавшую в Европу на заработки дочь. Даже подавала заявление о пропаже. А потом Евгения вернулась. В отличие от первой девушки.

Влада меня, конечно, убьёт. Но я считаю, что будет не лишним мне лично пообщаться с этой Евгенией.