Я и ты

День второй.

Наше утро началось с пения первых птиц. Когда я проснулась, я не сразу поняла, что происходит, почему меня толкают в плечо и заставляют встать. Спать хотелось неимоверно как, хоть спички вставляй в глаза. Я попыталась поплотнее укрыться в тонкий вязаный плед, чтобы его не стянули с меня, я старалась вымолить пять минуточек, я просила слёзно и жалостно, но матушка не хотела от меня отстать ни на минуту. Её взяла, я заставила своё сопротивляющееся тело приподняться на постели, оторвав голову от соломенной подушки. Но глаза мои были по-прежнему закрыты.

– Наааасть, – осипшим голосом позвала я. – Сколько времени?

– Настя уже пошла в туалет, – ответила мне матушка.

– Ммм, предательница… так сколько времени?

– Времени достаточно, чтобы вставать.

– Господи, кто-нибудь в этом доме скажет мне сколько времени?

– Петухи уже пропели! – послышался строгий голос отца снизу.

Он еще не встал, а лежал на лавке под моим настилом. Только наши с тобой настилы располагались вторым ярусом, мой настил – над широкой лавкой отца и матери, а твой по смежной стене над лавкой, где мирно спала детвора. Нас разделяло чуть больше метра высоты до нижней лавки. В стене были сделаны специальные выемки, чтобы забираться и спускаться.

– Боже, за что мне это, – проворчала я, пытаясь сообразить, как мне слезть со своей койки.

По слабому зареву, которое я разглядела из окна, я предположила, что время около пяти утра.

– Может это прозвучит вульгарно, но можно мне кофе? Я не проснусь без него ни за что, – сонно проговорила я.

– Проснешься, ещё как! Сходи, умойся ключевой водой, – бессердечно ответила мне матушка.

– Ну а чего в рань-то такую вставать, не пойму, какие еще дела-то остались? – стонала я.

– Не остались, а новые уже столпились. Хватит лясы точить, давай слезай.

– И что мне делать?

– Возьми ведро и сходи, набери ключевой воды, чтобы всем хватило умыться. А мне пока надо печь растопить, чтобы поставить кашу томиться.

– Так там же прохладно ещё… – слезая со своего места, заметила я.

– Накинь мой плащ, он на стене висит у двери, – сказала матушка.

Вся сонная и лохматая, я кое-как сползла со своего спального места и неторопливо поплелась к входной двери, почувствовав, как ломит мою спину после ночи на деревянном настиле. Чуть приоткрыв глаза, я отыскала свою обувь и присев у двери на лавку, стала напяливать её, проклиная весь этот свет. Вот чашечка ароматного только сваренного кофе с чем-то сладеньким спасла бы меня. Мои размышления прервал скрип дверей, в избу вошла ты, аккуратно заплетенная, довольно бодрая и замерзшая, видимо ты не догадалась накинуть на себя плащ. Ты глянула на меня сочувственным взглядом и выдавила:

– Доброе утро.

– Издеваешься? – я, наконец, разлепила свои глаза от твоего сарказма и, накинув довольно широкий плащ поверх рубахи, добавила, – Пошли за водой.

– Эх, ну пошли, – неохотно согласилась ты и, взяв по деревянному ведру, мы вышли из дома.

На улице я сняла плащ и, вместе накрывшись им, ступая по мокрой росистой траве в зареве восходящего солнца, мы не спеша поплелись вниз к ручью.

– Пять утра, пять утра, – роптала я. – Разве это не жестоко? Это какая – то исправительная колония. Меня это бесит!

– Успокойся. Представь, что ты в деревне у бабушки. В деревнях до сих пор так живут.

– Там хотя бы есть добрая бабушка, которая ни за что свою любимую внученьку в такую рань не подымет.

– Тебе надо, наконец, смириться с действительностью и относиться к этому спокойнее, – успокаивала меня ты. – Это всего две недели.

– Да, хорошо, я выдержу весь этот ад, но только при условии, что эта поездка не окажется напрасной, и ты заставишь этого тугодума жениться на тебе, хоть здесь, хоть там! Тогда я пойму, что всё это не напрасно. И дипломная моя не напрасно лежит не деланная! – сорвалась я.

– Он не тугодум, напрасно ты так, – обиженно заступилась ты. – И я не собираюсь никого ничего заставлять делать. Я не хочу, чтобы ты делала одолжение для меня, находясь здесь, и если ничего не выйдет из этой поездки, потом дулась на меня и винила. Так что ты лучше езжай домой, если тебе так невыносимо здесь. Я даже попрошу Даниила, чтобы он прислал за тобой машину, если такое возможно.

Твоя речь прозвучала убедительно, по твоему серьезному тону, я поняла, что ты не шутила.

– Да уж, пожалуйста! – ещё больше разозлилась я.

И мы больше не разговаривали, пока шли до ключа, пока набирали воду, и так всё утро и день. Я была слишком горда, чтобы извиниться, а ты слишком обижена моими словами, чтобы снова заговорить.

Всё утро ушло на умывание, растопку печи, потом мы грели воду детям, матушка поставила кашу в печь, отец ушел выводить коз из сарая на выпас. Пока томилась каша, я пряла, а матушка собирала одежду, пошитую из сотканного полотна для продажи на ярмарке. Ты в углу за столом развлекала детишек. После завтрака в районе восьми часов, отец снова ушёл на рыбалку со Святославом, прихватив краюху хлеба и бутыль с водой, а матушка, раздав нам поручения, отправилась на ярмарку продавать рубахи и порты. Нам же было велено вымести избу, поставить на закваске опару на хлеб, испечь его, сварить похлебку в котелке, смотреть за детьми, выполоскать замоченные в бане в кадке рубахи, развесить их до обеда сушиться на улице. Следить за чистотой и порядком в избе, а в свободное время прясть пряжу и ткать льняное полотно. Запрещалось отлучаться без надобности. Так что мы не скучали без дела, мы просто молчаливо выполняли поручения, как-то распределяя их между собой по наитию. Ты остыла и уже пожалела, что решила меня отправить обратно, а я пожалела, что на фоне дурного настроения наговорила тебе лишнего. Но мы молчали как партизаны. Каждый думал, что это было сказано всерьез, и только больше накручивал себя.

С подавленным настроением и хозяйство не ладилось, то мука рассыплется, то тесто липнет к рукам и столу. К тому же, если психовать, ничего толкового не получится. Пока ты гуляла с детворой, я мучилась с тестом и в итоге, запихнув его в печь, еще долго отдраивала вокруг последствия его замеса. А это вам не у себя дома с Ферри, губкой и горячей водой. В холодной воде, льняной тряпочкой и раствором золы. В итоге булка у меня не поднялась, так плюшкой и осталась, еще и подгорела. Это еще больше меня разозлило, и я подумывала, что мне и впрямь может быть стоит покинуть это место. К обеду уже надо было приготовить похлебку с крупой, корнеплодами и травами. По умолчанию, опять я взялась за работу в печном углу, пока ты ходила полоскать белье.

Оно и понятно, чего ты не переставала наведываться на улицу под любым предлогом, лишь бы хоть одним глазом увидать своего любимого. То с детьми гуляла, то в баню, то одежду развесить у дома, то в туалет, то за водой. А может быть просто не хотела, чтобы мы лишний раз пересекались. Я же волновалась, не ищешь ли ты Даниила, чтобы и впрямь меня домой отправить. Я-то хотела домой, но не при таких обстоятельствах. Но ты, конечно, не стала бы просить его об этом. На самом деле, ты не представляла, как справишься тут без моей моральной поддержки. Конечно, за такое количество навороченных кругов от дома до разных пунктов назначения, тебе было несложно столкнуться с ним хоть раз. Он в этот день патрулировал верхом на своей лошади. Периодически он слезал с нее, отводил на водопой и на выпас. Бывало, скрывался в княжеских хоромах, пока вместо него на посту оставался другой дружинник. Но пару раз судьба свела вас. Он просто молча прошел мимо, не сказав тебе ни слова, но всё же поглядел на тебя ласковым взглядом и кивнул в знак приветствия. А ты улыбнулась ему в ответ в порыве счастья. Потом он просто стоял неподалеку и разговаривал со своим напарником, а ты, проходя мимо, лишь мельком искоса поглядывала на него, чтобы проверить, не заметил ли он тебя. Тебе казалось – заметил, и также казалось, что он как будто бы ждал, когда ты появишься снова. Разве провожают таким долгим взглядом без причины? Ты вспоминала, как вчера прижималась к его груди, как твоя рука тонула в его крепкой ладони. Весь день ты витала в облаках, вся какая-то блаженная и умиротворенная, что не скажешь обо мне – раздраженной и сварливой. Я просто ворчала себе под нос весь день, выпачканная в муке и саже, со мной даже дети не хотели водиться. Они хвостиком носились за тобой и во всем тебе помогали, это меня ещё больше злило. Конец моему терпению когда-то должен был прийти. После того как во время обеда отец раскритиковал мою лепешку и высмеял меня, я не удержалась и схватив её, потопала к выходу, отворила дверь и выбросила этот задубевший хлеб на улицу, только надеясь, что при этом никого не пришибла им насмерть. Он же стукнул по столу кулаком и загорланил на всю избу, что я дрянная девчонка и кроме, как пописать, из дома не выйду два дня. Буду сидеть, и прясть без устали, пока не пойму, где место женщины в этом доме. Пока я размышляла, что мне сделать от нарастающей обиды на его слова, то ли поплакать, то ли еще что отмочить, ты смотрела на меня таким умоляющим взглядом, желая, чтобы я прекратила свой гневный порыв. Тогда я пересилила себя и отрезала:

– Да пожалуйста! Заприте меня тут хоть на вечность!

А потом демонстративно удалилась за шторку, кипя от ярости. Матушка успокаивала отца, а ты не знала, куда себя деть, не смея сдвинуться с лавки, и уже не могла больше продолжать есть. Вся твоя эйфория пропала и ты погрустнела.

– Раз она бросается хлебом, пусть сидит голодная до завтра! – продолжал гневаться отец.

Ты неохотно доела свою порцию и, встав из-за стола, пришла ко мне, но не стала со мной говорить, а села на другой лавке и просто молчала. Я сдержала гневные слезы и стала прясть, ты подсела поближе и стала тоже прясть со мной. Но мы молчали.

Отец был не в духе, потому что он не наловил ничего стоящего, и теперь ему не с чем было идти на ярмарку. Тогда он пошел на ярмарку с матушкиными рубахами, а она ушла доить коз и взяла с собой тебя, чтобы в следующий раз ты смогла сама с ними управиться. Я же осталась с детьми, прялкой и грязной посудой, которую мне велели помыть. Я поставила греться воду, угрюмо пряла и отвечала на вопросы назойливой Ярославы. Через какое-то время вы вернулись с трехлитровым кувшином молока, и матушка принялась рассказывать нам, как они делают козий сыр и какие потрясающие блины получаются с козьего молока. Она предложила нам испечь блинов, рассказала, как подготовить тесто и показала, где в погребе они хранят все скоропортящиеся продукты. Но я уже не хотела притрагиваться к готовке и равнодушно молчала, продолжая прясть, меня это даже успокаивало. Так что ты на себя взяла эту задачу, а матушка из погреба принесла яйца и масло, показала, где чугунная сковорода и оставила тебя. Дала указания старшим детям подмести, а сама направилась ко мне, чтобы начать ткать на ткацком станке льняное полотно.

– Зря ты так с отцом и с хлебом, – мягко сказала она мне.

– Не отец он мне, – обижено ответила я.

– Ты гордость свою поубавь, добрее надо быть, покладистее, нежнее. Так ведь никакой жених не захочет свататься на тебе.

– Разве он не будет видеть меня впервые? – усмехнулась я. – Ну, не повезло ему, значит.

– Попроси у отца прощение, и он смилостивится.

– Ни за что, – резко сказала я.

Тогда матушка поняла, что со мной бесполезно разговаривать, пока я в таком настроении и отстала от меня.

С блинами ты справилась хорошо, весь секрет был в хорошо раскаленной сковороде, и через час у нас была стопка ароматных золотистых блинов на столе, промазанных сливочным маслом. Вода уже закипела, и мы начали накрывать на стол. Дети носились в нетерпении и норовили стащить по блину. Я тоже надеялась поесть, ужасно хотелось простых углеводов, они меня могли бы сделать добрее. Но отец, похоже, мне голодовку до завтра объявил, так что сама за стол я напрашиваться не стала.

– Оля, иди, поешь, – позвала меня матушка, когда вы накрыли стол и уселись за него.

– Ну что вы, я ведь наказана, забыли? – ехидничала я.

– Пока отца нет, ты можешь поесть.

– Он может прийти в любой момент, так что, пожалуй, не надо, а то еще и вам влетит, – с ноткой сожаления сказала я и чуть смягчилась, получив немного понимания и заботы в свою сторону.

Тогда через минуту матушка зашла ко мне за шторку и поставила рядом со мной на лавку миску с тремя блинами, сложенными треугольником и чарку с чаем.

– Спасибо, – поблагодарила её я и, бросив свою прялку, охотно принялась за блины, а они были просто безумно вкусные, такие нежные и сахарные, что таяли во рту.

Я поглотила их за пару минут и запила несколькими глотками чая. Потом встала и отнесла посуду в печной угол.

– Блины вышли отменные, – как бы, между прочим, похвалила я твою работу.

– Спасибо, – ответила ты и слегка улыбнулась.

Не успела я присесть, как отворилась дверь, и вошел отец. Он был не в настроении, с порога сразу кинулся к умывальнику умыться и помыть руки, но умывальник оказался пуст.

– Почему нет воды в умывальнике? – сердито спросил он.

Матушка обернулась к нему и спокойно ответила:

– Алёша, да дети, наверное, всё потратили. А что, нет больше воды в ведре?

– Это ты меня спрашиваешь?! Я что ли отвечаю за воду?? – рассвирепел Алёша.

– Сейчас – сейчас, – засуетилась матушка, – будет тебе вода, успокойся.

И она, не закончив трапезу, встала из-за стола и стала собираться за водой.

– Нет! Сядь, у нас есть, кто без дела сидит. Собирайся, иди за водой! – как будто он обратился ко мне.

– Вы это мне? – меня снова накрыл приступ ярости.

– Тебе!

– У меня имя есть.

– Ты у меня сейчас схлопочешь, имя у неё есть. Я два раза не повторяюсь!

– Вы же меня наказали, из дома два дня не выходить, – напомнила я.

– Ты у меня пять дней не выйдешь из дома, – залился гневом отец, он не привык, чтобы ему противоречили, тем более, здесь, где женщины подчинялись мужчинам и не перечили им ни в чем.

– Я всё равно выйду, когда вас не будет дома.

– Оля! – пыталась прервать меня матушка.

– Раз так, я закрою тебя в погребе, будешь там сидеть. Пока не попросишь прощения.

– Это нарушение прав человека! – возмутилась я.

– Но сначала ты принесешь мне два полных ведра воды, не меньше, – сквозь зубы гневно процедил отец, не слушая меня.

По его недоброму взгляду я поняла, что лучше мне сделать, как он просит, иначе и правда ночевать мне в погребе. Я, пытаясь изобразить невозмутимое выражение лица, не говоря ни слова, направилась к ведрам.

В доме застыла леденящая тишина и неприятное напряжение.

– Я помогу, – вызвалась ты на помощь.

– Сиди! – пригрозил отец.

Я взяла два ведра и пошла к ключу. Солнце уже потихоньку клонилось к горизонту, облака заполонили почти весь небосвод, и скоро солнце скрылось в облаках. По ощущениям было около восьми часов. Народ уже собирался у бани. Наконец, за весь день я смогу пройтись и подышать свежим воздухом. Я подумала о том, что если бы это была реальная жизнь, то с этой семейкой я скорее бы утопилась в реке, чем терпеть такое отношение. Я остановилась у ручья, чтобы умыться. В округе не было ни души. Поставив ведра, я распустила свою тугую косу и освободила волнистые локоны, здесь, то ли от воды, то ли от мыльного раствора волосы стали виться и не слушаться, но мне это очень нравилось. Я немного полюбовалась на свое отражение в ручье на закатном солнце, мимолетно пробивающемся сквозь облака, а потом присела на корточки, чтобы зачерпнуть в ладони прохладной ключевой воды и умыла лицо. Я думала о том, как мне не хочется идти домой и как вынести здесь еще тринадцать дней. Вокруг была такая прекрасная дикая природа и даже то, как страшно на меня смотрел темный лес, который так близко примыкал к нам, меня не сильно пугало. Очнувшись от мыслей, я вспомнила про ведра и, взяв одно, стала набирать воду. Пока она медленно набиралась, я уставилась в гипнотизирующую глубину леса, который находился, примерно, в 80 метрах от меня и мне мерещилось там всякое. Я поежилась и подумала, что как-то вдруг стало подозрительно тихо и жутковато. Наконец ведро наполнилось и, поставив его в сторону, я принялась наполнять второе, начиная нервничать, что я тут совсем одна. Вдруг я услышала хруст позади меня. Я замерла, боясь двинуться с места, и настороженно прислушалась к звукам. Потом еще хруст, только ещё ближе ко мне. Тогда я остолбенела от настигающего внутреннего ужаса и не успела опомниться, как на мою голову что-то накинули, вроде плотного покрывала, и кто-то очень сильный с цепкими безжалостными руками схватил меня, в два счета туго связал мои руки, подхватил на руки и куда-то потащил. Всё это произошло за долю секунды. Меня охватила такая паника, страх и ужас, но я никак не могла закричать, я задыхалась! Я подумала, что меня схватили какие-то разбойники, которые меня сейчас изнасилуют и убьют, а тело расчленят и закопают в разных местах леса. Но я сопротивлялась, как могла, пыталась брыкаться, но быстро выбилась из сил, потому что мой похититель был слишком силен, и мне уже совсем нечем было дышать. Потом он закинул меня на лошадь и, запрыгнув на нее, усадил меня спереди и мы, ни секунды не медля со всей прыти, понеслись в неизвестном направлении. Сначала я плакала от страха и умоляла меня отпустить, но он молчал. Потом я боялась упасть с лошади и расшибиться, потому что мне казалось, что мой похититель нисколько не переживает за это и я силой мысли пыталась удержаться верхом сидя боком с завязанными за спиной руками. Лишь грудь похитителя была мне опорой, но я постоянно пыталась от него отстраниться. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем эта лошадь остановилась, к тому времени я уже плохо соображала и буквально валилась без сил от постоянного напряжения и на последней минуте, когда меня уже спускали с лошади, я совсем была без чувств.