Федор Шаляпин. Царь русской оперы

В Казани же произошло первое соприкосновение пятнадцатилетнего Шаляпина с искусством. Он – статист в театре, кричит «ура» в честь Васко да Гама в опере Мейербера «Африканка». В летнем саду, в драматическом театре он исполняет свою первую роль – жандарма Роже во французской мелодраме «Бандиты». Шаляпин должен был играть неуклюжего, неловкого парня.

«Я онемел от восторга… Но когда я вступил на сцену, то почувствовал невыразимый страх. Я неловко подошел к рампе, хотел что-то сказать, сделал жест, но от испуга я как бы лишился голоса и остался на месте с открытым ртом. Момент был трагический. Публика потеряла терпение… Пришлось опустить занавес. Меня после этого случая с позором выгнали».

Потом Шаляпин сыграл Держиморду в «Ревизоре». Жизнь была не сладкая, но все же привлекательнее жизни писца в ссудной кассе или в духовной консистории.

После первых, не слишком удачных дебютов на сцене Шаляпин выступает в концерте вместе с фокусниками. Выступает как чтец-декламатор, читает Некрасова, в середине чтения останавливается, мрачно произносит: «Забыл» и уходит с эстрады. Смех и аплодисменты. Шаляпин возвращается, читает сначала и опять замолкает, улыбается и опять то же: «Забыл». Публика смеется, хлопает – какое-то обаяние есть в этом долговязом, нескладном парне. Вот и все лавры, но зато терний сколько угодно.

От голода подводит живот, нет крова. Шаляпин сходится с бродягами, босяками, пьет с ними водку и поет им. Бродяги слушают и хвалят:

– Хорошо поешь, черт тебя дери…

Мечта о том, чтобы стать артистом, не оставляет Шаляпина. Вспоминая «паяца Яшку», уличного актера, он говорит: «…может быть, именно этому человеку, отдавшему себя на забаву толпы, я обязан рано проснувшимся во мне интересом к театру, к «представлению», так не похожему на действительность».

– В дворники надо идти, скважина, в дворники, а не в театр. Дворником надо быть, и будет у тебя кусок хлеба, скотина! А что в театре хорошего? – наставляет Федю отец.

«Скважина» – эту обидную кличку отец почему-то придумал для сына.

В летнем театре в Казани Шаляпин познакомился с артистами, они советуют ему попробовать себя в опере. Антрепренер Семенов-Самарский собирает труппу для Уфы. Шаляпина принимают в труппу, жалованье пятнадцать рублей в месяц. Случай помогает Шаляпину выдвинуться. Заболел артист, партия стольника в «Гальке» поручена Шаляпину. Успех!

«Мне аплодировали. Этот первый успех так подействовал на меня, что я убежал, споткнулся и растянулся во всю свою длину. Аплодисменты смешались с хохотом, и я еле добрался до своей уборной… Второе мое выступление было в «Трубадуре», в роли Фердинанда».

Антрепренер прибавил Шаляпину пять рублей жалованья и назначил «бенефис», который актеры называли «артистическими именинами». В свой первый бенефис Шаляпин пел Неизвестного в «Аскольдовой могиле».

«За это я получил восемьдесят пять рублей и серебряные часы. Это было самое счастливое время моей жизни».

Кроме часов, Шаляпин завел кожаную куртку на красной байковой подкладке. В таком виде он вернулся после своего первого театрального сезона к родителям, которые к тому времени переехали в Самару. Но после успеха в Уфе – снова незавидное существование, бродячая жизнь, переписка казенных бумаг.

Печально сложилась жизнь родителей Шаляпина.

В книге «Страницы из моей жизни» Шаляпин описывает свое возвращение после Уфы.

«Из окна я увидел, что во двор вошла мать с котомкой через плечо, сшитой из парусины, потом она явилась в комнате, радостно поздоровалась со мной и, застыдившись, сняла котомку, сунула ее в угол.

– Да, – сказал отец, – мать-то по миру ходит!»

Оставить навсегда театр Шаляпин все же не может, он бросает переписку бумаг и поступает в «малороссийскую труппу» антрепренера Любимова-Деркача.

Ему положено жалованье двадцать пять рублей в месяц. Были и другие доходы. Сохранилась расписка: «За участье в любительском спектакле получил десять рублей. Федор Шаляпин».

Отец и сын снялись у фотографа. Сын – в модном по тому времени коротком пиджаке, светлосерых штанах, галстук – пластроном. Во всем претензия на шик. Он уже профессиональный актер.

В 1891 году в Баку Шаляпин оставляет «малороссийскую труппу» Любимова-Деркача. Впоследствии знаменитый артист Шаляпин будет вспоминать о голодных днях юности; лицо его озарится улыбкой, когда он вспомнит, как он и его товарищи из «малороссийской труппы» варили кулеш на берегах Волги.

Тысяча восемьсот девяностый год считается началом артистической деятельности Шаляпина. Но это не означает, что с той поры великий артист шествует по розам. Из «малороссийской труппы» судьба приводит Шаляпина во французскую опереточную труппу Лассаля. И это предприятие тоже кончилось крахом. После оперетты Лассаля Шаляпин буквально очутился на мостовой. Он был в Баку грузчиком, таскал кули с пристани на вокзал. Ютился в трущобах, по счастливой случайности уцелел от свирепствовавшей холеры.

После Баку – Тифлис и труппа некоего Ключарева. Антрепренер прогорел, и Шаляпин снова без пристанища.

Юноша видел Тифлис официальный, столицу «наместника его величества» на Кавказе. Со времен Воронцова двор наместника копировал этикет и традиции царского двора. Бездомному человеку даже опасно было пройти по Дворцовой улице, где у подъезда дворца стояли на часах конвойные казаки в синих черкесках с саблями наголо.

И другой Тифлис – район Сололаки. Там особняки армянских богатых фамилий, соперничавших в роскоши с разоряющимися грузинскими аристократами.

Наконец, простонародье, заполнявшее майдан, спорившее и кричавшее чуть не на двадцати языках и наречиях. Соблазнительные запахи неслись из духанов, на улице жарили шашлыки, из погребов пахло вином, и над всем этим палящее солнце и сияющее южное небо.

Под этим небом бродил юный Федор Шаляпин, отощавший от нужды, не имевший крова.

– За что мне любить людей? – гневно сдвигая брови, говорил впоследствии Шаляпин. – Не за что мне их любить.

Так он говорит потом, на вершине славы, и при этом забывал человека, который претерпел и похуже того, что терпел он, Шаляпин. Сидел этот человек и за решеткой в Метехском замке, в Тифлисе, тюрьмы и трущобы были его университетами. Но Максим Горький сохранил великую любовь к людям, к человеку, – Шаляпину не хватало этого сильного, всепоглощающего чувства.

Между тем на своем пути он встречал сочувствие и заботу добрых людей в самые тяжкие минуты его жизни. В Тифлисе у Шаляпина были мгновения, когда он хотел покончить жизнь самоубийством. Решил прицениться в оружейном магазине к револьверу, попросить зарядить как бы для пробы и тут же выстрелить себе в лоб. Потом оставил эту мысль, долго стоял на мосту над Курой и глядел в быстро несущиеся воды… вниз головой с моста. Шаляпина спас от голода, и может быть и от самоубийства, хорист оперы итальянец Понте.

Через семнадцать лет после тифлисских бедствий Шаляпин пел в этом городе, и «весь Тифлис», то есть – наместник и военные, и гражданские власти, аристократия финансовая и родовая, аплодировал тому человеку, который у них же здесь почти умирал от лишений.

И, может быть, громче всех аплодировал Шаляпину тот самый рецензент, который в 1893 году в газете «Новое обозрение» писал о Шаляпине следующие строки:

«Голос небольшой, не имеет достаточной густоты, особенно в нижних регистрах…»

Тифлисские злоключения, лишения и страдания продолжались, но здесь Шаляпин нашел своего первого и единственного учителя пения, оперного артиста Усатова.

В то время в Тифлисе публика посещала Пушкинский сад, увеселительное место, привлекавшее зрителей русским хором. Шаляпин выступал в хоре в качестве хориста, получал пятьдесят копеек – вечеровую плату. Дмитрий Андреевич Усатов однажды посетил Пушкинский сад, обратил внимание на хориста с прекрасным голосом и пошел за кулисы, даже не дождавшись антракта. Он предложил Шаляпину учиться пению, притом бесплатно. Шаляпин принял это предложение довольно равнодушно и ответил:

– Где учиться, когда нечего жрать.

Усатов не только обучал Шаляпина пению, но поселил его у себя и подкармливал голодного ученика.

Постановка голоса у Шаляпина оказалась природная, но Усатов обращал особое внимание певца на выразительность пения, учил его понимать смысл произносимых слов и чувства, которые вызвали именно эти слова, а не другие. Об этом человеке Шаляпин сохранил добрую память.

Шаляпин писал об Усатове:

«Он пробудил во мне первые серьезные мысли о театре, научил чувствовать характер различных музыкальных произведений, утончил мой вкус и – я в течение всей моей карьеры считал и до сих пор считаю самым драгоценным – наглядно обучил музыкальному выражению исполняемых пьес».

Усатов требовал от учеников то же, что требуют до сих пор преподаватели пения. Через много лет его ученик с благодарностью вспоминал о методе преподавания Усатова:

«Точно так же, как смычок, задевая струну, не всегда порождает только один протяжный звук, а благодаря необыкновенной своей подвижности на всех четырех струнах и подвижные звуки, – точно так же и голос, соприкасаясь с умелым дыханьем, должен уметь рождать разнообразные звуки в легком движеньи. Нота, выходящая из-под смычка или пальца музыканта, будет ли она протяжной или подвижной, должна быть каждая слышна в одинаковой степени. И это же непременно обязательно для человеческого голоса. Так что уметь «опирать на грудь», «держать голос в маске» и т. п. значит уметь правильно водить смычком по струне, дыханьем – по голосовым связкам».

Усатов развил вкус Шаляпина, на примере показывал ему различие между итальянской оперной музыкой и русской. Он пояснял молодому певцу, что Мусоргский сумел в диалоге двух парней в народной сцене «Бориса Годунова» изобразить музыкально два характера:

– Митюх, а Митюх, чего орем?

Митюх отвечает из толпы народа:

– Вона, почем я знаю…

И Шаляпин как бы воочию видел лица этих парней, одного озорного, чуть подвыпившего, а другого – увальня.

В Тифлисе, в кружке любителей оперного искусства, Шаляпин пел сцены из «Бориса Годунова». Это была первая встреча артиста с гениальным творением Мусоргского, и она произвела на него неизгладимое впечатление.

«…я вдруг почувствовал, что со мною случилось что-то необыкновенное, я вдруг почувствовал в этой странной музыке нечто удивительно родное, знакомое мне. Мне показалось, что вся моя запутанная, нелегкая жизнь шла именно под эту музыку, она всюду сопровождала меня, живет во мне, в душе моей и – более того – она всюду в мире, знакомом мне…»

И все же не сразу Шаляпин постиг, как должно исполнять Мусоргского, он все еще сомневался, где истинно прекрасное – в арии герцога в «Риголетто» Верди:

«La donna е mobile…»

Или:

«Как во городе было во Казани»?

Эти сомнения, рассказывал он, мучили его до бессонницы.

Поклонники Шаляпина спорили о том, в каком городе, Москве или Петербурге, Шаляпин создал лучшие из своих оперных партий. Но бесспорно одно: блистательный путь Шаляпина, оперного певца, начался в Тифлисе. В Тифлисе Шаляпина приняли в казенную оперу, там он впервые спел большие партии в «Сказках Гофмана», в «Демоне».

21 января 1893 года корреспондент столичных газет писал из Тифлиса: «Лучший из басов тифлисской оперы – г. Шаляпин. Это – артист-самородок, вышедший, что называется, из «толпы»… если он не остановится на пути своего артистического развития, увлекшись легко доставшимися лаврами, то в недалеком будущем он будет занимать одно из первых мест в ряду выдающихся артистов».

Зал «казенного» тифлисского театра видел знаменитых певцов того времени, но более всего старожилы гордятся тем, что здесь начал свой триумфальный путь артист из «толпы» – Федор Шаляпин. В 1910 году, когда автору этих строк довелось жить зиму в Тифлисе, было еще много таких старожилов, которые с восхищением вспоминали оперу в «казенном» театре и юного Шаляпина.

Из Баку в Тифлис Шаляпин приехал без гроша, на платформе с песком. Из Тифлиса он уехал с комфортом, по бесплатному билету железнодорожного служащего. Билет устроили ему поклонники и даже снабдили форменной фуражкой и курткой железнодорожника, чтобы не придрался контролер.

Усатов вручил Шаляпину рекомендательное письмо, адресованное управляющему Московской конторой императорских театров. Шаляпин передал через вахтера письмо и два часа ждал ответа. Затем вахтер вышел и сообщил, что «ответа не будет». Понятно, почему Шаляпин в годы своей славы не питал особых симпатий к чиновникам императорских театров и испортил немало крови этим господам.

Еще в Тифлисе Шаляпин встречается с дирижером Труффи, самым почитаемым им из дирижеров. И впоследствии, в Петербурге, Труффи помогает Шаляпину в его первых шагах на столичной оперной сцене.

1894 год. Антрепренер Лентовский набирает оперную труппу и приглашает Шаляпина на летний сезон в Петербург.

Начинается ранний петербургский период жизни Шаляпина.

Оперная труппа Лентовского выступала в летнем театре сада «Аркадия», в Новой деревне. Но близость Островов – любимого места гулянья петербуржцев – отвлекала публику, и сезон был неудачным, к тому же и лето было дождливое. В письмах, которые писал Шаляпин своим тифлисским друзьям, он с юмором описывал свое жилье на даче в Новой деревне, протекающий потолок в своей комнате и свою наружность, костюм – «спинжак» и «пьедесталы», т. е. брюки. В этих же письмах замечаются некоторые следы самообразования, молодой Шаляпин даже читал Шопенгауэра и порой, в своих письмах, для шика его цитировал. Одно из его писем написано довольно гладкими стихами, в нем описывается полуголодная жизнь артиста, в духе «Богемы» Мюрже.

Но вот наступила зима…

– Откуда у вас сие? – спросила у Шаляпина великая русская артистка Ермолова, после того как увидела и услышала его в «Псковитянке» и была восхищена дарованием певца.

– Из «Пале», – загадочно ответил Шаляпин.

– Из какого «Пале»?

В этом ответе Шаляпина была целая глава его удивительной биографии.

В гостинице «Пале-Рояль», на Пушкинской улице в Петербурге, жили артисты. Там жил и знаменитый в те времена актер Мамонт Дальский, «беспутный гений», «русский Кин», как его называли. Шаляпин, начинающий оперный артист, прижился в «Пале» и пленился талантом Дальского.

Дальский привлекал Шаляпина талантом, искренностью переживаний, глубоким знанием законов сцены и вдохновенным исполнением ролей классического репертуара. Тогда Дальский был еще сравнительно молод, он еще не отяжелел и беспутная жизнь не отразилась на его блестящем таланте.

Русский актер Дальский, который был велик в образах Шекспира и Шиллера, великолепно носивший костюм Отелло, маркиза Позы, принца Гамлета, Дальский – Белугин, Незнамов, Парфен Рогожин (в инсценировке романа Достоевского «Идиот»), поразил юношу, которому до того времени не случалось видеть на сцене такое яркое и разнообразное дарование.