Открыв материал, я не поверила своим глазам. Тупо уставившись на экран, читала заголовок: «Портреты Вирга Сафина предсказывают судьбу». Дальше – подзаголовок, лид: «Фотопортрет, сделанный Виргом Сафиным, предсказал гибель известного украинского политика Виталия Кораблева в автокатастрофе». И жирным шрифтом – подпись автора. Автором этого творения значился мой главный редактор.
Статья была написана холодным, казенным языком. Было заметно, что эту казенную сухость скачали из интернета – я написала бы статью лучше. Речь шла о так называемой «технологии рассеянного света» – особом техническом приеме фотосъемки, которую изобрел Вирг Сафин. Именно этот прием и придавал его фотографиям ту уникальность, которую никто не мог повторить.
Изобретя «технологию рассеянного света», Вирг Сафин стал утверждать, что делает свои фотопортреты в потустороннем мире, обнажая внутреннюю сущность человека и предсказывая его будущее. Так удалось увидеть близкую смерть, угрожавшую Виталию Кораблеву.
Я поставила статью о Вирге Сафине, как и было велено, на самом видном месте, с огромной его фотографией.
В конце дня в кабинете редактора я застала хозяина газеты. Не удостоив меня ни взглядом, ни кивком, он вышел сразу, едва я появилась в дверях, как будто я была пустым местом. Даже редактор почувствовал неловкость от этой откровенной грубости – что уж было говорить обо мне. Настроение испортилось, но то, что я услышала дальше, добило меня еще больше.
– Организовывается акция перед галереей в день открытия выставки Сафина. Что-то вроде протеста против того, что он не общается с местными журналистами и против его откровенных фотографий. Короче, не мне тебе объяснять. Организовывают серьезные люди – все проплачено. Ты пойдешь от нашей газеты, сделаешь несколько снимков и видео, поняла?
– Почему я?
– Хозяин велел отправить опытного человека, а кто опытнее тебя? От нас ждут разгрома Сафина – это приказ хозяина, и мы не будем обсуждать его дела. Да, и не надейся – на выставку вас не пустят: все участники пикета будут стоять под дверью.
– Я не хочу…
– А зарплату хочешь? Может, тебе не нужны деньги?
Еще как были нужны! Зарплата в газете была единственным источником моего существования. К тому же на рынке СМИ была страшная безработица, и я знала, что по городу рыщут толпы голодных, безработных журналистов. На мое место претендовало человек 10 – не меньше. Поэтому я согласилась.
После работы ноги сами понесли меня к галерее «Королевский замок», минуя автобусную остановку. Дом, в котором размещалась галерея, был роскошным. Авторский дизайн здания действительно превращал его в старинный средневековый замок. Мрачная готическая атмосфера точно соответствовала черно-белым фотографиям Вирга Сафина. К тому же это был самый центр города.
Я села на какую-то тумбу напротив закрытого входа галереи, и уставилась в асфальт депрессивный взгляд, как вдруг… Вдруг что-то привлекло мое внимание – что-то блестящее, застрявшее между мраморных камней клумбы. Заинтригованная, я подошла ближе и достала небольшой серебряный медальон на кожаном шнурке – абсолютно потрясающую вещь! Медальон был из чистого серебра (сзади была проба) в виде какой-то языческой руны, напоминающей кельтский крест, но это был не он. Приглядевшись, я увидела, что крест состоит из крошечных кинжалов с необычайно тонкой огранкой – явно дорогая работа. К тому же это была очень стильная и изящная вещь.
Медальон притягивал мой взгляд, гипнотизируя утонченной красотой. Тонкий кожаный ремешок приятно холодил ладонь, а символ хищно поблескивал металлом в уже гаснувшем сумеречном свете. Я решила оставить медальон себе, более того: одеть его, когда отправлюсь на этот кошмар перед выставкой Сафина. Мне почему-то казалось, что он придаст мне сил.
Одиннадцатое сентября врезалось в мою память, особенно то, что было после шести вечера – все остальное (утром) как-то вылетело из головы.
Итак, 11 сентября, 18:00. Я стояла перед зеркалом и ломала голову, что надеть. Длинную летнюю юбку с большими цветами, купленную на распродаже, или дорогие модные джинсы из крутого магазина. Вариант с юбкой проще. Если ее порвут в заварушке – не жалко. Других же хороших джинсов у меня нет. К тому же вряд ли миллионер Сафин обратит на меня внимание – особенно на юбку стоимостью в три доллара. Значит, нечего и думать. К тому же, жара.
Я натянула пышную цветастую юбку и синюю майку-топ, к которой до боли привыкла. На темной майке особенно красиво смотрелся мой новый медальон.
Все подъезды к «Королевскому замку» были уставлены вип-машинами. С трудом протиснувшись в переулке и лавируя между «мазератти», «бентли» и «поршем», возле самого входа я увидела группу с плакатами. Кажется, мои проплаченные придурки.
11 сентября, 20:00. В майке-топе было зябко. Знакомая девица с одного из телеканалов поморщилась, глядя на мою несусветную юбку: «Ты с цыганской ярмарки?» В ответ я ей показала неприличный жест рукой.
В галерее собирались випы. Рядом с нарядами от кутюр моя юбка… ну да ладно. Я бы им тоже сделала неприличный жест рукой, только они на меня не смотрели.
Знакомый оператор с телеканала неожиданно стал прижиматься ко мне, явно он был не прочь залезть под мою «цыганскую» юбку. На душе по-прежнему было тоскливо.
– По зомбоящику он выглядит лучше, правда, – сказал оператор, доверительно положив руку на мое плечо.
– Ты его видел? – от неуклюжих заигрываний у меня разболелись зубы.
– Сафина? Он уже приехал.
– Как это?
– Посмотри вон туда!
Я посмотрела вперед – в самую гущу плотной группы в начале переулка. Спины, животы, животы, спины… Все так плотно, ничего толком не разглядеть. Мои проплаченные коллеги что-то выкрикивали – это же типа акция. На душе стало еще тоскливее.
Сафин появился так внезапно, что у меня разболелось горло. Он возник из ниоткуда, прямо из толпы. Совсем близко, я успела почувствовать даже запах прессованной кожи, исходящий от его модных кожаных брюк. Вот прямо из воздуха возникли темные азиатские глаза и резко очерченные скулы в обрамлении рассыпавшихся по плечам длинных черных волос.
Он был так красив, что у меня перехватило дыхание. И в тот момент, когда он вдруг материализовался из воздуха, он был абсолютно один. Сзади, конечно, была охрана, но это был какой-то непостижимый момент…
Я вдруг увидела только его. Все это четко отпечаталось в моей памяти. Я смотрела и понимала: этот человек один, он всегда был один, никто не мог его защитить. Наброситься на него – это уже слишком, жестоко и ненормально. Ненавижу проплаченные акции. Я развернулась, собираясь уходить.
Толчок в спину резко выбросил меня вперед, и в толпу журналистов врезались охранники, камеры раскалились, и ловеласу-оператору было уже не до меня. То, что произошло дальше, невозможно объяснить: на своем лице я вдруг почувствовала темные, неподвижные глаза Сафина. Его взгляд на какое-то мгновение застыл… А потом… Он сделал едва уловимый жест рукой в мою сторону и скомандовал:
– Пропустить.
Сам же исчез в тот момент, едва я успела понять, что происходит. Ко мне тут же подошел один из охранников Сафина и тоном слаще меда заявил:
– Пожалуйста, проходите.
Передо мной раскрылись заветные двери галереи, и я переступила порог. За спиной зависла тишина. Никто из моих коллег так и не понял, что произошло. Охрана расступилась, и я сделала шаг вперед. Одна.
Фотопортрет Виталия Кораблева висел в самом центре первого зала галереи. Пораженная его пророческой красотой, я застыла.
Я смотрела на удивительное совмещение тела человека и корпуса автомобиля. Одно плавно перетекало в другое, и в самом конце превращения разбивались в прах. Сама фотография (поверхность, покрывающая большой фотопортрет) была покрыта тонким слоем треснувшего, расколотого и заметно почерневшего стекла. А рамка выполнена в виде лобового стекла дорогого автомобиля.
Создавалось впечатление, что сквозь треснувшее лобовое стекло машины заглядываешь в автомобильный салон. На стене была не фотография, не портрет, а настоящая часть машины, деталь, причем пострадавшая в аварии, потому что стекло треснуло мелко-мелко, как бывает от очень сильного удара. После этого стекло накрыл огонь.
Руки человека и его тело плавно перетекали в автомобильные крылья, и было совершенно не понятно, то ли человек плавно превращается в автомобиль, то ли автомобиль хищно поглощает его. Отчетливым пятном выступало человеческое лицо – расчетливое, надменное, знакомое лицо Виталия Кораблева. И, как и весь интерьер салона, оно было покрыто сетью мелких обугленных трещин – сгорало на глазах.
Ничего подобного раньше я не видела. Честно говоря, меня прошиб холодный пот, я задрожала, словно температура в зале понизилась до нуля градусов. Действительно, разобрать было сложно: то ли Вирг Сафин гений, то ли сумасшедший, то ли пророк.
Все еще дрожа, я отошла от страшной картины и медленно пошла по заполненному залу. Людей было так много, что к фотографиям проходилось пробиваться, и все равно не удавалось рассмотреть.
У проходящего мимо официанта взяла бокал с шампанским. Сафина нигде не было видно.
Галерея состояла из трех залов на первом этаже, а также у нее имелся внутренний дворик, в котором и был накрыт фуршет. Оттуда, из дворика, доносилась легкая музыка и женский голос, певший на французском. Сафин любил обставлять свое пребывание с роскошью.
Во втором зале мое внимание привлекла фотография молодой женщины, обнаженной до пояса, с удивительно красивым и печальным лицом. Весь ее портрет словно был покрыт легкой дымкой, создававшей иллюзию печали. На ее шее почему-то была завязана толстая черная бархатная лента, которая ужасно портила весь ее облик. Уродливая бархатка словно отделяла ее голову от тела. Я задумалась: почему так?
Наверное, я стояла возле этого портрета достаточно долго, потому что потеряла ощущение времени. Как вдруг… Громкие голоса, топот, что-то похожее на вспышки камер, и…
Обернувшись, совсем рядом я увидела Вирга Сафина, который вел под руку жену мэра, элегантно склоняясь к ней с высоты своего роста. Зал моментально заполнился людьми, так что случайно я попала в самый центр экскурсии, которую Сафин проводил для избранных по своей выставке. Рукой он указал на портрет.
– Это знаменитая испанская актриса… – он назвал имя всем известной звезды, – она была моей первой зарубежной моделью. Я делал несколько ее фотопортретов – почти все они в зарубежных музеях и частных коллекциях, у меня остался только этот. Она была удивительно красивой и веселой. Сложно было даже представить, что у нее такая печальная судьба.
Поймав вопросительный взгляд жены мэра, Сафин улыбнулся:
– Через два года после того, как я сделал этот портрет, она умерла. По слухам, покончила с собой, повесившись в своем доме в Малибу.
Черная бархатка на шее. Повесилась… Я ахнула – это произошло так непроизвольно, что все пары глаз уставились на меня. Мне было плевать на все глаза… кроме одних. Среди этих глаз вдруг оказались два черных буравчика, пронзившие меня таким пристальным взглядом, что я растерялась. Нахмурившись, Сафин смотрел прямо на меня.
