– Тетя Нино? расстроится! Она всех в театре знает.
Ларочкино упоминание о тете навело Колю на мысли о дяде Илье. Отдав племянника под опеку Морскому, он просил не пропадать и сообщать обо всем интересном. Коля с этим, сказать по совести, не спешил. Но если истории о личных делах Морского или обо всякой там газетной текучке с легким сердцем можно было считать неважными, то про убийство, как ни крути, доложить следовало. Как инспектор, курирующий безопасность театра, дядя Илья о таком происшествии, ясное дело, должен был узнать как можно скорее. Нужно было идти звонить. И дяде, и в редакцию – по просьбе товарища Морского. А вместо этого Коля стоял, как истукан, выискивая взглядом хоть кого-нибудь, кого бы оставить с Ларой. Но увы…
На сцене, поочередно падая в обморок, выглядывали из-за кулис, чтобы рассмотреть труп, взволнованные артисты. В оркестровой яме копошились оперативники и медики. Зрительный зал значительно опустел. Лишь в нескольких местах вокруг записывающих показания милиционеров собрались кучки не успевших сбежать или особо ответственных граждан.
– Несчастный случай! – уверенно твердил кто-то. – Женщина протирала осветительные приборы и сорвалась вниз. Подробнее спросите у гражданина из зала, который первым бросился на помощь.
– Я видела в бинокль! Я все знаю! От фонаря отвалилась лампа, упала и убила дирижера! – кричала возле сцены на ухо милиционеру одна взбудораженная гражданка.
– Какая чушь! – перетягивала милиционера в свою сторону другая. – С потолка падала кукла. Сценарная задумка, полагаю. А преступление – дело рук террориста! Беляк из первого ряда воспользовался паникой от куклы, закричал что-то зловещее, прыгнул к оркестрантам и принялся убивать музыкантов. Они, бедняги, так из ямы и посыпались! Я лично видела сорочку скрипача, измазанную кровью!
– Товарищи! Товарищи, тише! Вы мешаете мне настроиться и дать четкие показания! – раздалось со второго ряда.
– Тьфу! – Коля не сдержался и плюнул прямо на пол, как и не в театре.
Лариса – то ли в ужасе, то ли в восторге – всплеснула руками, и Коле стало стыдно. К тому же внезапно он ощутил знакомый аромат. Рванулся, но почувствовал, что поздно. Все внутри, так же, как и сегодня в пять вечера, наполнилось предательским блаженным теплом, и Коля скорее догадался, чем увидел, что к Ларе приближается жена товарища Морского.
– Привет! – Балерина замерла, опустившись на колени перед девочкой.
Ларочка подскочила и с озабоченным видом взяла мачеху за плечи.
– Ирина, ты расстроилась? Из-за премьеры? Ты заплачешь ворот платья, и тетя Нино? устроит взбучку! Эй! Ты же взрослая! Ну, Ирочка, не плачь! – успокаивая балерину, девочка и сама успокаивалась.
– Не буду, – Ирина заморгала, как будто загоняя слезы обратно под веки.
Балерина с девочкой тихонько переговаривались, а Коля, понимая, что вот уже второй раз за сегодня ведет себя очень не по-товарищески, таращился, не в силах оторвать от них взгляд. Черт знает почему, оказываясь возле особ такого рода (О, эта таинственная полуулыбка и томный взгляд! О, локоны, выбившиеся из общего пучка и небрежно падающие на лоб! О, эта осиная талия и едва прикрытые накидкой хрупкие плечи!), Коля безнадежно терял характер. Еще чуть-чуть, и он забыл бы обо всем на свете, но тут его внимание привлекла… другая женщина, моментально переключившая на себя все Колины мысли. Через перила балкона в глубине зала перелезла высокая суровая гражданка в сером директорском костюме.
– Товарищ Гопнер, осторожней! Товарищ Гопнер, не спешите, я дам вам руку! – громким шепотом причитал копошащийся на балконе грузный мужчина.
Коля не поверил своим глазам! Вот везуха! Гражданка повернулась в профиль, и он уже не сомневался. Перед ним была та самая Серафима Ильинична, про которую Морской столько вчера рассказывал и которой попросил сейчас позвонить. Редактор Гопнер собственной персоной! Будто только вышла из своего кабинета во Дворце Труда. Вся как вчера: та же тяжелая коса с проседью, те же острые скулы, усталый, но пронзительный взгляд.
– Зачем же вам на сцену? – шипел спутник товарища Гопнер. – Там труп! Вас вытошнит! Останьтесь на балконе!
– Когда работаешь в газете, – через плечо отругивалась главный редактор, – все нужно видеть собственными глазами!
– Ребенок, мне пора! – кинул Коля, на радостях оправившись от балерининых чар и решив действовать. – Товарищ Серафима Ильинична! – уже кричал он, мчась по диагонали сквозь зал и перепрыгивая через спинки кресел, словно участник гонки по бегу с препятствиями.
Товарищ Гопнер остановилась, характерным жестом резко опустив руку в карман: – Слушаю! – глянула в упор, доставая из кармана, к счастью, вовсе не придуманный Колей браунинг, а часы на цепочке.
– Здравствуйте! Я у вас вчера был. С товарищем Морским, – бодро заговорил Коля. – Мы говорили о репортаже с футбольного матча, где наш «Металлист»…
– Коля Горленко! Давай-ка сразу к делу. Времени лишнего не имею и склерозом не страдаю. О чем мы говорили вчера – прекрасно помню.
– Ух! – выпалил Коля восхищенно. Он не ожидал, что человек, когда-то друживший с Крупской и лично общавшийся с Лениным, разъезжавший с агитбригадами по махновским селам в гражданскую войну, а теперь занимающий столько главных постов одновременно, может помнить по именам всех визитеров. – В общем, тут такое дело…
– За мной! – выслушав сообщение от Морского, товарищ Гопнер, несмотря на возраст и длинную юбку, лихо понеслась за сцену. Коля и сопровождающий редактора мужчина едва поспевали следом. Не останавливаясь, Гопнер допросила мнущихся в оркестровой яме медиков, лично взглянула на жертву и набросилась на оперативников, расспрашивая о шансах на раскрытие дела.
– Шансы точные! – уважительно рассматривая удостоверение редактора, сказал усатый милиционер в папахе. – Подозреваемого только что забрали. Я видел, хлопцы его под руки тащили.
Товарищ Гопнер радостно потерла руки и снова ускорилась, остановившись только внизу на проходной служебного входа, где на стене висел вожделенный телефонный аппарат. Дедуган в шапке-ушанке, восседающий за столиком вахтера, пытался было попросить о тишине, но Серафима Ильинична мягко и решительно вытолкала его на лестницу, заявив, что ей нужно провести секретное совещание.
– Готовим срочную публикацию про убийство! – постановила она через минуту. – Куда, кстати, делся Морской? – Товарищ Гопнер говорила так быстро, что ответить при всем желании не получилось бы. – Начну летучку без него. Итак, сегодня, 16 февраля, поздний вечер, – она снова выудила из кармана часы, сверилась с часами на столе вахтера, явно запуталась и продолжила без указания времени: —…Враги революции в оперном театре. Наши доблестные органы безопасности снова на высоте… – Она решительно выдернула из лежащего на столе вахтера альбома чистый лист и, вопросительно глянув на спутника, тут же получила от него карандаш. Да не простой, а рекламируемый сейчас повсюду карандаш-автомат московской фирмы «Гаммер» – карандаш-мечту. Товарищ Гопнер записала собственные слова и недовольно скривилась. – Лучше не враги, а враг! Так больше впечатляет, – исправилась она. – Но что писать еще? Морской нарочно смылся? – Товарищ Гопнер уже сняла трубку, потребовав от девушки соединить с дежурным из редакции, но параллельно продолжала совещание. – Так! Коля Горленко, помощник Морского. Вот вам первое редакционное задание. Нужен текст. Броский, трогательный, но и боевой. Спасайте! Немедленно. Ну! Что мне диктовать в редакцию? – Она впилась в Колю взглядом и неожиданно прикрикнула: – Я вас спрашиваю!
И тут случилось вот что: от волнения Коля покраснел, вспотел и… выдал поэтические строки.
Увидел враг: женщина-костюмер.
Заметил враг: женщина всем пример.
Чтоб не было в театре примера,
Враг устранил костюмера.
Кровавая вышла премьера.
Но ждет врага высшая мера!
Тебя же, товарищ наш, костюмер,
Запомнит навеки СССР!
– Караул! – почему-то сказала товарищ Гопнер, но тут же подбодрила: – За скорость – хвалю! В пять минут ничего лучше никто не придумает. Утром зайдете в бухгалтерию за гонораром. А теперь диктуйте!
Ощутив телефонную трубку у своих пересохших губ, Коля, старательно растягивая «р», пялился на блестящий рычаг, невероятным усилием воли заставляя себя не бросать на него трубку и, поражаясь происходящему, диктовал дежурному секретарю свой первый законченный стих.
* * *
– Ой! Коля-Коля-Коленька! – закричала Лариса, увидев выходящего из театра знакомого. Коричневая кожаная куртка и картуз придавали Николаю солидности, но Ларочку это ничуть не обмануло. – Не убегай! Я знаю, ты свободен! Давай ты нам поможешь? Это важно!
Николай, оторопев, замер. То ли совсем устал, то ли не узнал Ларочку в зимней одежде. Пока он пялился, она продолжала:
– Ирина, это наш Коля. Коля, это наша Ирина. Я не успела вас представить, потому что он сбежал.
Николай два раза смешно втянул носом воздух, поднял вверх брови и, глядя на Ирину, расплылся в блаженной улыбке:
– Да не сбегал я. Просто было надо… Оповещал широкую ответственность… Э… общественность… э… по поручению товарища Морского. Теперь вот думаю, то ли домой идти, то ли к дяде, то ли…
– То ли, – решительно ответила Ирина. – Вы очень мне нужны! Прошу, спасите!
К огромному Ларочкиному удовольствию, дважды Колю просить не пришлось. Ирина еще объясняла, что бедную засыпающую девочку нужно отвезти домой, а ей – ведущей танцовщице сорванного спектакля – отлучаться сейчас никак нельзя, а Коля уже все понял и кивал головой, опять стегая себя челкой по носу.
– Спасибо вам большое! – сказала Ирина.
– Не за что, – Николай, явно гордясь возложенной на него задачей, оживился, подмигнул Ирине и даже заладил свое любимое: – Но я не «вы», я – «ты». «Вы» говорят лишь незнакомым женщинам, плохим начальникам и людям безразличным. А друзьям надо говорить «ты». Это не мои слова, это Майк Йогансен написал.
Ирине эти подмигивания, конечно, не понравились. Она вообще-то была строгой с кавалерами.
– Хорошо! – кивнула она без улыбки. – Друзьям буду говорить «ты». А вас прошу – доставьте Ларочку домой. Я буду очень сильно благодарна!
Ирина ушла обратно в театр, а Коля с Ларисой еще какое-то время молча смотрели ей вслед.
– Вообще-то она хорошая, – попыталась оправдать мачеху Ларочка.
– Она хорошая, но сел в калошу я! – многозначительно выдал Николай, а потом вдруг расплылся в улыбке. – А ничего получилось, да? Хорошая в калошу я, – он выудил из кармана пачку папирос, нацарапал что-то на ней огрызком карандаша и совсем уже весело произнес: – Что ж, ребенок! Веди меня туда, куда я должен тебя отвести!
