Катакомбы военного спуска
Ирина Игоревна Лобусова
Ретророман
…1930 год. Таня Алмазова, волею судьбы возглавившая банду грабителей и «работавшая» еще при Мишке Япончике, начинает понимать, что былые времена закончились: исчезли «воровские законы», вместо них появились «воровские понятия». А это совсем другое. Таня изо всех сил старается не вмешиваться в войну между «старыми» и «новыми» бандитами, но, к сожалению, от нее ничего не зависит: появляется какая-то третья сила, сокрушающая всё и всех…
Ирина Игоревна Лобусова
Катакомбы Военного спуска
Роман
Глава 1
В последнем вагоне. Капризный внук. Слесарь. «Бетонные боты» Сидора Блондина
3 января 1930 года
Несмотря на то что окно было забито намертво, гарь оседала на стеклах даже внутри. Стоило лишь прикоснуться рукой, и черные полоски грязи оставались на рукаве. В поездах всегда были грязные стекла.
Черный шлейф копоти из поездной трубы отчетливо просматривался над белыми верхушками деревьев сквозь более прозрачную полоску окна, расположенного как раз под поездной трубой. Еще не стемнело окончательно. Морозный закат покрасил свинцовое, тягучее небо над лесом в цвет снега, точно такого же, какой лежал на ветвях деревьев. Это было бы невероятно красиво – тающий, черный дым на белом, если б не вызывало тревогу. Это острое чувство, жестокое и внезапное, как спазм, портило все, не только пейзажи за окнами. Тревога, переходящая в страх, душила, как шарф, туго сдавивший горло, не давая сделать ни шагу в сторону. Как в избитой лагерной поговорке: шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству. Приравнивалось к расстрелу. Там стреляли без предупреждения. Но здесь… Здесь было страшней.
Здесь, по сравнению с этим растянутым, надсадным чувством тревоги, расстрел казался избавлением – от всего.
Это раньше представлялось, что нет ничего ужаснее черного жерла направленного на тебя ствола, откуда мгновенно могла вылететь пуля. Теперь было ясно и без всяких сравнений, что есть вещи гораздо страшней.
Не успокаивал даже стук колес поезда. Механический, привычный, жесткий, словно кто-то стучал по костяной клавиатуре, созданной из костей невероятного чудовища, он всегда казался предвестником свободы и действовал как возбуждающий энергию напиток. Так было раньше. Но не сейчас.
Сейчас стук колес поезда напоминал стук комьев земли о крышку гроба. И самым страшным было то, что не было никакой ясности, кто именно погребен под этой землей и чей это гроб…
Он остановился у окна, напряженно всматриваясь одновременно в темнеющий проплывающий мимо пейзаж и в бесконечность пустого большого вагона, где не было ничего, кроме запертых дверей купе. Это умение развили в нем долгие годы бегства, когда расплатой за подобные тренировки была сама жизнь.
Опасность он всегда ощущал шестым чувством, подобно диким зверям, не раз оставлявшим в кровавом капкане клочки собственной шерсти и кожи. И вот теперь это чувство опасности буквально зашкаливало, топило его с головой. Он не мог дышать, не мог сойти с места, не мог вглядываться в глубину пустого коридора без того, чтобы внутри, в самых глубинах памяти, не испытывать болезненный ожог.
Наверное, так случилось потому, что этот поезд тоже был бегством, дорогой из ниоткуда в никуда, на который не продавались билеты, ведь никто не мог предугадать конечную остановку.
Последний вагон. Отправляясь в длительное, особо опасное путешествие, он всегда покупал билет в последний вагон. Это было безопасно – с любой точки зрения. Из последнего вагона всегда был выход в темноту ночи. Можно было выпрыгнуть на рельсы при малейшей опасности, появившейся в глубине коридора, при любом шуме, донесшемся спереди.
Он всегда путешествовал только так, в последнем купе последнего вагона. И эта привычка, которая вырабатывалась долгие годы, не раз и не два спасала ему жизнь.
Однажды он сумел уйти от погони прямо в ледяной тайге, даже без верхней одежды, и шел до утра по рельсам до ближайшего населенного пункта. Как он не замерз по дороге и ничего себе не отморозил – не понимал до сих пор. Это была невероятная победа – тот долгий путь в ледяной ночи. Он выжил. И, вспоминая об этом, понимал – значит, выживет и теперь.
К тому же здесь не было тайги. Всего лишь степь в Центральной Украине. Поблизости много сел, все они расположены вдоль железнодорожного полотна. И мороз… Ну какой тут мороз, по сравнению с сибирским! Смешно прямо. А значит, ничего не стоит спастись, если будет надо.
Немного успокоившись этой мыслью, он вздохнул поглубже, наполняя легкие сомнительным свежим воздухом. А затем двинулся с места, решительно намереваясь все-таки осмотреть коридор с обеих сторон до конца.
Поезд был переполнен. Из-за закрытых дверей купе доносились громкие голоса. Где-то двери были открыты, и можно было рассмотреть ехавших людей. Они сидели на нижних полках, лежали на верхних, ели какие-то припасы, содрав с них газету, резались в карты или домино, рассказывали друг другу длинные бородатые анекдоты в попытке убить километры пути, сделать их более незаметными, приближенными к собственной, примитивной сущности, не понимая и не принимая, что дорога властвует над всем. Безраздельно правит в этом замкнутом пространстве, царящем над жизнями людей, как жестокий первобытный властелин.
Он быстро пошел по коридору, держась за поручни и слегка пошатываясь в такт стуку колес. Поезд набрал скорость, близких остановок не предвиделось, и можно было сквозь ночь мчаться в бесконечность.
По обеим сторонам железнодорожного полотна мелькали чахлые пролески с высокими, крытыми снегом деревьями. За пролесками виднелись бесконечные чернеющие поля, с которых местами сошел снег.
Вот и тамбур, ведущий в предпоследний вагон. В нос ему резко ударила папиросная вонь. Как и везде, тамбур использовали под курилку, и в воздухе еще плавал сизый дым дешевых, вонючих папирос.
Он брезгливо поморщился. Запах дешевого табака вызывал у него неприязнь, отвращение. Слишком много этого дешевого табака было на его жизненном пути в сквозных лагерных бараках, во всех тюрьмах, которые он прошел. Не для того он проделал весь этот путь, чтобы нюхать дешевый табак!
В тамбуре никого не было. Громко хлопала раскрытая дверь. Он аккуратно прикрыл ее. Стук прекратился. Отлегло от сердца. Ничего подозрительного здесь нет. Никто не станет светиться ранним вечером, подумал он, когда каждое купе набито битком, и никто не спит. Никто не станет совершать такой бессмысленный поступок и рисковать на глазах всей этой кучи свидетелей, которые только и делают, что глазеют по сторонам.
Можно пройти незамеченным в любом месте, но только не в поезде, где люди маются от безделья, и от скуки замечают даже такие мелочи, на которые и не взглянули бы при обычных обстоятельствах.
А раз так, убивать его в поезде никто не будет. Можно расслабиться, вернуться в свое купе, хорошенько запереться изнутри и дождаться утра. А утром он будет уже далеко – там, где никто его не сможет найти: на станции, где он сойдет за одну остановку до той, куда куплен билет. Это тоже сделано специально. Он покинет этот поезд ровно в 6 утра, и будет абсолютно недосягаем для всех. Далеко от Одессы, от страшной тюрьмы, от гнетущего чувства опасности и жестокой тревоги, заковавшей в тесные оковы его душу с такой силой, что при малейшем сотрясании оковы эти буквально разрывают живую плоть. С таким грузом жить невыносимо! Все, что он сделал, он сделал для того, чтобы больше никогда не вернуться к прошлому. Завтра он станет свободным…
Он распрямил плечи, вздохнул. Промелькнула шальная мысль заглянуть в вагон-ресторан, но он тут же отбросил ее от себя. Нет, светиться не стоит. Чем меньше он будет показываться на публике, тем лучше.
Быстро прошел коридор, как бы невзначай заглядывая в открытые двери купе. Вот и его – последнее в этом вагоне. Целиком и полностью – он всегда покупал билеты на все четыре места, чтобы ехать одному. Одиночество успокаивало его даже в обыденных ситуациях, не только в моменты тревоги.
Заглянул и в свое купе. Оно было пустым. На нижней полке белела приготовленная заранее постель. В окно был виден желтый диск луны, уже появившейся над пролеском. Ему вдруг показалось, что луна отливает каким-то кровавым оттенком. Но он быстро отогнал эту мысль от себя.
Он вошел. Задернул штору. Не включая свет, тщательно закрыл дверь. Щелкнул замок.
Вагон-ресторан был полон, почти все столики были заняты. В воздухе стоял устойчивый запах еды и крепкого алкоголя. Несмотря на ранний вечер, кое-где уже заказывали водку.
Фирменным блюдом в вагоне-ресторане были котлеты «Особые», которые любой дотошный посетитель без труда опознал бы как котлеты под названием «Школьные» из самой простецкой столовой. Делали их из хлеба и ингредиентов совершенно непонятного происхождения. Да оно и к лучшему: после знакомства с этими ингредиентами любой бы потерял аппетит. Поэтому в столовых стоили такие котлеты дешево, в отличие от вагона-ресторана поезда, где тройная наценка превращала средний продукт советского пищепрома в настоящий деликатес.
За одним из ближних к выходу столиков бабушка уговаривала внука лет шести съесть эту самую котлету с картофельным пюре. Впрочем, безуспешно. Внук капризничал, отодвигал тарелку от себя, фыркал и плевался. Раскрасневшись, бабушка с усилием пыталась всунуть в него хоть ложку, безнадежно размазывая картофельное пюре по щекам ребенка.
Дверь отворилась, пропуская мужчину в рабочей одежде с деревянным ящиком для строительных инструментов, в котором можно было разглядеть молоток, пилу, коробку с большими гвоздями, мотки веревки, какие-то другие приспособления… Он остановился, с сожалением рассматривая переполненный ресторан. Все столики были заняты, кроме одного – с бабушкой и внуком, там оставалось еще два свободных места: было очевидно, что никто не хочет соседствовать с капризным и шумным ребенком.
Мужчина подошел к столику и вежливо спросил:
– Вы позволите присесть к вам, мадам?
– Ах, да садитесь вже, вэйз мир! – в сердцах ответила бабушка.
Мужчина поставил рядом ящик с инструментами. Тот звякнул. Ребенок от неожиданности уставился на соседа, и бабушка, не растерявшись, умудрилась мгновенно всунуть целую ложку пюре в раскрытый от удивления рот. Поняв, что выплевывать уже поздно, застигнутый врасплох таким натиском, мальчик принялся жевать и глотать, при этом зло посматривая на бабушку и явно соображая: зареветь или не зареветь.
Подмигнув ему, мужчина ушел делать заказ и через какое-то время вернулся с тарелкой такого же картофельного пюре и дежурной котлетой. Как-то удивительно грациозно присел за столик и, достав из кармана льняную салфетку, расстелил на коленях. У бабушки округлились глаза.
– Вы из Одессы едете, мадам? – улыбнулся он, увидев ее явное недоумение.
– Из нее… А вы за куда? – Бабушка была рада поддержать разговор, ведь с появлением соседа за столиком внук хоть немного угомонился.
– А я работаю здесь, в поезде, – ответил мужчина, – слесарем. Вот, вызвали починить двери купе в последнем вагоне. Сломалось что-то там.
– Как интересно! Никогда бы не подумала за то, что в поездах в комплекте слесарь!
– Это же фирменный поезд, а внутри вечно что-то ломается, – доброжелательно отозвался мужчина, принимаясь за котлету.
– За вас такие манеры… – не выдержала бабушка. – Маневр ще тот! Невже вы слесарь? Не смешите мои тапочки, как за то говорят! Вы – сплошная картина маслом!
