Красная Книга
Дробный, но в то же время сплошной звук. Триста ворон расселись по бортику колодца и по команде принялись каркать.
Шебуршение у двери. Взволнованный Уголёк мечется крысой.
Ключ поворачивается. В темноте две огненные искры – глазки.
Ингвар медленно поднялся, едва не скуля от боли и всё же охнув, когда хрустнуло колено. Раз за ним пришли, пусть застанут с прямой спиной, а не скрючившимся. Ещё, чего доброго, решат, что он забился в угол.
Эта бессмысленная гордость уже столько испортила в жизни Ингвара, столько раз выходила ему боком и была настолько тяжёлой и бесполезной ношей, что, пронеся её через всю жизнь, он особенно не хотел бросать сейчас. На финишной прямой этого бесславного пути. Ингвар усмехнулся.
Впрочем, и сама эта мысль тоже была насквозь пропитана гордостью. Нормальный человек сбросил бы её, как вериги.
И вздохнул спокойно.
Но только не он. Только не Ингвар.
Нет. Он выпрямился из последних сил.
После полной темноты пленника ослепил белый свет, хлынувший в темницу. Казалось, луна взошла прямо перед дверью. Нинсон даже попятился. Назло мучителям попытался открыть глаза.
Картинка проступала постепенно.
Источником света была маленькая луна на ладони бледной женщины. Ингвар уже видел прежде люмфайры. Сферы из закалённого стекла, размером с грейпфрут. Труд алхимиков и колдунов. Труд алхимиков – жидкость внутри и заточение её в стеклянной сфере. А труд колдунов – насытить эту жидкость оргоном. Напоить её энергией. Заставить сиять какое-то время. Чем сильнее колдун, тем дольше оргоновый светильник будет работать.
Колдуны и сами пользуются такими, и делают на продажу. Белые.
Красные люмфайры только для власти, для тиунов и службы поддержки. Жёлтые закреплены за гильдией глашатаев. Почта, фельдъегеря, даже убер.
Зелёные продавали кому угодно, но за такие деньги, что с ними никто не ходил.
Лазурные оргоновые лампы были доступны только лекарям и высшей знати.
Фиолетовые могли приобрести только колдуны, и только показав стигм, знак того, что они занесены в книгу теней.
А белые были доступны всем. Белые шли на продажу. Стоили дорого и чаще использовались как наддверные фонари в дорогих заведениях. Но у барона Шелли имелась личная колдунья и собственная оргоновая лампа.
Поэтому Нинсона удивил не оргоновый светильник, а его цвет. Он мог ожидать появления тиуна с красным люмфайром. Мог надеяться, что ему пришлют лекаря с лазурным. Но белый люмфайр? Здесь, в подземельях?
Обычная женщина? С маленькой луной на ладони?
Поэты часто сравнивали белые люмфайры с маленькой домашней луной: круглый шар белого, а точнее, серебристо-зелёного лунного сияния с дрейфующими мутными пятнами внутри и впрямь напоминал луну.
Женщина прижимала к себе чёрную лакированную шкатулку. Судя по тому, как она её держала, шкатулка прилично весила. А зеркально-гладкие бочка норовили выскользнуть. Гостья не двигалась. Игольчатые зрачки и задержанное дыхание говорили о том, что она и сама напугана и ничего не видит в темноте. Платок, который сейчас лежал на полу, по всей видимости, сполз с люмфайра, и женщина неожиданно ослепла. Ингвар рассматривал её, не таясь.
Смущение ему уже отбили, а любопытство ещё нет. Великан любовался. Всё в женщине было ладным. Каждая деталь. И лицо, и светлые, утонувшие в лунном свете глаза, и даже долговязая фигура. И запах, что окутывал её. Всё это прекрасно сочеталось, но тем неуместнее это великолепие было здесь.
Запах раскалённого металла и дух свекольного самогона – да.
Голый, залитый кровью и желчью пленник в колодках – да.
Пьяный костистый дознаватель в грязной рясе – да.
Тупоголовый Мясник в заскорузлом фартуке – да.
Привкус человеческого страха и отчаянья – да.
Всё это было из одной пьесы.
И вдруг в сердце тьмы распустился колдовской цветок. Словно выпала из ветхого томика алая шёлковая лента. Она притягивала взгляд больше, чем сами страницы.
Бордовое шёлковое распашное платье благоухало каркаде.
Ингвар сглотнул кислый колючий комок. В горле першило.
Сразу захотелось пить. Надо будет попросить женщину дать ему воды. Как только она оттает. Но та никак не приходила в себя, и Нинсон продолжал разглядывать её.
Высокий стоячий ворот из чёрных кружев, подчёркивающий линию шеи, переходил в декольте. Митенки тончайшей работы кокетливо прятали инсигнии. Видны были лишь ухоженные бордовые ноготки. Кожаная безрукавка с твёрдыми треугольниками плеч. Корсаж с ремешками, широкий пояс, полный выверенной небрежности. Из-под пояса платье выходило уже двумя полами, открывая тяжёлую короткую юбку и плотные штаны с бордово-чёрными узорами. Шнурованные сапожки для верховой езды с отчётливыми каблуками.
Из-за этой продуманной разношёрстности, из-за открытого платья, корсажа на рубашке, юбки, надетой поверх штанов, образ женщины представлялся и очаровательным, и опасным.
Украшений не было, кроме костяного амулета на шее, который не подходил к этому наряду. Его и украшением-то нельзя назвать. Скорее уж, вибросвисток, шаманский талисман, череп диковинной птицы – всё сразу. И такая странная подводка глаз. Вычурная. Театральная.
Женщина опомнилась. Начала дышать.
Осторожно, чтобы не стукнуть, положила хрустальную луну в угол камеры. Потом двумя руками поставила рядом шкатулку. Оказалось, она держала ещё и ключ, похожий на тонкую костяную пилу.
Мягко затворила дверь. Заперла на ключ. Внутри действительно нашлась ржавая замочная скважина. Это озадачило Ингвара. В сказках, которые он привык рассказывать, тюремные двери запирались только с внешней стороны.
Женщина переводила дыхание. А он раздумывал, красива она или нет. Потом подошла к пленнику. Приблизилась чуть ли не вплотную. Запах желчи не смущал её, а открытые раны не пугали. Она то ли рассматривала Великана, то ли давала рассмотреть себя.
Тёмные волосы собраны в хвост.
Высокий чистый лоб книжной девочки.
Крылатые нервные брови. Встревоженные глаза.
Зовущие бездонной глубиной. Цепкий взгляд внимателен и мягок.
Добрая душа. Опасная девочка. Снова противоречие.
Взгляд собранного и решительного человека. Ингвар чутьём понял, какого чудовищного напряжения внутренних сил стоили женщине эти внимательность и бесстрашие. С этим тонким хрупким носом, с озабоченно сжатыми губами, с едва уловимо подрагивающим подбородком. С этим дурацким ароматом каркаде и луной в ладонях. Она была так хрупка, так неуместна в этом пыточном подвале, что Нинсону, растерянному и растерзанному калеке, стало её жалко.
Кажется, она заметила его пронзительную жалость и вежливо поприветствовала старинным пожеланием удачи и веселья:
– Гэлхэф! Ты не помнишь меня, колдун? Ты звал меня Тульпа…
Нинсон промолчал – не было ни слов, ни сил что-то сказать.
– Звал когда-то… Сто лет назад…
Он улыбнулся.
– Улыбаешься? Значит, не сломали, – удовлетворенно отметила женщина.
Нинсон медленно кивнул и сказал тяжёлым басом, прогрохотавшим в застенках:
– Настойчивость смягчает судьбу.
Тульпа замерла.
Посмотрела на него, как будто увидела в первый раз.
– Ого. Вот это голосище у тебя. Ничего так. Да и первые слова что надо.
То действительно были его первые слова.
После долгого-долгого молчания.
Часть II
Красный Оргон
Если кто-то осмеливается расширить мнимое единство своего «я» хотя бы до двойственности, то он уже почти гений, во всяком случае, редкое и интересное исключение.
Герман Гессе
Глава 4
Седьмая Дверь – Руна Исса
Ингвару удалось открыть седьмую дверь.
Ключ, походивший на окаменелое щупальце морского гада, нашёлся в мыльнице, под которую был приспособлен тритоний рог. При определённом упорстве можно было затолкать ключ в замочную скважину. Хотя окаменелость немного сточилась о металлические края.
Дверь подалась, и Нинсона обдало солёным морским запахом и шумом водопада.
Прямоугольник света упал в пещеру к ногам Седьмого Лоа по имени Ной. То был пожилой мужчина с коричневой кожей и глубокими просоленными морщинами. Длинные седые патлы, сухие и спутанные, заплетены в несколько неровных косичек, словно в какой-то момент он перестал причесываться, перестал проверять, какое именно плетение удержится при постоянном шквале, и поручил ветру заботиться о волосах.
Седая борода, покрытая разводами соли. Тонкая безрукавка из рыбьей кожи переливалась тусклыми чешуйками и темнела в местах, где те отслоились. Твёрдая, распахнутая, не имевшая застёжек, это была не одежда, но доспех. Обозначение брони. Символ. Память о том, что сухопутным людям нужна какая-то одежда. Она оставляла видимой часть загорелого торса, украшенного белыми полосами шрамов.
Три продольные полосы виднелись на каждой стороне шеи.
След удара трёхпалого чудища? Белая татуировка? Жабры?
Из-под бороды выглядывал амулет – белый, шершавый от соли костяной рыболовный крюк на плотной бечевке, несколькими витками обмотанной вокруг шеи. Великолепное в своей безыскусности королевское ожерелье.
Голые руки, жилистые и сухие, лежали на костяном багре. Древнее оружие, выточенное из кости исполинского животного. Тысяча боевых отметин и потёртостей покрывала его, как выверенная до мелочей резьба. Набедренной повязкой древнего моряка служила юбка из блеклых лоскутов ткани, подоткнутых под широкий пояс акульей кожи.
Но стоило задержать взгляд, как под серыми разводами проступали разные цвета. И тогда эти тряпки становились флагами затонувших кораблей.
Ной сплюнул, повернулся и молча пошёл вглубь пещеры. Нинсону осталось идти следом. Потолок, мерцая разводами соли, стекал по стенам. Бирюзовый свет шёл от лужиц плотной желеобразной слизи, разлитых под ногами и прилипших к стенам.
Великану приходилось пробираться боком, ссутулившись и согнув колени, чтобы пролезть по тоннелю, по которому спокойно шёл худой и жилистый Лоа. Выбравшись, Нинсон оказался в новой пещере с каскадом небольших водоёмов и огромным глубоким бассейном, на дне которого жила целая колония светящихся водорослей. А из края в край над самой водой протянулась широкая осклизлая доска.
У Ингвара не возникло сомнений – нужно будет идти по скользкому мостику. Он смело пошёл вперёд.
Трусости он боялся больше смерти.
Из доски торчала костяная острога, напоминавшая древний артефакт Лоа. Тонкая, пружинистая, с возвратной верёвкой, с петлёй для запястья и с наконечником из рога единорога.
Ингвар попытался вынуть острогу. Действовать приходилось левой рукой. Плечо дёргало под коркой запёкшейся огнёвки. Острога сидела прочно. Достав её, Ингвар увидел, что доска пробита насквозь. Представил себе Ноя, походя кинувшего оружие с такой силой.
Лоа говорил короткими предложениями, которые можно было выкрикнуть на одном дыхании. Прокричать напарнику за одну волну или за один взмах весла.
– У меня две руны. Одна зовётся Исса. Руна льда. Руна штиля. Она медленная. И холодная.
Нинсон заметил, что под ним, в воде, шныряют сотни карпов.
– Брось руну. Захолони рыбу. Ударь острогой.
– Я ранен. Мне как раз такое движение нельзя делать.
– Правда? Серьёзная рана?
Ингвар продемонстрировал плечо, залепленное коркой побуревшей мази. Каждое движение дышало болью. Но сочувствия не дождался.
– Да мне-то ты зачем показываешь? Рыбе покажешь. Она поймёт. Может, сжалится. Даст пропороть себе брюхо. Чтобы ты, калека, пожрал. Я не знаю, как там у вас. У сухопутных. Но здесь у нас, на глубине, рыбы не особо жалостливые. Можешь порыбачить. И с рыбой выяснить, совместимы ли твои ранения с жизнью или нет.
– Совместимы, только вот…
– Не мне, – остановил его Лоа. – Ссы в уши рыбе.
С этого момента Ингвар больше не ныл вслух. Только про себя. И то без вдохновения – скорее, по инерции.
Улыбаешься – значит, не сломали.
– Можно начинать?
Ингвар ухмыльнулся и перехватил оружие. Петлю он надел на левое запястье. Бросать тоже собрался левой, правой лишь направляя острогу.
– Погоди, погоди, погоди, – совсем по-стариковски сказал Ной. – Сейчас часы налажу.
Он сдвинул камень, и в стене открылась ниша. Там рядком висели большие клепсидры. В быту такие здоровенные не использовались, а вот на кораблях, в залах суда или на состязаниях атлетов применялись.
В детстве Ингвар думал, что в больших клепсидрах умещается больше времени. И на корабли его с собой берут много, чтобы оно не кончилось где-нибудь в пути. Скорость переливания зависела не только от объёма стеклянного пузыря и размера отверстия, но и от того, насколько густая жидкость обозначала время. В огромной ёмкости, куда был налит целый таз синей жидкости, может плавать всего лишь одна минута. Размер клепсидры определялся не тем, сколько туда должно было вместиться времени, а наглядностью демонстрации. Со временем всегда так.
Но это Ингвар понял уже только когда вырос.
– А зачем часы?
– Капает. Бей рыбу. Поймаешь, я запущу другие часы.
Из этого следовало, что всего предстояло добыть двенадцать карпов – столько было клепсидр.
– Если будет рыба, я запущу часы. А если не будет рыбы, я запущу акулу. Она тебе поможет с рыбами управляться. А если опять не будет рыбы, я тебя к ней запущу.
– К акуле?
– Да. Они тоже плохо учатся. Тоже тупые.
– А если я всех рыб убью?
– Наступит голод, – недовольно проскрипел Ной. – Океан без рыб погибнет.
– Да нет же, я не про всех вообще, я про…
– Ссы в уши рыбе, – отмахнулся Лоа удачи и океанов и перевернул клепсидру.
Синяя жидкость потекла тягучими каплями. Сначала Ингвар растерялся. Сделал пробный бросок. Он не пытался попасть. Хотел только понять, как идёт это оружие. Вспомнить, как работать острогой. Это был самый похожий опыт. Но громоздкий гарпун был куда тяжелее. Сразу же пробил карпу голову. Не понадобилось обращаться к помощи Сейда. Поддев добычу, Ингвар швырнул её под ноги Ною. Лоа перевернул вторую клепсидру.
Океан накормит или осиротит, но не похвалит и не отчитает.
Ингвар ударил в скопление рыбок, заинтересовавшихся облачком крови, которое осталось от предыдущей жертвы. Острога прошла сквозь облачко, но не коснулась рыб.
Великан выдохнул сквозь сжатые зубы. Улыбнулся, через силу. Проламывая улыбкой боль, он представил Тульпу. Но у неё было такое недовольное этим малодушием лицо, что Нинсон тут же представил Исса.
Вертикаль. Холодная ровная грань, туго сжатая до самого минимума – единственная вертикальная линия, основа основ. Предначертание для остальных рун.
Ледяная руна расплылась по лбу Великана. От воды пахнуло холодом, а кожа покрылась мурашками. Время в клепсидре побежало в три-четыре раза быстрее, чем обычно – капли просачивались вниз с неестественной частотой.
Рыбы вокруг тоже не двигались. Кажется, Исса коснулась и их.
Неловко метнувшаяся в сторону рыбка оказалась пронзена острогой. Добивать её было нечем. Да и клепсидра дожимала последними каплями. Нинсон снял трепыхающееся тело за жабры и бросил Ною.
Тот перевернул третью клепсидру.
Вторая к этому моменту опустела.
– Эй! Ты мог бы? Добей животное-то…
– Ох уж это бабье мягкосердечие… – презрительно хмыкнул Лоа.
Но всё же пристукнул рыбку багром.
Ингвар снова и снова метал ледяную Исса в цель.
Снова и снова представлял, как делал бы это высушенный ветром, выдубленный солью, прокопчённый солнцем Лоа.
Нинсон перестал считать попытки. Просто мазал и мазал.
Исса была неподатливой и хрупкой, прихотливой и ломкой.
Если Великан не расплёскивал оргон, то обязательно промахивался по рыбе. Если попадал руной Исса, то промахивался по медленной рыбе острогой. Если рыба становилась вялой, затылок ломило от холода, а боль в рваном мясе правого плеча удавалось преодолеть, то бросок остроги выходил удачным.
Но это вело только к новой пытке.
И новым перевёрнутым часам с синей водой.
– Всё, теперь акула! – провозгласил Ной, когда не осталось клепсидр, которые нужно было переворачивать.
– Я же всё прошёл! – Ингвар едва пропихнул эти слова сквозь замёрзшие синие губы.
– Напомни об этом акуле! – Улыбка Ноя была весёлой, но плотоядной. Как у дельфина.
Из сокрытого до поры подводного хода появилось огромное тело. Ингвар потряс головой. Нет, это какие-то образы из сказок. Это он сам себя напугал. Тело хищницы было совсем не огромным, лишь чуть больше метра. Длинным оно казалось из-за хвоста, который ремнём тянулся ещё на метр.
Не акула из саг, что могла топить корабли. Но любой, кто видел на расстоянии вытянутой руки настоящую живую акулу, пусть и скромных размеров, понимал, какой ужас вселяют в сердце теплокровного эти мёртвые серые глаза и сплошь состоящая из зубов пасть, размыкающая голову пополам.
– Ной.
– Мочи эту суку!
Этот кровожадный клич был выплюнут с таким остервенением, что Ингвар не поручился бы, кого подбадривает Лоа – его, Великана, или акулу. На несколько секунд Нинсон застыл в нерешительности. Торопиться было некуда. Время не утекало. Оставалось сообразить, как половчее прибить эту гадину.
Что-то трогательное было в этой свирепой и безмозглой, как считалось, твари. В её мутных глазах прирождённого убийцы. В исполосованной шрамами морде. В дважды проколотом спинном плавнике. В ошалело мечущемся животном, попавшем в чуждую и гибельную пресную воду.
Колдовским мудрым взором Ингвар видел суть вещей и понимал, что ему предстоит лишить жизни маленькое и злобное создание, только чтобы продемонстрировать лихость Седьмому Лоа.
Одинокая правда Великана была в том, что это маленькое злобное создание не так уж отличалось от других маленьких злобных созданий – людей.
Ной же истолковал промедление по-своему.
– Не с трапа её мочи, дурень! Лезь в воду, клять! Кидай руну! Бей в застывшую пасть. Пока акула будет там, ты из воды не выйдешь, понял? Лезь давай!
Ингвар разозлился и спрыгнул в воду, держа острогу поперёк, как боевой шест.
Хищная рыба совсем перестала соображать.
Металась в воде, полной густых кровяных облачков.
Акула атаковала немедленно. Тем более что ей было сподручно кусать подставленную поперёк пасти острогу. Сработала ли это Исса, которую Ингвар постоянно холодил у себя между глаз, или злость ускорила его реакцию – движение Нинсона получилось мгновенным.
Ингвар оставил на остроге лишь одну слабосильную правую руку, чтобы придерживать тварь. Поднырнул под рыбу. Ушёл от удара бичом хвоста. Обнял акулу левой рукой. И вытолкнул из воды, встав на дно бассейна. Весила она не больше, чем он сам. А мужчина в состоянии поднять над головой собственный вес.
Нинсон знал, что его роста хватит достать до дна. Ещё во время неудачных опытов с бросанием остроги он понял, что глубина бассейна немногим более двух метров. С головой уйдя под воду, он дотронулся до светящегося дна, погрузился в холодные и липкие водоросли. Раздавил лопающиеся как икринки наросты с голубым светом внутри. Зарычал от натуги, исходя пузырями воздуха, но выпихнул-таки ошалевшую рыбу на сушу, под ноги Ною.
Вынырнул сам. Но не вылезал. Остался в воде. Только упёрся руками в острогу, не давая рыбине сползти обратно в бассейн. Он видел, как тварь задыхалась на воздухе, но знал, что Ной не из тех, кто будет долго ломать комедию. Либо сразу признает за ним право на подобное завершение испытания, либо снова заставит сражаться с акулой, спихнув её в бассейн.
Ной отошёл, чтобы его не задел молотящий хвост. Незыблемо упёр багор. Водрузил подбородок на руки. Всем своим видом показывая, что прождёт столько времени, сколько будет нужно. Минуту, или год, или век – ему не было особой разницы.
Попробуй, одолей океан ожиданием.
Акула дёргалась. Ингвар мог её убить. Мог оставить как есть, с острогой в челюстях. Тогда оставалось ждать смерти акулы. И смерти гораздо более долгой и мучительной, чем мог бы подарить один мгновенный удар.
Что ж. Это должно было послужить ему хорошим уроком.
И послужило. Но отнюдь не уроком смирения.
Ненависть полыхнула в пасмурных глазах.
Ингвар раз за разом бросал Исса в пасть неугомонного хищника. Выламывающийся от боли сустав уже не тревожил его. Треугольные зубы, клацавшие перед носом, уже не пугали. Он лил и лил расплавленную, но обжигающе холодную ртуть из центра лба куда-то между вылупленными бельмами рыбы.
Усыплял её, замедлял жизнь, остужал кровь.
– Исса… Исса…Исса…
От рыбаков он слышал невероятные истории о том, что акулу ловили, уже даже потрошили, а она потом всё равно прыгала за борт и уплывала. И снова попадалась на крючок другим рыбакам. Уже без внутренностей, но ещё с яростным желанием убивать.
В байках акула могла запросто отхватить кусок ноги тому, кто беспечно решался пройти перед мордой, пойманной вчера и по всем признакам мёртвой рыбины. Это означало, что имелся хороший шанс увидеть, как акула оживёт, если после всех испытаний столкнуть её в воду. Надо только угомонить её.
– Исса… Исса… Исса…
Сквозь Сейд было сложно расслышать, но Ингвар разобрал, что Ной говорит с кем-то невидимым. Сначала он подумал, что Седьмой Лоа бормочет заклятие. Но потом понял, что это несколько осмысленных фраз. Удалось поймать только два последних слова: «злой» и «оргон». Злой оргон.
Акула остыла.
Ной не шевелился.
Смотрел на Великана.
Ингвар отчётливо слышал скрипящие снастями мысли.
Похоже, внутренний голос или к чему там прислушивался Ной, чуть склонив голову набок, велел ему никак не обсуждать произошедшее, а продолжать обучение.
– Ты уже понял… Руна Исса замедляет жизнь. И дыхание. Замедляет ток крови. Биение сердца. Подобно тому, как лёд замедляет воду. Исса может замедлить любой поток. Будь то поток мыслей или протекание болезни. С болезнью сейчас не будем. А с воздухом попробуем. Раз уж ты такой способный оказался.
Ной взглянул на акулу. Ингвар тоже покосился на неё.
Рыба не шевелилась.
– Насколько ты можешь задержать дыхание?
– Не знаю. На полминуты, может быть.
Ной махнул рукой, показывая, что Ингвару предстоит следовать в другой бассейн.
– А я думаю, на всю минуту. Вон какие лёгкие здоровые. С руной, так на две. После прыжка, к которому тебя готовит Тульпа, тебе придётся пять минут плыть под водой. Так что лучше бы ты мог столько выдержать. Во сне время может течь быстро. В убежище тоже. Так что тренировок у нас будет много. Каждый день. Ты подыши. Переведи дух. Что ж я, зверь что ли? Не-е-ет…
Старик хрипло прошелестел своё долгое «не-е-ет».
Ингвар покрепче взялся за острогу и рывком спины бросил затихшую рыбину. Она легко соскочила с мокрого камня. Оказавшись в воде, акула несколько раз конвульсивно дёрнулась и принялась плавать нервными кругами, время от времени резко ударяя плетью хвоста через голову, как скорпион. Чудная рыба.
Нинсон выбрался на берег, пока акула приходила в себя.
Ной ничего не сказал по поводу акулы. Он привёл Ингвара к колодцу в затопленной шахте. На стенах шахты светящаяся слизь не приживалась, и закрытый решёткой колодец уходил в темноту. Седьмой Лоа вытащил клепсидру из ниши, а из колодца вытянул верёвку. На конце был завязан большой узел, в который вцепился крупный васильковый осьминог.
Как показалось Ингвару, осьминог был испуган. Хотя читать эмоции по глазам с прямоугольным зрачком было трудно. Так что в жёлтых вылупленных глазах чудища Ингвар просто прочёл отражение своего же страха.
– Знакомься. Твой напарник. Павель.
Ингвар механически протянул руку, показывая инсигнии в жесте приветствия.
– Гэлхэф.
Ной вручил клепсидру осьминогу. Тот нежно обнял её двумя щупальцами. Явно знал, как обращаться с этой вещицей. Потом осторожно принял из рук старика горсть светящихся серо-голубых водорослей. Оставшимися двумя щупальцами он прочно держался за узел на конце верёвки.
Ной подал осьминога Ингвару. Гарпуном указал в темноту колодца.
– Иди.
– Туда плыть? В темноту?
– Рано тебе ещё в темноту, Ингвар. Это будет вторая руна. Пока просто покажи, что ты умеешь бросать Исса. С Павелем нечего бояться. Он там всё знает. А если утопнешь, постучит.
– Целая клепсидра? Это же две минуты! Может, начать с минуты?
– Поплавок замедли.
– Что за поплавок?
– Дыхательный поплавок.
– Какой ещё дыхательный поплавок?
– А как ты дышишь? Не шариком? Туманом? Лесник научил?
– Лесник ничему не учил. Воздухом просто дышу.
Ингвар осторожно повесил Павеля на край колодца так, чтобы осьминог погрузился в воду.
– Тогда у тебя вправду ничего не получится. Давай-ка научу тебя дышать. Ложись. Если продолжишь дышать, как полудохлый опоссум, то моряка из тебя не выйдет. Дышать нужно как?
– Глубоко? – предположил Ингвар.