129. Т. Г. Шевченка ДО керiвника III вiддiлу Л. В. Дубельта
10 сiчня 1850. Орська фортеця
Ваше превосходительство!
Поход в киргизскую степь и двухлетнее плавание по Аральскому морю дают мне смелость вторично беспокоить ваше превосходительство моею покорнейшею просьбою. Я вполне сознаю мое преступление и от души раскаиваюсь. Командир мой, капитан-лейтенант Бутаков, ежедневный свидетель моего поведения в продолжение двух лет, подтвердит истину слов моих, ежели будет угодно вашему превосходительству спросить у него. Я прошу милостивого ходатайствования вашего перед августейшим монархом нашим. Прошу одной великой милости, позволения рисовать. Я в жизнь мою ничего не рисовал преступного. Свидетельствуюсь всемогущим Богом! Умоляю вас! Вы как слепому откроете глаза и оживите мою убитую душу! Лета и мое здоровье, разрушенное скорбутом в Орской крепости, не позволяют мне надеяться на военную службу, требующую молодости и здоровья. Прошу вас, примите хотя малейшее участие в судьбе моей, и Бог вас наградит за доброе дело.
Возлагающий единственную надежду на Бога и на ваше превосходительство
Т. Шевченко.
Оренбург. 1849.
Декабря 29.
130. Т. Г. Шевченка до В. А. Жуковського
Мiж 1 i 10 сiчня 1850. Оренбург
Я три года крепился, не осмеливался вас беспокоить; но мера моего крепления лопается, и я в самой крайности прибегаю к вам, великодушный благодетель мой. Я писал еще в первый год моего изгнания К[арлу] П[авловичу] Б[рюллову], и никакого результата; бедный он, великий человек! При всей своей великости, самой малости не хочет сделать; говорю не хочет, потому что он может; позволяю себе думать – и первое добро (написание вашего портрета) было сделано случайно. (Простите мне подобное нарекание на великого человека. Печально, что с великим гением не соединена великая разумная добродетель).
Был я по долгу службы в киргизской степи и на Аральском море, при описной экспедиции, два лета; видел много оригинального, еще нигде не виданного, и больно мне, что ничего не мог нарисовать, потому что мне рисовать запрещено. Это самое большое из всех моих несчастий! – Сжальтесь надо мною! Исходатайствуйте (вы многое можете!) позволение мне только рисовать – больше ничего и надеяться не могу и не прошу больше ничего. Сжальтесь надо мной! Оживите мою убогую, слабую, убитую душу! Ежели вы (в чем я не сомневаюсь) напишете графу Орлову или кому найдете лучше, то, Бог милостив, и я взгляну на Божий свет хотя перед смертью, потому что казарменная жизнь и скорбут разрушили мое здоровье. Да, я теперь мог бы описать быт русского солдата не хуже всякого нравоописателя. Печальный быт!.. Что делать?.. Таковы люди вообще, а наши особливо. И скорбут, и казарменная жизнь совершенно разрушили мое здоровье. Для меня необходима была бы перемена климата; но я на это не должен надеяться: рядовых таких, как я, не переводят. Мне бы хотелось в Кавказский корпус, и врачи тоже советуют; а меня посылают опять на Сырдарью потому только, что там расположен баталион, в котором я записан. Для моего здоровья этот поход самый убийственный: новые укрепления еще не совсем устроенные, плохая вода и жизнь самая однообразная. Если б можно было рисовать, я мог бы ее разнообразить, хоть самому грустно. Бога ради и ради прекрасного искусства сделайте доброе дело, не дайте мне с тоски умереть! Я постараюсь, ежели мне будет позволено, нарисовать для вас все, что есть интересного в этом неинтересном, но пока таинственном крае.
Тарас.
131. Т. Г. Шевченка до О. І. Бутакова
Сiчень 1850. Оренбург
Веневитинова и Кольцова, в одном переплете.
132. С. П. Левицького до Т. Г. Шевченка
6 березня 1850. Петербург
1850 г. Марта 6. С.-Петербург.
Осьде вже третiй мiсяць, як ми не бачились з Вами, мiй дорогий земляче! Неначе третiй рiк тому пiшов, так давно менi показалось се время; вибачайте, будьте ласковi, за те, що я до сих пор не писав к Вам, бо менi совiсно i в руки пера взять, для того щоб сказать, що я ще досi не бачився нi с Остроградским, ни с Чернышовым, в которих у каждого був раз по 5 i нi разу не заставав дома, а менi хотiлось разом сказать Вам об усiх, к которим Ви писали, да поки скажу хоч те, що знаю. Доiхавши до Москви, письмо Ваше к Р[епнин]ой я отправив i пiшов до Бодянского, насилу достукався, да вже ж зато як сказав, що я вiд Вас i ще маю писульку, то iз его зробилось щось таке, як буцiм вiн чуе об братi, або об кiм-небудь дуже близькiм його щирому серцю; довго балакали про Оренбург, як жить там усiм, i як жить Вам, бiдковали i горювали вмiстi, да пiсля, поговоривши, як родичi, розiйшлись i чи зiйдемося знову, – святий знае; вiн на прощаннi дав менi бiлетикiв до Редькiна, що вмiсто Даля при Перовском, i той, спасибi йому, привiтав добрим словом i тож розпрошував, як живете Ви, да тiлько менi кажеться, що се вже не то, що Бодянский, видно, що воно чи боiться чого, чи вже, мабуть, так набрався того кепського духу петенбургского i дивиться, як би собi гарно, а не до других. Бачився на сих днях iз Бутаковим, казав вiн менi, що – начав дiло i двинув баб за Вас, да не знаю, каже, що буде.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
