– Конечно, муж меня встречает. Не волнуйтесь. – Ирина удалилась, однако не удержалась и шепнула Галюне на прощанье: – Дуреха, успокойся! На твоего барона никто не претендует! Кроме законной супруги, разумеется!
Галюня вспыхнула, но промолчала, сама понимая, что перегнула палку, вынудив подругу отправиться в ночь.
Однако надо было все же идти домой. Возможно, там уже ждал Морской. Обходя темный университетский сад десятой дорогой, Ирина решила держаться ближе к фонарям у Мироносицкой церкви. Переходя на другую сторону Карла Либкнехта, балерина чуть не упала, поскользнувшись на заледенелой брусчатке, вскрикнула и не на шутку испугалась, что привлекает к себе лишнее внимание.
«Зря я взяла шубу! – пронеслось в мыслях Ирины. – Манто, пусть в нем я бы продрогла, словно мышь, но хоть свое. Если снимут, не надо будет ни с кем потом объясняться. А так – казенное сопрут, доказывай потом, что не торгуешь костюмами и реквизитом…»
Никаких таксомоторов, конечно, видно не было. На перекрестке стояли одинокие сани, но от одной мысли, что придется самой договариваться с извозчиком, Ирине сделалось дурно.
– Эй, стойте! – вдруг крикнули из темноты. – Стойте, я вам говорю!
«Начинается!» – подумала она и ускорила шаг.
– Ирина, подождите! – голос вдруг показался знакомым. – Неужто вы одна идете? Здесь?
«Слава Богу!» – Ирину нагонял тот самый белокурый парень Николай, который, хоть и пугал излишним панибратством, но все равно был нынче очень кстати.
– Похоже, вам начертано судьбой сегодня провожать домой всех дам Морского! – улыбнулась Ирина.
– Я думал – столь почетное задание вы можете доверить лишь друзьям! – проворчал парень, но все же любезно пошел рядом.
– Для столь юного возраста вы слишком злопамятны! – вздохнула Ирина. – Не будьте букой, я вас умоляю!
На «ты» Ирина так и не перешла, но общаться явно стала куда теплее. А может, просто Коля, после знакомства с Соней, стал менее чувствителен к обидным высказываниям Ирины. Вообще-то Николай был встрече рад. Во-первых, дом Морского лежал практически по пути к общежитию. Во-вторых, всегда приятно почувствовать себя свободным с тем, с кем всего час назад ощущал пленником, лишенным всякой воли.
У дома с табличкой «ул. Карла Либкнехта, 49» они остановились для прощания.
– Спасибо вам еще раз за Ларису! – нарушила неловкое молчание балерина. – Я и сама могла бы ее отвести, но мне так не хотелось заходить к ним в дом.
– Чтоб не встречаться с его бывшей, верно? – догадался Коля.
Ирина посмотрела как-то странно. Потом отрезала насмешливо и зло:
– Скорее, чтобы их оградить от «бывшей», – и сразу же пустилась в объяснения: – Разумеется, я «из бывших». Мать – потомственная дворянка. Отец – купец первой гильдии. Разве не заметно? – она насмешливо приподняла брови. – Но есть и хорошая новость: они меня бросили, когда драпали от большевиков. Они бросили, а Советы подобрали. Мне было 12 лет. Так что я за советскую власть, вы не бойтесь, – закончила речь она уже более спокойно. – Я всегда сообщаю свое происхождение при знакомстве, чтобы потом не было лишних сюрпризов.
– Ээээ… Как это бросили? – Николай был ошарашен. Он попытался представить бросающую его мать и не смог. – Совсем? – Ирина промолчала, а Николай вдруг спохватился. – И, это… Никаких тут нет сюрпризов. Мне лишь бы человек хороший. Правда! Подумаешь – родители дворяне. Я видел недостатки и страшнее…
Ирина неожиданно рассмеялась.
– Он видел недостатки! Не-до-стат-ки! Да вашими устами со мною говорит вся правда жизни… – и тут ее смех начал нарастать, заставил затрястись и перерос в обильные рыдания – похоже, сказалась и рана в душе, открывшаяся от известий про Нино?, и перенапряжение перед спектаклем, и срыв премьеры, и отсутствующий муж.
Николай опешил. А Ирина все никак не могла с собой справиться.
– Простите, я… О господи, как глупо! Я просто не могу никак понять. Нино? – и вдруг мертва. Ну как же это?.. В последний раз я видела ее сегодня утром… В последний…
Ирина вспомнила, что много читавший в юности про авиацию Морской, на манер летчиков, вместо «последний раз» всегда говорил «крайний». Чтобы не было ощущения, что раз этот больше не повторится. А тут, с Нино?, слово «последний» предстало в своем самом прямом смысле. От этого веяло такой жутью, что Ирина совсем расклеилась.
– Вы не волнуйтесь, – всхлипывала она, – я сейчас выплачусь, и полегчает. У всех, знаете ли, свои методы. Дуленко танцует, я рыдаю. Нино?, вон, спала. Говорила: «В любой непонятной ситуации ложись спать. Хоть пять минут, хоть час – но спи, и тогда сможешь все осилить, и быть, как я: и энергичной, и отважной, и живой»… Живоооой! А вышло, что и не живая вовсе! – Ирина уже даже выла в голос.
– Ну, тише! Ну, вы что! Нужно быть сильной. Товарищ Морской вас не похвалил бы. – Коля наконец вышел из ступора и начал, постукивая шубу по плечам, подбирать правильные слова. То есть это ему казалось, что правильные.
– Морскооой! – еще пуще зарыдала Ирина. – А где он, ваш Морской? Как нужен – он куда-то пропадает. Ему до меня совершенно нет дела! Я совсем однаааа!
– Да что же вы такое говорите? – Коля не переносил женских рыданий. Он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы его, в общем-то, неплохой, хоть и немного резкой, собеседнице стало лучше. – Морскому до вас дело есть! Еще какое! Он вас ревнует к каждому столбу! Сегодня даже поручил мне проследить, с кем вы встречаетесь!
– Ой! – Коля, на девчоночий манер, прижал обе руки к губам, но было уже поздно. «Проговорился! Все… Пиши пропало…»
Однако цель была достигнута. Воцарилась тишина. На Ирину услышанное произвело столь грандиозное впечатление, что она мгновенно успокоилась.
– Что? Повторите! Ну же! Повторите! – потребовала она через минуту. – Морской просил вас проследить за мной? С кем я встречаюсь? Как это?
Куда было деваться? Коля сдался.
– Да, собственно, рассказывать тут нечего. Обычная история про ревность. Товарищу Морскому кто-то наплел, что в пять часов у вас свидание. Мол, прямо к вам в артистическую – он говорил «уборная», и я, если честно, очень хохотал, – так вот, к вам зайдет ухажер. Товарищ Морской так мучился, подозревая вас в измене, что ради истины решил пойти на крайность. Просил меня побыть его ушами. Воспользовавшись тем, что театр открыл для посетителей все классы, я пробрался в артистическую, спрятался у вас в шкафу и там сидел. Недолго! И ничего не видел – только слышал! Я знаю, что никто из ухажеров к вам не входил. Входила только дама. Морского обманули. Вот и славно!
– Коля, вы не бредите? – Ирина переспросила трижды. – Все это совершенно на него не похоже. У нас полное доверие, и всех моих ухажеров он знает. К тому же ревность – это же мещанство. Дань собственности! Подлый архаизм. Он сам мне так все время говорит… Еще кричит, что не ревнив ни капли…
– Ему бы так хотелось, но не вышло… На словах все мы такие хладнокровные, а на деле… – тут Коля процитировал модное из Тычины: – З кохання плакав я, ридав!
– Скорее уж «самотня ты, самотнiй я», – ответила Ирина строкой из того же стихотворения. – Если мы про психологию моего мужа, конечно.
Ирина вынула еще один платок и зеркальце, чтобы привести себя в порядок.
Николай даже вспомнил чье-то меткое журнальное «Влюбленную в мужа женщину видно сразу – прихорашивается не только выходя на улицу, но и заходя домой». Его вдруг охватило беспокойство за это странное и хрупкое семейство: «Надо будет поговорить с Морским, чтобы надоумил жену поменьше распространяться о своих родителях». Честно предупреждать о неблагонадежном происхождении – это, может, и хорошо. Только всех – не обязательно. Николай не раз видел, как по родной его Москалевке, выпив лишку или просто под хорошее настроение, мужики ходили «бывших бить». И не важно им было, кто за советскую власть, а кто нет. Народ так долго угнетали, что жажду мести ни за какую пятилетку убрать не получится.
Николай, вот, сам тоже в прошлом году с мужиками ходил мстить. Правда, без выпивки и цивилизованно. С театральным плакатом даже. «Не верю! К. Станиславский» – написал он краской на ватмане, взяв симпатичную цитату из статьи про современных театральных режиссеров. Стояли митингом против религии, требовали здание еврейской церкви народу под клуб отдать. Клуб Николаю нужен не был. А вот с попами разобраться хотелось. Хоть с православными, хоть с любыми. С ними у Коли особый счет был. С тех пор, как заболевший чем-то пустячным отец умер, потому что вместо лекарств и походов в районную поликлинику с подачи церковников упрямо лечился пожертвованиями на храм да молитвами, Николай религию не переносил категорически.
– Знаете что! – сказала вдруг Ирина. – Поднимемся к нам! Выясним у Морского, что это за история со слежкой. Без вас, боюсь, он скажет, что я ее придумала сама.
– Э? – даже удивился Коля. – Вы не можете спрашивать товарища Морского о слежке. Я рассказал вам это по секрету. Неужели не понятно?
– Вообще-то нет, – спокойно заверила Ирина. – Спроси вы заранее, я бы сразу сказала, что от Владимира секретов не держу. Но вы все рассказали, не спросив… Идемте, я нагрею самовар! Но только, друг мой, будьте осторожны! – добавила она, видимо, чтобы окончательно добить несчастного провожатого. – У нас сосед – священник. Чуть что про душу говорить начнет, вы от диалога уходите, а то потом не остановитесь. С ним ужасно интересно разговаривать.
4
Разговорчики в строю. Глава, в которой Морскому пытаются развязать язык
Вопреки предположениям Ирины, дома Морской оказался совсем нескоро.
Сразу после случившегося с Нино? его препроводили в директорскую приемную. На время расследования, как выяснилось, театр любезно предоставил свое лучшее административное помещение для следственных мероприятий. Дежурящий у двери милиционер кивком показал на ряд явно вытащенных с галерки кресел с поднятыми сиденьями, но Морской никак не мог оставаться на одном месте. Он отвернулся к окну и, посмотрев на вьюгу, тут же вспомнил, как Нино? когда-то высовывалась в форточку и, отгоняя неистово кружащиеся снежинки от стекла, кричала смешное: «Опасно! Прочь! Красавицы, вы можете растаять!» Игра игрой, но до чего же глупо, что ей самой никто не прокричал заветное: «Опасно! Прочь!»…
Она, наверняка для красоты сюжета, вмешалась в нечто жуткое… Во что?
– Опять? Помилуйте, ну сколько можно? – раздался за спиной Морского голос милиционера. В приемную, толкая перед собой тележку с буфетными яствами, выкатился вездесущий дедуган-Анчоус. Получив прозвище за внешнее сходство, в душе старик был тоже суховат. Зато всю свою жизнь посвятил театру. Был и вахтер, и по хозяйственной части. Сегодня перед спектаклем предстал еще и в виде билетера, а вот сейчас…
– Сказано закусочку довезти, вот и везу. Ты, служивый, не опятькай мне тут, а докладывай про меня начальству, как положено! – прикрикнул на милиционера дедуган.
– Товарищ инспектор, к вам снова из буфета! – дежурный приоткрыл дверь.
