Вначале это было красиво. Снежинки блестели в свете ночных уличных ламп. И можно было, прижимаясь лбом к ледяному оконному стеклу, увидеть каждую из них, с красивым трагизмом навсегда уходящую в темноту, вниз.
Но так продолжалось недолго. Потом началась метель. Какие там балерины – снег повалил сплошным потоком, накрывая город белой пуховой периной, сплошной, плотной, не рассыпающейся от прикосновения рук!
К вечеру усилился ветер. И Одессу основательно замело буквально за час. Улицы опустели. Не было слышно ничего, кроме завывания ветра, который, как изголодавшийся волк, шастал в поисках добычи по опустевшей, совершенно обезлюдевшей земле.
А в комнате было хорошо и тихо. Поплотней закутавшись в шаль, Таня прижималась лбом к ледяному стеклу, стараясь унять бешеные, тревожные мысли, так похожие на беснующуюся метель за окном.
Уютно потрескивали дрова в «буржуйке». Ее черная дверца была слегка приоткрыта, и отблески пламени бликами падали на старый паркет, меняя свои цвета с удивительной скоростью, как стекляшки в детском калейдоскопе. Но Таня на них не смотрела.
Она специально повернулась спиной к комнате, стараясь не глядеть на стол. Ничего, ничего не должно было ее отвлекать. Но тут скрипнула дверь. На этот неожиданный звук Таня поневоле обернулась. Дверь отперли своим ключом – это мог сделать только один человек.
Как некстати это было именно сейчас! Какую жестокую шутку сыграла злая судьба в этот вечер! У Тани мучительно сжалось сердце – все повторялось, как в страшном сне. Словно опять был калейдоскоп, только на этот раз уже не детский, с цветными стекляшками, а с отблеском адского пламени, страшные зубья которого пожирали живую плоть.
Фыркая и отряхиваясь от снега, в комнату ввалился Володя Сосновский. Весь он был белоснежным, словно закутанным в саван. Единственный человек, которому Таня дала ключ от своей комнаты…
Как она могла это сделать, Таня давно уже перестала понимать. Просто однажды отдала Володе его сама, и это означало… Ни Таня, ни Володя так и не поняли до конца, что это могло означать.
Их роман, словно с новой силой вернувшийся к истокам, давно перерос бешеные вспышки страсти и то неистовство кипящей крови, когда-то бросавшие их друг к другу в объятия. Их отношения вышли на новый, более духовный уровень, став всегда удивлявшим Таню странным единением душ. Это превращало в волшебство самые обыденные вещи.
Так же удивительно и волнующе, как когда-то заниматься любовью, было сидеть вдвоем в темной комнате, держась за руки, и молчать – ни о чем. Это наслаждение от прикасания к чужим мыслям наполняло душу ее таким невиданным восторгом, что мир словно останавливался, замерев в самую изумительную секунду. И Таня даже боялась дышать, чтобы не спугнуть это волшебство.
Она всегда читала мысли Володи словно открытую книгу. Он был единственным мужчиной в ее жизни, с которым у нее это происходило. И Таня замирала от ужаса, только подумав о том, что все это может прекратиться в любой момент. А в том, что это прекратится, она не сомневалась ни секунды. Уж слишком печальным был опыт ее прожитой жизни. Таня ранила душу до крови, словно шла босиком по острым камням прибрежного волнореза, когда вспоминала свое прошлое.
Роман с Володей, переросший пьянящие восторги любви, годы страдания, ненависти, боль, был теперь, по ее определению и чувствам, чуть мерцающей отдушиной, из которой исходило удивительное тепло. И это тепло согревало даже в такие моменты, когда не могло согреть самое горячее пламя.
А потому Володя все чаще и чаще приходил в ее комнату и в ее жизнь и оставался до утра, и на следующие сутки был в ее комнате и в ее жизни. И Таня прекрасно знала: что бы дальше ни произошло с этими воскресшими чувствами, место Сосновского в ее душе уже никто и никогда не сможет занять.
Это напоминает шрамы на коже, ведь каждый остается до конца жизни. Но иногда так бывает и с людьми.
– Ну и метель сегодня! – отфыркиваясь, Володя снимал пальто и фуражку, развешивая все это на вешалки возле «буржуйки». – Еле к тебе добрался! Кошмар! Думал, уже не дойду. Трамваи в городе вообще не ходят. Ничто уже не ходит. Одно счастье, что недалеко.
Сумку с продуктами он поставил на пол – Сосновский никогда не приходил к Тане с пустыми руками.
Развесив одежду, отряхнувшись, стащив промокшие ботинки, Володя только теперь заметил, что в комнате темнота, а силуэт Тани отчетливо выделяется на фоне окна, из которого падают блики тусклого уличного света.
– А что ты в темноте стоишь, Танюш? – Он потянулся к выключателю. Вспыхнул яркий цветастый абажур над столом. – Ты себя хорошо чувст…?
Сосновский резко замолчал. Голос его, минуту назад звучащий бодро, доброжелательно, вдруг упал, сорвался и пропал совсем. Обернувшись, Таня увидела, как его глаза с интересом расширяются, увеличиваются все больше и больше и при этом меняют выражение. И она не смогла бы в словах описать это выражение.
Не отрываясь, Володя смотрел на стол, покрытый камчатой коричневой скатертью с набивными цветами. На нем лежали деньги. Много новеньких пачек в банковской упаковке. Очень много пачек – они занимали почти весь стол. А еще царские червонцы, поставленные в столбик, несколько массивных столбиков… Немыслимое количество всех этих денег могло поразить любое воображение…
– А это… что? – Володя наконец смог заговорить. – Что это? Откуда ты все это взяла?
– Деньги не мои, – с трудом сдвинувшись с места, Таня подошла к столу. Она словно возвышалась над всей этой грудой денег, словно была выше нее.
– А чьи? Откуда они у тебя? – Не отрываясь, Сосновский смотрел на нее. Таня отвела глаза.
– Отвечай! – Володя повысил голос.
– Это – общее, – тихо произнесла она.
– Нет… – Словно разом потеряв все силы, Сосновский вцепился в край стола, пытаясь удержаться на ногах. Косточки его пальцев побелели. – Нет! Ты же обещала! Ты же клялась!
– Я ничего тебе не обещала, – глухо, с каким-то отчаянным упорством произнесла Таня, и бешеное пламя, смесь упрямства и страдания, заплясало в ее глазах.
– Ты клялась, что уйдешь, что навсегда покончишь с этой жизнью! – Володя в отчаянии стукнул кулаком по столу. – Ты же сама говорила, что не такая, как они! Ты обещала, что все это останется в прошлом, как страшный сон! Ты сама все это говорила, помнишь? А теперь ты хранишь в своем доме воровской общак!
– Общее… – тихо сказала Таня. – Так правильно говорить. И я не храню.
– Тогда откуда все это у тебя? Как ты объяснишь?
– Я ничего не должна тебе объяснять.
– Да? – воскликнул вне себя Сосновский. – Тогда я сожгу все эти пачки к чертовой матери! – Он распростерся всем телом над столом. В тот же самый момент Таня резко бросилась вперед, вцепилась ногтями ему в руку, да с такой силой, что у него брызнула кровь. От неожиданности Володя отдернул руку, с ужасом увидев, что раны на его коже начинают сочиться кровью.
– Не тронь… – голос Тани звучал так же глухо, – люди доверились мне… Не тронь.
– Люди… – в это короткое, обыкновенное слово Володя умудрился вложить столько презрения, ненависти и боли, что Таня вдруг задрожала.
– Туча в беде, – произнесла она через силу. – Просил помочь. Я помогаю ему. Я не оставлю его никогда. Туча – мой брат, – она смотрела на Сосновского в упор, сурово поджав губы.
– Ты сама не понимаешь, что несешь! – горько усмехнулся он.
Выдвинув из-за стола стул, Таня достала саквояж и меланхолично принялась складывать в одно отделение бумажные пачки, а в другое – ссыпать золотые червонцы. Сосновский молча наблюдал за ней.
– Почему Туча доверился тебе? – спросил он, когда молчание стало уж совсем невыносимым. – Что у него произошло?
– Не важно, – бесстрастно ответила Таня, продолжая складывать деньги.
– Если Туча доверился тебе, значит, кто-то охотится за этим общаком. Значит, он втягивает тебя в очередные неприятности! – воскликнул Володя.
Таня продолжала молчать.
– Я сидел в тюрьме… И я знаю, что говорю, – продолжал он.
– Нет, ты не знаешь, – Таня вскинула на него глаза. – Тюрьма, в которой ты сидел, была такой… Туча кликнул, и с тебя пылинки сдували. Ты хорошо сидел. В отдельной камере, насколько я помню. Так что ничего ты не видел. И ничего ты не знаешь. Это Туча сделал твое пребывание в тюрьме комфортным. Никто тебя и пальцем не тронул. А вытащила тебя из тюрьмы я.
– Хорошо, пусть так, но ты не понимаешь… – Володя с горечью покачал головой, – что это снова разрушит нашу жизнь! Как уже разрушало! Ничего не будет, ничего не останется! Руины! Ты хочешь этого?
– Не оно разрушало, – с горечью произнесла Таня, – совсем не это.
Деньги были упакованы, щелкнул замок. Она достала из кармана маленький ключ и заперла саквояж.
– Мне сейчас… уйти надо, – произнесла виновато.
– Уйти куда? В метель? – встрепенулся Сосновский.
– Да. Я же не знала, что ты придешь. – Таня пыталась объясниться, ей было очень важно, чтобы Володя понял ее. – А почему ты пришел?
