Федор Шаляпин. Царь русской оперы

Фёдор Шаляпин – голос России, который невозможно ни заглушить, ни забыть. Он богат на оттенки, как богата резкими поворотами судьба всемирно известного артиста, который всегда понимал, что на сцене важна не только маска, но и душа.

Стояли морозы. Его крестили в огромном холодном казанском Богоявленском соборе. Церковный писарь торопился и с ошибкой записал фамилию младенца в метрическую книгу: «Шаляпкин». В детстве его учили сапожному делу, но главное – мальчик пел в церковном хоре, и местный регент научил его нотной грамоте.

Отец – крестьянский сын, но не из крепостных, а из государственных – служил писцом в уездной земской управе. Там же, среди чернил и скрипучих перьев, начал зарабатывать на хлеб и будущий певец. Он не забывал о пении – и в 15 лет попытался поступить в хор казанской оперной труппы. Но у него ломался голос – и Шаляпин не прошел строгий отбор. Вместо него взяли окающего парня, будущего писателя Максима Горького, который задержался в театре ненадолго. Через несколько лет они подружились – и так часто со смехом вспоминали этот случай, что друзья сомневались – правда сие или байка.

Вскоре после того провала Шаляпин поступил статистом в драматическую труппу, вместе с которой он кочевал по городам и весям. Он выступал и в драматических, и в оперных спектаклях. Хотя порой будущему миллионщику приходилось работать и и грузчиком. Он почти не учился вокалу. Только в Тифлисе, куда его на год занесла актерская судьба, Шаляпину давал уроки знаменитый певец Дмитрий Усатов. «Тифлис оказался для меня чудодейственным», – вспоминал Шаляпин. Там он стал басом-премьером.

Фёдор Шаляпин

«Вся сила в интонации»

Первым по-настоящему поверил в Шаляпина Савва Мамонтов – меценат и промышленник, настоящий знаток искусства. В «Частной русской опере» – в том здании, где в наше время располагается московский театр оперетты – Шаляпин за несколько лет превратился в настоящую звезду, показав себя в самом эффектном репертуаре. О нем уже слагали легенды, и ходили в мамонтовскую оперу именно «на Шаляпина». У Мамонтова он разбил в черепки всю сценическую конъюнктуру. И, по существу, создал феномен русской исторической оперы. Шаляпину было, на что опереться. Уже существовали музыкальные полотна Модеста Мусоргского, Николая Римского-Корсакова, Александра Даргомыжского. Певец вдохнул в их оперы жизнь, наполнил их своим темпераментом, лукавством, расцветил характеры. Плечистый, ростом под два метра, не необыкновенно пластичный актер иногда находил ключ к роли в необычном жесте, в походке героя. «Такие люди являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силён, красив, талантлив русский народ! Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь терния и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она – внутри, в глубине своей – талантлива и крупна, обаятельна», – писал о нем Горький.

Шаляпин не поражал трубной мощью вокала. Для русской традиции его голос был высоковат для баса. Но всё это не имело значение, когда артист выходил на сцену. Он умел и вполголоса петь так, что зал замирал от ощущение чуда. Это – чудо актерской подлинности, которого он сознательно добивался, создавая свои образы – штрих за штрихом. «Холодно и протокольно звучит эффектная ария, если в ней не разработана интонация фразы, если звук не окрашен необходимыми оттенками переживаний», – говорил певец.

Он, прежде всего, был артистом. И не случайно Константин Станиславский создавал свою «систему», взяв за образец мастерство Шаляпина. Он достиг неповторимой манеры. Иногда шептал. Иногда пел, не разжимая губ, подвывал – если это помогало раскрыть героя или глубину романса. И – покорял публику.

А началось с того, что молодой солист Мамонтовской труппы получил роль пушкинского Мельника в «Русалке» Даргомыжского. Легкомысленный князь погубил его дочь – и старый Мельник сходит с ума. Шаляпин долго разучивал партию, несчастный старик не давался ему. Помог драматический актер Мамонт Дальский. Он попросил Шаляпина не спеть, а прочитать вслух пушкинские стихи. И, выслушав певца, сделал замечание: «Ты говоришь, как мелкий лавочник, а Мельник – мужик степенный, у него же мельница, угодья». «Меня как иголкой прокололо замечание Дальского! Стыдно стало, но я понял – в интонации, в окраске слова и фразы – вся сила пения», – рассказывал Шаляпин. Он нашел суть образа: трагическое безумие сильной личности. Таким и пел Мельника – с небывалым успехом. Эта роль на десятилетия стала для него одной из коронных.

Не менее ярким получился Еремка из оперы Александра Серова «Вражья сила». Сложная фигура! Обаятельный, но эгоистичный, даже коварный. Удаль, хитрость, ощущение трагедии – всё это есть в Еремке. И диапазон настроений – от смирения до мордобоя. Многие недюжинные таланты пели эту партию, но даже после несовершенной (по техническому качеству) записи Шаляпина слушать других исполнителей песни Ерёмки трудновато. Только он мог спеть виновато и в то же время разгульно; «Широкая Масленица! С головою похмельною, да с носами разбитыми…».

А ключ к характеру Ивана Грозного в «Псковитянке» Николая Римского-Корсакова Шаляпин нашел, научившись с особой вкрадчивостью пропевать одну фразу: «Войти аль нет?» В ней – и непредсказуемость Грозного, и его лицедейская натура.

От Грозного – один шаг к другому ключевому шаляпинскому образу – Мефистофелю. Он пел его в двух разных операх – Шарля Гуно и Арриго Бойто. Куда-то ушла волжская стать певца – и на сцену вышел высокий, но худощавый дух лжи, настоящий искуситель. От его цинизма, от его насмешек брала дрожь. Он перевоплощался с такой силой, что, не будучи религиозным человеком, после представлений «Фауста» ходил в церковь и исповедовался.

«Как русский страус будет петь»

О шаляпинских талантах слагали легенды. Он и рисовал, и работал с гримом не хуже профессионалов. А нередко блистал и литературными способностями. Он перевел на русский язык серенаду Дон-Кихота из одноименной оперы Жюля Массне. Но лучше всего ему удавались остроумные стихи «на случай», в том числе – эпиграммы на самого себя. В 1902 году его впервые пригласили на родину оперы – в Италии, на выступления в знаменитом театра «Ла Скала». В то время русских оперных певцов почти не знали в Италии – и гастроли Шаляпина воспринимались как сенсация. Журналисты непременно упоминали, что у русского баса жена – итальянка. Но часть миланской клаки, оскорбленная, что в Италию выписали русского солист, готовилась освистать Шаляпина. Он знал об этом – и послал своей московской знакомой шуточные стихи, в которых сквозил тревога:

Давали «Фауста» Бойто. Шаляпин пел Мефистофеля, знаменитый тенор Энрико Карузо – Фауста. С первой реплики публика приняла Шаляпина. Впечатлял и его костюм – странное трико, пошитое в Москве, по эскизу самого певца. Итальянцы к таким костюмам не привыкли, как говаривал Шаляпин, они всё пытались «дьявола сыграть в пиджаке». Достаточно было походки, которую он придумал для своего черта, чтобы миланцы признали в этом русском большого актера. Дебют прошел удачно, хотя Шаляпин привык к более шумному успеху. Но вскоре он спел в «Ла Скала» Мефистофеля в опере Гуно, царя Бориса и Грозного в «Псковитянке» – и звание Солиста короля итальянского, полученное в 1912 году, подтвердило его репутацию. Впрочем, к тому времени Шаляпин уже покорил весь мир – и даже в тех странах, где он не гастролировал, русского певца, по легендам, считали образцом баса.

Он приучил Европу к русскому романсу и к народной песне. Его взлетом в этом жанре стало «Сомнение» Михаила Глинки и стихи Нестора Кукольника – «Уймитесь, волнения страсти…» Казалось, что он не поет, а рыдает – при этом передает всю глубину глинковской мелодии, все ее переливы.

Притчей во языцех стала практичность Шаляпина. Он не забывал своего казанского детства и умел считать деньги. Не любил заниматься благотворительностью, постоянно заботился о выгодных контрактах и старался не платить налогов. Зато пристрастился жить по-барски, в замечательном особняке на Новинском бульваре со спуском к речке Пресне. Говорят, что, когда Николай II подарил ему золотые часы, Шаляпин огорченно пожал плечами: он уже привык носить более дорогие. «Бесплатно только птички поют», – эту ироническую шаляпинскую поговорку в актерском мире до сих пор помнят все. В то же время, он с удовольствием – и, конечно, бесплатно – пел в кругу друзей. Такие домашние и дачные концерты певец ценил, считал, что там, среди музыкантов, писателей и художников – он только и поет по-настоящему.

После спектакля, ужиная в ресторане с друзьями, Шаляпин имел обыкновение рисовать – на листках бумаги, на манжетах, а иногда и на скатертях. Многие заведение десятилетиями гордились, что у них остались шаляпинские автографы. Но однажды в Праге хозяйка заведения не узнала знаменитого певца и, когда он собрался уходить, потребовала заплатить за «испорченную» скатерть. Шаляпин дал ей 10 крон, но и скатерть захватил с собой. Пока певец ждал такси, ей объяснили, что эту «мазню» можно было выставить на самое видное место – и это была бы самая лучшая реклама для ее кабачка. Хозяйка догнала Шаляпина и с извинениями протянула ему 10 крон. «Простите, мадам, но эта вещь стоит 50 крон». Что делать? Пришлось ей заплатить эту сумму. Шаляпин твердо знал: деньги счет любят. Он не гнушался выступать и на званых вечерах, развлекая жующих гостей какого-нибудь миллионера. А иначе большого состояния не сколотить.

Народный артист республики

Любимец публики в те годы обязан был быть вольнодумцем, сочувствовать подпольщикам. А Шаляпин еще и с молодых лет дружил с «буревестником революции», Горьким. Писатель то и дело буквально принуждал прижимистого артиста материально помогать то большевикам, то эсерам. Правда, в политических сходках и митингах Шаляпин не участвовал. Но «Дубинушку» пел ярко, с пониманием каждого слова этой русской бунтарской песни. А какие многозначительные паузы держал:

Мало кого удивило, что после свержения самодержавия он, вспомнив традиции Французской революции, написал песню во славу свободу – и стихи, и музыку:

Шаляпин много пел и при Керенском, и при большевиках. В белогвардейской прессе о нем писали презрительно. Ему благоволил нарком просвещения Анатолий Луначарский. Ученик сапожника, ставший первым певцом мира – такого человека большевики не могли не ценить. Специально для великого певца неутомимый наркомпрос учредил звание народного артиста республики. Назначил его художественным руководителем оперы Большого театра, а заодно и директором Мариинского театра. Впрочем, в революционной суматохе должности мало что значили. Но Шаляпину даже позволили жить в собственном доме! И все-таки Луначарский прекрасно понимал, что обнищавшая Россия неспособна платить певцу на мировом уровне. А певческое время уходило, ему шел 50-й год! Еще несколько лет – и заработать приличные деньги артист уже не сумеет… В начале 1921 года Шаляпин попросился на гастроли в Штаты, где ему предлагали фантастические гонорары. Вопрос решался на самом высоком уровне.

Наркомы постановили отпустить товарища Шаляпина на гастроли в США с условием выплаты половины заработанных долларов в советскую казну. В июне 1922 года он снова отправился на американские гастроли – как советский певец. На этот раз его путешествие по Штатам и Европе затянулось, но каждый месяц он заглядывал в советское посольство и отдавал часть заработков – как обещал. Ему рукоплескал мир, но русская эмиграция всё еще относилась к «красному басу» без пиетета. Всё изменил один случай: Шаляпин отдал небольшую сумму на помощь русским детям, детям эмигрантов. В СССР это вызвало бурю: как же так, наш певец поддерживает белогвардейцев. 24 августа 1927 года Совнарком снял с Шаляпина звание народного артиста республики, а вскоре лишил и советского гражданства. Владимир Маяковский бушевал: «Вернись теперь такой артист назад на русские рублики – Я первый крикну: – Обратно катись, народный артист Республики!» А певец держался гордо, выпрашивать прощения не стал.

«Живи я сейчас в России…»

Он тосковал по Родине, в каждом концерте непременно пел по-русски, в какой бы стране ни выступал. Шаляпин уже тяжко болел, когда ему довелось посмотреть советский фильм «Петр I». Он увидел знакомые места – дворцы, музейные залы, увидел Неву. И актеры играли превосходно. Он произнес: «А все-таки жива Россия».

Много лет Шаляпин писал мемуары. Сначала с помощью Горького, потом почти самостоятельно, при участии журналиста Соломона Полякова-Литовцева. Писал и наговаривал историю своей жизни с той же неуемной силой, с какой пел. Субъективно и страстно, с бурными фантазиями. Он хотел, чтобы получилась «биография моей души и моего искусства». Шаляпин так и назвал книгу – «Маска и душа». Ее сразу перевели на несколько европейских языков, выпускали и в СССР, правда, после смерти певца. Это и сегодня – классика жанра.

Говорили, что Шаляпин, как в сказке, трижды разорялся, начинал с нуля – и трижды ему удавалось снова схватить за хвост птицу счастья. Свой голос он не берег никогда. Любил ухарство напоказ – это воспринимали как часть шаляпинского образа, который ухватили художники – Борис Кустодиев, Валентин Серов. Певец смолил папиросы, в морозные дни мчался на тройках в шубе нараспашку. После 50-ти голос Шаляпина стал терять краски и звучность. Иван Бунин вспоминал, как однажды, в Париже, певец, пригласив писателя на завтрак, завел граммофон и «стал ставить напетые им в прежние годы пластинки и слушал самого себя со слезами на глазах, бормоча: – Неплохо пел! Дай бог так-то всякому!» Жаль, что граммофонные пластинки – особенно с годами – всё хуже передают оттенки шаляпинского пения. А всё равно слышно – несравненный артист оперы.

Памятник великому певцу в Москве

Он умирал не только от неизлечимой болезни крови, но и от тоски. Шаляпин уверял друзей: «Живи я сейчас в России, на даче, где пахло сосной, я бы выздоровел». В Париже, весной, 12 апреля 1938 года, он прошептал: «Тяжко мне… Где я? В русском театре? Чтобы петь, надо дышать, а нет дыхания… За что я должен страдать? Я пропадаю». Он столько раз прощался с жизнью на сцене, но эти, последние, слова произнес по-особенному. Тихонько, для себя самого.

После смерти певца в «Известиях» вышел бестактный некролог, который подписал солист Большого театра Марк Рейзен: «В расцвете сил и таланта Шаляпин изменил своему народу, променял Родину на длинный рубль. Все его выступления носили случайный характер. Громадный талант иссяк уже давно». А ведь Рейзен – замечательный бас – всю жизнь не без успеха копировал шаляпинские интонации. Но прошло несколько дней – и газета извинилась «за выражения о творчестве Шаляпина, недопустимые в советской печати». Многие подозревали, что резкость Рейзен не пришлась по душе «лучшему другу музыкантов», и именно Сталин настоял на перемене официального отношения к Шаляпину. О том, что царь русской оперы умер в эмиграции, постарались забыть. В нем снова видели эталон актера и певца. И это навсегда. Кого бы сегодня ни называли «золотым голосом России», Шаляпина заменить невозможно. Он – звезда, которая не погаснет и не потускнеет. Звезда ершистая, вовсе не смиренная, часто несправедливая. Но такие лицедеи рождаются раз в сто лет. Их игра выше самого образцового театра, Шаляпин можно воспринимать только в одном ряду с Пушкиным, с Мусоргским, с Суриковым…

Быть может, это прозвучит банально, но – только на первую пробу. Уверен: не поняв и не полюбив искусство Шаляпин, невозможно до конца понять Россию.

Эту книгу написал человек, который знал Шаляпин и понимал, что это за явление, потому что было знаком с тысячами современником великого певца. Он – писатель Лев Никулин – дышал с ним одним воздухом. И потому его свидетельство в сто раз важнее наших измышлений, современных – из XXI века – фильмов и статеек, сценариев и пересудов.