Заметив краем глаза, что в трамвай вошли два беспризорника, Света автоматически покрепче вцепилась в оттопырившую карман авоську. Та была пустой, но могли утащить и такую. Подобное уже случилось два года назад, когда мальчишка с фингалом под глазом вырвал у Светы из рук сумку – пустую, но зато украшенную вышитым Колиной мамой цветочком, – и убежал. Света была безутешна! И из-за пропавшей вышивки, и из-за того, кто утащил… Ведь парень был из тех самых мальчишек-детдомовцев, с которыми раньше, когда было чем, она всегда делилась, бросая в шапку их «официального представителя» на остановке половину припасенного на собственный обед пирожка или бутерброда. И вот, как только делиться стало нечем, мальчишки нагло украли сумку! Света понимала, что голод обостряет в людях все звериное, но простить не могла, обижалась и ни мелочи, ни еды больше никому подавать не собиралась.
– Это и к лучшему! – утешал тогда Коля. – Во-первых, перестанешь весь мир спасать, от себя отрывая последнее, во-вторых, может, наконец, прекратишь ходить со своими этими яркими сумочками и воров провоцировать.
Спасать Света перестала, а вместо сумки стала брать авоську. Удобно! Свернул ее, в карман забросил и не беспокоишься. А если где что попадется – есть во что положить купленное. Света была девушкой практичной и ловкой. Издали завидев очередь, всегда успевала занять, узнать, что дают, сбегать на работу или учебу, чтобы отпроситься и одолжить деньги, вернуться и купить столько, сколько давали в одни руки, чтобы потом, конечно же, поделиться этим с коллегами. Даже в ужасные голодные, полные неурожая два последних года, когда нигде давно уже случайно ничего в продажу не выбрасывали, Света все равно ходила с авоськой. Как с символом надежды и оптимизма. И доходилась, между прочим! Этим летом жизнь магазинов и базаров понемногу налаживалась.
– Сходить будете? – От размышлений Свету отвлек пожилой дедуля, больно стукнув ее палкой по ногам. – Если нет, то в дверях висеть нечего!
Света попятилась, пропуская агрессивного дедулю поближе к выходу. Сходить ей надо было после того, как за окном проплывет расположенный на перекрестке Карла Либкнехта и Харитоновского переулка дом работников ОГПУ (там жил Колин начальник, и Света один раз даже была приглашена туда на светский чай, но не пошла, потому что Колина мама тогда еще не пошила ей платье, а идти в повседневном и штопаном на такое важное сборище было стыдно). Дедуля вышел и направился прямиком в тут же показавшийся за окном дом ОГПУшников. «К такому ведомству относится! Должен бы людей защищать, а бьется! – мысленно возмутилась Света и тут же мстительно сощурилась: – Потому в таком почтенном возрасте на трамваях и разъезжает. Не то что Колин Игнат Павлович! Тот всегда на моторе, потому что хорошо работает, и государство его время бережет!» Света была уверена, что через сколько-то лет у Коли тоже будет служебный автомобиль. А что? В право питаться вместе с женой в закрытой столовой руководящего состава тоже раньше никто не верил, но ведь дали же!
Сойдя с подножки трамвая, Света огляделась и пожалела, на манер героини Островского, что люди не летают, как птицы. С высоты птичьего полета даже здесь, на окраине города, разыскать писательский дом «Слово» ничего бы не стоило, ведь архитекторы выстроили его в виде буквы «С». С земли, как Света и опасалась, таких подробностей видно не было, потому найти не то что нужный дом, но даже нужную улицу оказалось довольно сложно. Когда прямо по курсу выросла мощная громадина под названием дом «Красный промышленник» (его Света узнала, так как читала, что первый этаж дома занимает школа, а сейчас увидела на подъездной двери вывеску «Школа № 105»), стало понятно, что от остановки нужно было идти в другую сторону. Пришлось возвращаться. Впору было спросить у кого-то, где находится искомый перекресток, но всезнающих сидящих под подъездами бабушек в новостроях еще не завелось, а случайные прохожие могли дать ложные ориентиры. Была у Светиных сограждан в последнее время такая странная манера – высказывать свое мнение, не заботясь о знании предмета.
Впрочем, все обошлось. Тихая, пыльная и, естественно, немощеная улица Красных писателей оказалась совсем близко. По ней, как выяснилось, надлежало пройти почти до конца. Там, перед бараками с Барачной же улицы и большим оврагом, возвышался окруженный элегантным ограждением из бетона и труб заветный пятиэтажный дом «Слово» – место жительства большинства знаменитых писателей и художников Харькова. С некоторыми из них Света была знакома по работе или через батьку (Светин батька, хоть и жил за городом в поселке, но, как выдающийся учитель, имел непосредственное отношение к просветительской деятельности и дружил с харьковской интеллигенцией). Про некоторых она знать ничего не знала. Но все равно факт присутствия в двух шагах от жизни таких людей, как, например, Тычина или Йогансен, заставил Свету оробеть.
Возле расположенного в торце дома первого подъезда, окруженного массивными колоннами, поддерживающими козырек, на элегантной доске красовались номера квартир, фамилии жильцов и кнопки звонков. «С кого бы начать?» – задумалась Света. И тут прочла: «Быковец Михайло Михайлович». Конечно! Как она сразу не подумала! Первым делом задуманное письмо надо обсудить с директором закрытой библиотеки. Света решительно надавила на кнопку звонка.
– Вам кого? – С балкона второго этажа тут же свесилась весьма удивительная особа. Странное одеяние, непристойно обнажающее левое плечо, было выполнено из той же светлой грубой ткани, что и широкополая шляпа. Шею гражданки высоко стискивали нити темного ожерелья, на котором вместо кулона болталось неприятно крупное черное украшение. – Вы к нам? – снова обратилась к оторопевшей Свете незнакомка. – Тут провода звонков перемешаны, как во взбесившемся коктейле. Местные детишки шалят, как мне доложили. Звонишь одним жильцам – выходят другие. Вы нас нажали по недоразумению или потому что идете именно к нам?
– Мне все равно к кому, – наконец набралась решимости Света. – Я коллективное письмо пишу и важные подписи собираю…
Незнакомка, томно вздохнув, глянула вдаль и, обращаясь будто бы к самой себе, поучительным тоном заявила:
– Три ошибки в одном изречении! Куда катится мир! Один человек не может писать коллективное письмо. Если письмо еще не написано, то под чем же собираются подписи? И если все равно, к кому обращаться, то как же эти подписи можно называть важными? Впрочем, – тут гражданка пристально глянула на Свету, – случай все же может быть интересен! Поднимайтесь к нам! Только парадным тут не пользуются. Зайдите со двора. – Света покорно двинулась обходить дом, но обернулась, услышав, как незнакомка закричала: – Алло? Да-да! Давно уже жду, не кладу трубку, как вы и сказали, соединяйте! – «Кулон» оказался частью телефонного аппарата, а ожерелье – обмотанным вокруг шеи проводом. Света несколько раз потерла глаза, не веря, что кто-то мог додуматься таскать телефон за собой. Гражданка тем временем требовательно обратилась в глубь квартиры: – Милочка! К нам сейчас зайдет гостья! Впустите и, если можно, хоть раз подайте чаю… У меня важный разговор, я не могу отвлекаться!
Вскоре, поправляя сбившиеся под косынкой косы и старательно пытаясь отдышаться, чтобы не пыхтеть, Света робко стучала в указанную квартиру. Удерживаемая холодно звякнувшей цепочкой, деревянная дверь осторожно приоткрылось. В проеме раздалось недовольное «ох!», после чего дверь закрыли снова и, судя по звуку, сняли цепочку с замка. Упомянутая незнакомкой «милочка» милой явно не была. По крайней мере с гостями. Света немного подождала, потом толкнула дверь и, так как та оказалась открытой, вошла внутрь и тихонько прошла вперед по длинному коридору. В дальней комнате, вытянувшись на кошачий манер, в кресле сидела незнакомка с балкона. Шляпа, лежащая теперь на чайном столике, казалась слишком большой для аккуратной головы с гладко зачесанными назад темными волосами, а платье при ближайшем рассмотрении больше всего напоминало перевернутый и стянутый чуть набок мешок, с разорванным под рукава и шею дном.
Гражданка громко разговаривала с телефонной трубкой:
– Что? Да! Все хорошо. Арагоша доволен, и даже я спокойна. Такой город отстроили! Только поездная станция и осталась похожей на прежнюю. Что? Ну да, «вокзал» – я слово подзабыла. Все хорошо. Кроме отдельных моментов, как всегда. В этот раз мы решили посмотреть настоящий писательский быт и решительно отменили идею с гостиницей. Нам выделили квартиру в доме, построенном нарочно для литераторов. Завидуй! Целых пять подъездов творческой интеллигенции. Детсад в цоколе, соляриум для принятия солнечных ванн на крыше. Вам такое пока и не снилось! Да, именно чтобы спокойно позагорать. Да, на крыше. Душ, и даже не один, вмонтирован в стену. В деталях все, конечно, не ахти: соляриум давно облюбовали местные детишки, и взрослым, кто не хочет быть облит водой, обсыпан мелом или даже обстрелян из рогатки, заходить туда опасно; балконы разбросаны не по справедливости и без всякой логики, в каких-то квартирах два больших, в соседних – один маленький; питание положено в столовой, но местная закрыта, а до другой прилично добираться, а на трамвай у многих нету денег, потому что жены тут довольно слабохарактерные, а литераторы без жесткого контроля, ты ж понимаешь, сорят деньгами после получения гонорара, ну а потом страдают на мели. Короче, не без сложностей, но сам факт наличия такого дома впечатляет!
Не совсем понимая, что более невежливо: топтаться в коридоре подслушивая или без приглашения явиться на глаза хозяйки, Света выбрала второе и прошла вдоль длинного телефонного провода прямо в комнату. Незнакомка улыбнулась и, не прерывая беседы, кивком указала на деревянный стул. Света отметила про себя, что второе кресло ей не предложили. Впрочем, оно было наполовину разложено и завалено ворохом несвежих одеял, которые хозяйке, возможно, было недосуг разбирать.
– Чтобы добиться разрешения не жить в гостинице и поселиться в подходящей нам квартире, пришлось ругаться с организаторами. Но ты же меня знаешь. У одной дамы из огкомитета пигментное пятно на полщеки – я подарила крем и показала, как моя кожа выглядит без краски. Другой – мужчина очень напряженный – проникся, что я так прилежно изучаю труды Ленина и ценю его о них мнение. Не Ленина, конечно, а мужчины… В общем, все обошлось и вышло по-моему. Как? Пойдешь еще поспишь? Иди, конечно. Маши ручкой Осику, целуй в макушку Кусика и прочих.
Незнакомка положила трубку и с явным интересом взглянула на Свету. Большие светящиеся глаза ее при этом наполнились теплотой, а улыбка мгновенно преобразило лицо, превращая хозяйку квартиры в красавицу.
– Вот и поговорили. У вас тут, пока закажешь телефонный разговор, с ума сойти можно! – Незнакомка заговорила так просто, будто знала Свету сто лет. – Телефон без телефонистки – это не прогресс, как считают многие, а форменное безобразие! Кромешный ад, без проводника и шансов разобраться…
Света рассмеялась. Харьков – весь разом, всего за несколько часов – совсем недавно поставил рекорд, будучи переведенным на автоматическую телефонную связь. До этого во всех кинотеатрах крутили фильм о новых правилах пользования телефоном, и возле каждого аппарата должна была лежать инструкция с правилами набора. Правда, до этих пор Света думала, что это все касается только сотрудников организаций. Телефонов в частных квартирах она раньше не встречала.
– А у вашей сестры телефон тоже прямо в квартире? – не удержавшись, спросила она.
– Конечно, – немного даже возмутилась незнакомка и совсем уж поразила Свету, пояснив: – Сестра живет в Москве, как же ей там без телефона? – и снова начала жаловаться: – Хорошо хоть для заказа междугородних звонков сначала девушку надо вызвать. Только пока до нее дозвонишься, умом тронуться можно. Если бы не Милочка, я бы в этой инструкции никогда не разобралась… Кстати, – незнакомка красиво изогнулась и закричала в сторону коридора: – Милочка, где же наш чай? – а потом переключилась на Свету: – Ну расскажите, наконец, с чем пожаловали! Признаться, мне очень интересно, чем живет в Советском Союзе столь юная особа…
– И вовсе я не юная, – насупилась Света. – Я уже даже замужем.
– Ну это уж точно не показатель, – захохотала дама. – Моя сестра встретилась со своим мужем в 14 лет и, хотя обвенчались значительно позже, своим «днем обретения спутника на всю жизнь» она считает именно тот день. А я, если не считать увлечений юности и первого брака – а их считать не стоит, потому что это было пустое, – вышла замуж по-настоящему только шесть лет назад. То есть в 32.
Света не нашлась, что сказать, тем более, информация о почтенном возрасте собеседницы – внешне незнакомка казалась куда моложе – настроила на более уважительный лад. Хозяйка продолжила расспросы.
– Расскажите же, о чем ваше письмо и кому оно адресовано!
– Лично товарищу Сталину! – с нажимом произнесла Света, привстав.
Дама, однако, торжественности момента не оценила. Вместо этого, перекинув ноги с ручки кресла на подушку, принялась рассуждать:
– Поразительно, насколько близким человеком для всех советских граждан сумел стать товарищ Сталин. Вот оно – гармоничное устроение общества. Каждый обращается к генеральному секретарю как к родной матери! Каждый любит его, как высшую справедливость, заботящуюся о всех гражданах…
– Каждый? – настороженно переспросила Света.
– Вы уже третий человек за четыре дня, кто просит поставить подпись под обращением к товарищу Сталину. Одна гражданка писала жалобу на обитающую в перекрытиях дома моль. Один гражданин требовал выселить свою надоедливую соседку. Кто-то еще приходил с письмом о любви харьковчан к челюскинцам и просьбой назвать в честь них какую-нибудь улицу города. Да что там говорить! Даже моя сестра когда-то писала письмо вождю. Он, кстати, не ответил. Но мы все тщательно обмозговали, и знаем почему. Следующее ее письмо, если в таковом будет необходимость, уж поверьте, без ответа не останется.
Тут в комнату вплыло очень странное создание: весьма громоздкая фигура, облаченная в черный шелковый халат с капюшоном в виде птичьей головы, полностью закрывающим лицо. Пухлые, словно надувные пальцы, стиснутые множеством перстней, несли поднос с кофейником, двумя чашками и розетками с чем-то похожим на варенье.
«Ничего себе “милочка”!» – мысленно ахнула Света. Создание же, словно читая мысли, развернуло куриную голову к ней и… глухо закурклыкало. Самым натуральным нечеловечески-птичьим образом. Света прыгнула ближе к телефону, решив, что хозяйка, возможно, попросит сейчас вызвать врача сошедшей с ума даме, но вместо этого услышала ответное курлыканье. Незнакомка и дама в халате, ничуть не смущаясь, разговаривали по-птичьи.
– У мадам сложный акцент, – увидев неподдельный ужас в глазах Светы, поспешила сказать незнакомка. – Впрочем, вы и без акцента, наверное, ничего не понимаете. Это мадам Бувье, знаменитая у нас во Франции писательница и с некоторых пор поэтесса-авангардистка. Мы в шутку зовем ее мадам-поэтка. Так вот, мадам-поэтка говорит, что Милочке нездоровится, поэтому чай она подала сама…
Она с благодарностью поклонилась мадам-поэтке. Света, никогда до этого не слышавшая живой иностранный язык, густо покраснела, устыдившись дикости своей реакции.
– Ох! – спохватилась незнакомка. – Мы, кажется, совсем вас напугали. Разрешите представиться. Мы – группа французских литераторов, приглашенных на ваш республиканский Съезд писателей. Другими словами, мы – свита Луи Арагона. Знаете такого?
Света очень быстро и уверенно закивала. Про выдающегося французского писателя и поэта Луи Арагона газеты писали еще несколько лет назад, когда он приезжал в Москву публично отстаивать права сюрреализма. С отстаиванием у него, кажется, не вышло, но символом романтичной дружбы между коммунистами Франции и Советским Союзом он стал. Сейчас, когда все единоличные писательские ячейки закрылись, расчистив место для будущего всесоюзного писательского объединения, французских товарищей снова пригласили в СССР. В программе было посещение Москвы, а потом участие в качестве почетных гостей в первом Всеукраинском съезде писателей в Харькове. Свете никак не верилось, что с ними можно так запросто встретиться в обычной советской квартире.
– Мадам Бувье и ее юная компаньонка Милена послушали, уезжая из Москвы, доклад какого-то товарища про социалистический реализм как единственно верное направление культуры и облачились в траур. Горюют по убиенному сюрреализму. Носят уже четыре дня эти птичьи халаты, закрывают лица и скорбят. Несмотря на почтенный возраст и славу банальной романистки, мадам слагает прекрасные авангардистские стихи и знает толк в перформансах. Забавно и восхитительно смело, правда? – Не дождавшись от Светы однозначной реакции, дама продолжила: – Куча тряпья, что валяется в соседнем кресле, это наш уважаемый поэт Поль Шанье. Он у нас, скорее, из разряда поклонников, поэтому выступать нигде не будет. Заявлен в делегации одновременно и как поэт, и как исследователь жизни и творчества Маяковского, но на деле ничем не занимается. Не пытайтесь вспомнить, вы его наверняка не знаете. Его никто не знает. Луи считает, что у Поля большое дарование, и все впереди. Если изменит свое поведение, конечно. В общем, юн, талантлив и совершенно безнадежен в смысле самоконтроля и дисциплины. Беспробудно пьет с подросткового возраста, с тех пор, как потерял родителей – русских эмигрантов, скончавшихся от тоски по Родине лет эдак десять назад…
– Я все слышу! – Из скомканного одеяла на соседнем кресле показался ворох черных всклокоченных кудрей, и сонный голос, прокашлявшись, добавил: – И пью я вовсе не с тех пор, а только четвертый день. А что еще тут делать? Я хотел посмотреть СССР, я посмотрел. Я хотел посмотреть Харьков, про который мне все уши прожужжал живший тут до революции дядя, – я посмотрел. Теперь хочу домой, в прохладу каменных террас Монмартра. Немедленно! Я не желаю больше ни секунды плавиться в этой жаркой стране!
– В Париже он просыпается исключительно под вечер, поэтому существование яркого солнца и жаркого пыльного полудня для него новость…
– Какая чушь! Эллочка, свет мой, не нагнетай… А вы, дамочка, не верьте! – неожиданно строго рыкнул поэт на Свету. – Я, в общем-то, хорош и безобиден. Сплю в кресле, потому что Гавриловский храпит, как сатана, и я сбежал.
– Гавриловский вместе с Арагошей давно уже уехали по делам. Писатели сегодня пишут приветствие железному наркому обороны СССР, и Арагошу попросили непременно быть. Там, словно рыбки в ветвях коралла на Таити, снуют свои личные переводчики, поэтому Гавриловский смог сбежать в свое консульство. – Тут дама снова обернулась к Свете и добавила со значением, так, будто это хоть что-то объясняло: – Нет, не в свое, конечно, мы французы. Он просто дружит с водителем из немецкого консульства и тот помогает ему доставать детали для нашего авто. Гавриловский – фанат автодела и страшный педант. Не удивительно, что он дружит с шоферами, причем именно с немецкими. А на Таити я когда-то проживала. Так вот! – Последние слова она говорила, уже снова обернувшись к креслу: – Все на ногах уже давно и все ушли. А вы вчера изволили буянить, объясняться в творческой любви Арагоше, требовать взаимности, получили выговор по заслугам, расстроились и попросту не дошли до своей комнаты. Впрочем, как и всегда, – с улыбкой и даже почти что с нежностью проговорила хозяйка и снова вернулась к описанию компании. – Про центр и стрежень нашего общества – непревзойденного Луи Арагона – я вам уже говорила. Про нашего переводчика и друга адвоката Андре Гавриловского вы только что услышали. Осталось представить только меня. Эльза Триоле. Писательница, супруга и помощница Луи. Не пытайтесь вспомнить, вы меня наверняка…
– А вот и знаю! – перебила воодушевленная Света. – Я в библиотеке работаю! К нам поступала ваша повесть. Я читала! Вы… Я…
И Свету прорвало. Не удержавшись, она рассказала и о своем восхищении слогом писательницы, и о возмущении некоторыми откровенными сценами, которым не место в чистой литературе, и о неприятии буржуазного быта, и о важности таких книг для современного читателя, и, конечно, тут же, без перехода, о закрытой и несправедливо раскритикованной библиотеке при доме писателей имени Василя Блакитного, которую возглавлял такой славный товарищ Быковец…
– Что ж, библиотека – дело серьезное, – сказала Эльза Юрьевна, разобравшись. Она решительно встала и, вытащив из шкафа печатную машинку, пригласила Свету пододвинуться поближе к столу. – Петицию про библиотеку мы, пожалуй, подпишем.
– Э? – не поняла Света.
– Ну не петицию, а эту… как ее, не могу с ходу подобрать советское слово. Коллективную жалобу.
– Не жалобу, а письмо, – обиделась Света и тут же засомневалась: – Хотя…
– Не важно! – перебила Триоле. – Давайте работать! Вы совершаете ту же ошибку, что когда-то моя сестра. Пытаетесь объять необъятное! Написать личное письмо, сохранив общественные формулировки. Нет-нет! Сейчас мы все подправим. Возражения не принимаются. Если вы пишете лично товарищу Сталину, то нужно понимать, что, прежде всего, это письмо мужчине.
Света ахнула, а непутевый поэт нарочито громко присвистнул:
