Красная Книга

Знаки на мизинце каждый выбирал сам. Поэтому у Нинсона там пока было пусто. Он полагал, что когда-нибудь поставит туда недостающий символ. Глиф, что запечатает оргоновую пустоту. Ту, что всегда ощущалась неизбывной печалью.

От которой особенно тоскливо было осенью. Которая отравляла раннюю весну и так терпко чувствовалась летними вечерами. От которой, как говорят, могла излечить настоящая любовь, или настоящее призвание, или что угодно, главное – настоящее, корневое.

Но настоящего не было. Не было даже знака.

Лонека казалась чем-то настоящим…

Ингвар усмехнулся. Надо же. Уже и не вспомнить толком те ощущения. Лишь какие-то эпизоды. Фрагменты мозаики, стёклышки витража. Как стаскивал с неё жреческое лиловое платье.

Как хохотали. Как по красной от закатного солнца коже струилось красное вино, как они залили всё что можно в его тесной комнатке. И не единожды. И не только вином.

Как хохотали. Как он усадил её голой задницей на какие-то жертвенные подношения. Как они опрокинули десяток кубков, которые ещё долго грохотали по каменному полу.

Как хохотали. Какой поднялся грохот. Как они потом отмывали храм. Как дико, неистово хохотали и любили друг друга.

Ещё чреда интересных увлечений. Красивых лиц. Обложек книг, которым Великан запускал пальцы между страниц, слюнявил уголки, листал, листал, перелистывал.

Но ничего, что хотелось бы навсегда сохранить в коже и Мактубе.

Ингвар надеялся, что ещё поставит в ряд инсигний какой-то свой глиф, символ целостности. Символ того, что будет по-настоящему созвучно оргоновой мелодии его танджонов.

Нинсон в задумчивости тёр ладонь, счищая кровь и грязь.

Пока под стёртым слоем не обнаружился знак.

– Что это?

– Глиф, – спокойно сказала Тульпа.

На мизинец можно было поставить любой символ, в том числе и такой, который вовсе не использовался на Лалангамене. Определённая философия была и в том, чтобы ничего не наносить на мизинец. Кто-то считал это принятием – готовностью к любым поворотам, свободой манёвра для духа и сознания. А кто-то просто пережитком детства, неспособностью определиться, неготовностью взять судьбу в собственные руки.

И Нинсон как раз был из тех, кто к тридцати с лишним годам так и не знал ещё, кем хочет стать, когда вырастет. Мизинец его оставался чист. Кожа ждала. Странный значок. Похожий одновременно и на «Т», и на «Ь».

– Его не было.

– А теперь есть. Видел такой знак прежде?

– Нет. Наверное, нет. Может быть, в книге… или в храме Инка…

Храмы Инка, любителя и собирателя знаков, пестрели всевозможными значками, покрытые сверху донизу резьбой пиктограмм и символов.

Тульпа сказала:

– По виду инсигния довольно старая. Не такая старая, как остальные, но, во всяком случае, несколько месяцев ей уже определённо есть. Может быть, и несколько лет.

Женщина потерла ладонь Великана, счищая грязь с остальных инсигний, оттирая засохшую кровь, обнажая ссадины. Она делала это сильными движениями, без нежности и без жалости, с профессиональной аккуратностью, как делают массаж любви жрицы Ишты.

– Инсигнии, – сказала Тульпа. – Ну и что?

– А то, что ведь ясно, что я – это я. Моя прошлая жизнь не придумана. Откуда взялся этот глиф, я понятия не имею. Но остальные-то отметки мои. О жене, об учёбе. Я это не придумал. Это всё было!

– Просто маскировка. Выпачканные пальцы. Подумаешь, п-ф-ф. Да ты себе целое тело сумел раздобыть. И теперь думаешь впечатлить меня поддельными татуировками?

Мысль о подделке инсигний была такой кощунственной, что даже Нинсон, в бытность дельцом часто нарушавший законы, не сразу переварил её.

– Но книги лиц священны. Их же не подделать.

– С уровнем влияния великого колдуна, каким ты был в то время, ты мог хоть мемуары написать в книгу лиц. Тем более, если твоя булла только там. Если бы ты был дворянином, то пришлось бы лезть в бархатную книгу. Это уже сложнее. Разные ведомства. Если бы ты был ещё и колдун, то понадобилось бы лезть в книгу теней. А с тобой, простолюдином без герба и без колдовских способностей, всего-то делов.

– А сигнум?

– А что сигнум?

– У меня был сигнум? Я был сигнифером?

– Ты был легендарным колдуном. У тебя было всё, что нужно. Всё. И книга, и посох, и фамильяр, и скакун. Я не могу рассказать подробности обо всём этом. Сама знаю немного. А тебе и вовсе не надо, а то сболтнёшь лишнего, когда пятки прижгут.

Ингвар молча кивнул.

– Ты был сигнифером. Когда мы с тобой виделись, у тебя было несколько сигнумов. Что само по себе делало тебя легендой. Но это в другом теле, я же говорю. Про те сигнумы я ничего не скажу. А у этого тела нет никаких сигнумов. И не может быть. Это же тело сказочника. Откуда бы у тебя взялся сигнум? Как бы ты его получил?

– Я… не знаю… На всякий случай спросил… – смутился Ингвар.

– Ты выиграл в лотерею Кинка на играх? Один из дюжины ежегодных счастливчиков? Или выиграл аукцион Доли? Или ты принадлежишь к одной из богатейших семей этого мира? Или стал лучшим автором года? Чтобы стать лучшим автором, надо хотя бы одну книжку написать сначала, Ингвар. Так откуда у тебя может быть сигнум?

У него была книжка. Но он не стал говорить об этом Тульпе.

Или не было?

Получается, он только придумал, что у него была книжка?

Или, точнее, ему это внушил его… прародитель?

Кем ему приходится тот легендарный колдун?

Кем он приходится сам себе?

– Когда мы с тобой общались последний раз, ты ещё не знал точно, под какой личиной будет удобнее скрываться. Сигнум выдал бы тебя любому видящему. А так атраментовый рисунок не помешал бы, конечно. И заживало бы всё как на собаке, и оргон бы резвее тёк…

– Ты можешь рассказать мне про оргон? Почему его мало?

– Это хороший вопрос, честное слово. Но он немного не по адресу. Надо спросить тебя. Почему ты смог так мало накопить? Из тех причин, которые я могу навскидку назвать. Семь личных гигеров, как ты их называл. Ты гордый, лживый, сластолюбивый, похотливый, жирный, завистливый, клятский лентяй. Можешь быть каким угодно легендарным, каким угодно смелым, каким угодно талантливым колдуном.

Ничего нового Ингвар Нинсон про себя не услышал.

– Но ничто из этих твоих достоинств не даёт оргона, понимаешь? Нужно было вовремя ложиться спать, меньше тискать девок, хоть раз выдержать до конца положенный пост. Хоть раз, Ингвар!

– Сластолюбивый и похотливый – это не про одно и то же?

– Если стоит хорошо и часто, то, может, и про одно и то же. А если речь про обжиралово по ночам – то разные вещи.

– Понятно, – сник Ингвар.

Нинсон знал Сейд. Что такое оргон, знал отлично.

Знал, что колдуны им колдуют. Знал, что так не говорят.

Как и про писателя не скажут, что он пишет вдохновением.

Знал, что эту энергию можно набрать, если вести правильный образ жизни. Быть дисциплинированным и регулярными практиками возгонять оргон.

Не только колдуны обладают оргоном.

Оптимисты даже делают из этого вывод, что, значит, все люди чуточку колдуны. Но это не так.

Граница между колдунами и пустышками чёткая. Именно оттого, что нельзя научиться быть колдуном или перестать быть колдуном.

Впрочем, так Ингвар считал ранее. Учитывая, что он прямо сейчас учится быть колдуном, знания о мире придётся пересмотреть. Но если опираться на общие представления, дело обстояло именно так.

Художник может мазюкать что угодно и на чём угодно. Некоторые умудряются продавать вкривь и вкось нарисованные каракули за баснословные деньги. Когда мазюкала становится художником? Когда его признали другие художники? Когда полотна стали продаваться? Когда они нравятся хотя бы одному человеку на свете?

Грань можно провести там, где можно увидеть, потрогать, услышать результат. О качестве результата можно не говорить. О способах определения этого качества – тоже. Важно наличие результата. Существование в мире. Запись в Мактуб.

Так одна точка – может быть картиной, а стало быть, её автор – художником.

Извлеченная нота – может быть мелодией, а стало быть, её автор – музыкантом.

Самый посредственный текст – книгой, а стало быть, его автор – писателем.

С колдовством так не получится.

Колдун – тот, кто может нагреть кружку воды в руке. Отгадать загаданное число. Взглядом подвинуть лучину.

Те, кто смогут – обладают зерном колдовства.

Они могут с возрастом и тренировками стать могущественнее, а могут никогда не продвинуться в колдовском ремесле. Но они колдуны и колдуньи.

Те, кто не могут – пустышки. Навсегда.

Поэтому грань между неграмотным и писателем, нищим и богачом, преступником и героем – всегда тоньше, чем между колдуном и пустышкой.

Любой неграмотный может выучиться писать.

Мал шанс на то, что он потом станет писателем. Но он есть.

Нищий может стать богачом. Что случается редко.

А вот любой богач имеет реальный шанс стать нищим.

Любой герой может стать преступником.

А любой преступник – хоть и сложнее подобрать для этого необходимые обстоятельства – может стать героем.

Один на сто, один на тысячу, один на десять тысяч или на сто тысяч. Найдутся примеры перехода из одной категории в другую. Дело лишь в частоте этих примеров, в знаменателе.

Пустышка же никогда не сможет стать колдуном.

Ни любовь самого благородного принца, ни поцелуй лягушки, ни укус паука, ни находка заколдованного зелёного перстня, ни что-либо иное не сможет наполнить танджоны пустышки нужным количеством оргона. Потому и пустышка.

Однако оргон – это энергия жизни.

Не какая-то особенная, присущая только колдунам. Уместнее сказать, что колдуны расходуют и на жизнь, и на колдовство то, что пустышки используют лишь на жизнь и малое колдовство – творчество.

– Хотя какая эта жизнь, без колдовства, – произнесла Тульпа эхом его мыслей. – Каждый человек с рождения обладает каким-то количеством оргона. Если он потеряет весь, то жизнь уйдёт. Каждый человек – это в каком-то смысле ёмкость для оргона.

– Танджон?

– Именно. Их три. И каждый…

– Уж про танджоны-то я знаю, не надо мне рассказывать…

– Знаешь? А не завалить ли тебе пахтало? Не послушать ли ещё разок, чтоб понять, как этими знаниями пользоваться?! – Тульпу всерьёз раздражало, когда Нинсон перебивал. – Нижний танджон расположен в животе, за пупком, в районе матки. Там физическая мощь. Сила. У женщин там особый запас. Из него-то и лепится ребёнок. Говорят, потому среди мужчин так мало колдунов. Средний в груди, на уровне сердца. Это принятие решений. Воля. А верхний там, где у Ишты рисуют третий глаз, посередине лба. Там восприятие: мысли, зрение, слух.

«Ясно, конечно», – подумал Ингвар.

– Пустышка смотрит на предмет. Верхний танджон вспух от оргона. Пошла работа мысли. Пустышка поняла: вещь! И тогда средний танджон подсветился. Сердечко решилось. Хочу это! Нижний танджон выплеснул оргон. Началось движение. Берём!

«А когда люди стареют…» – вспомнил Нинсон продолжение этого урока.

– А когда люди стареют, то оргоновый баланс нарушается. Верхний танджон видит предмет. Но долго не может уразуметь, что же видит. Средний всё никак не раздухарится. Наконец решается. Хочу! Но уже остыл нижний танджон. Нет сил, чтобы осуществить задуманное.

Руки Тульпы ползали вверх-вниз по телу, наглядно объясняя Ингвару ток невидимой энергии.

– Мы им дышим. Нужно больше оргона – дыши правильно! Когда нижний танджон наполнится, будут силы жить. Тогда оргон идёт выше. Как фонтан. Вверх, по спине, протекает в позвоночнике и растекается в груди. Появляются силы хотеть. Не впустую хотеть, а по-настоящему, с намерением. А потом, когда грудь заполнилась оргоном, когда есть силы не только делать, но и чувствовать, то оргон вскипает, подступает к горлу, и вот заполняет голову. Танджон полон – можно колдовать.

– Тульпа, как увеличить танджон?

– Увеличить хранилище оргона сложно. Запас оргона – это то, что определяет силу колдуна. Если бы все эти книжки «Как увеличить танджон за три недели» работали – то колдуны только этим увеличением с утра до вечера и занимались бы. Это как мудрость.

– Мудрость?

– Ну да. Вот как увеличить мудрость? Тут и книги, и общение, и путешествия, и… жизнь. Ты конкретно всю жизнь шёл ко дворцу мудрости дорогой крайностей. Вычурно оправдывал свои чудачества. Однако колдовал ты тоже лихо.

– Нда. Вот и пришёл.

Ингвар печальным взглядом обвёл темницу, шарик люмфайра, дымную трубку, большой дряблый живот, выпачканный кровью, вонючую попону на соломе. Потом выразительно посмотрел на Тульпу.

Она продолжила:

– Глубочайшая мудрость обречена казаться безумием всем, кто ею не обладает. Конкретного пути тут нет. Множество яйцеголовых сидит в своих башнях из слоновой кости и пытается выскрести мудрость из-под обложек. Множество отринутых жизнью скитальцев ищет себя по дорогам Лалангамены. Множество страшащихся одиночества колдуний прибилось к шумным компаниям. Или собрали вокруг себя собственные.

– Следовало ожидать…

– А вот увеличить приток оргона несложно. Есть упражнения.

– Так их потом ещё нужно делать, – усмехнулся Ингвар.

– Да, обычно срезаются как раз на этом этапе. Но ещё важно сократить отток. Это как дырявое ведро. Ты можешь выливать туда всё больше и больше воды, а оно всё равно будет пустым, если ты сначала не залатаешь прорехи.

– Что ещё за прорехи?

– У кого как. Есть люди, которые отъедают энергию. Незаконченные дела. Невыполненные обещания. Обиды – это прямо здоровенные пробоины. Болезни – тоже. Может утечь сколько угодно оргона. Да мало ли можно в себе дырок понаделать.

– А мне как быть?

– Практики практиковать, а не просто знать о них. Вспоминать Сейд. Учиться пользоваться каждой руной. Стараться всё меньше энергии тратить на каждое применение. Так, чтобы каждый бросок был лёгким, естественным. И результат возвращал часть оргона.

– А в Убежище можно будет накопить оргон?

– Хороший вопрос. Да. Можно. Там не будет ванны с оргоном или чего-то такого. Так же придётся делать те же упражнения. Совершать те же практики.

– А какие конкретно, ты можешь сказать? Научить?

– Могу. Хотя лучше тебя этому обучат Лоа.

– Лоа? Настоящие?

– Нет, не настоящие, а те, которых ты себе вместо них представляешь. Ты с ними сможешь встретиться в Убежище.

– То есть у меня в Убежище есть свои Лоа, что ли?

– Типа того.

– Может, сходим к ним?

– Хорошо. Но не в первый день. Думаю, все двери будут закрыты. А ещё придётся отыскать ключи. Нам бы для начала в само Убежище попасть. Уже хорошо.

– А зачем нам туда, если там пусто?

– Убежище даёт тебе три важные вещи. Возможность отдохнуть. Возможность вспомнить. Возможность посоветоваться. Сегодня будет первый урок. Пока просто посмотрим, что внутри. И дадим тебе поспать.

– Как поспать?

– Как поспать? – повысила голос Тульпа. – Ты что, совсем дебил? Совсем своей башкой думать разучился? Ляжешь, глазки закроешь и поспишь. Мы попадём в комнату. Там лежанка. Как это будет выглядеть, я догадываюсь, но точно не знаю. Твой разум что-то нам сотворит. В следующие разы, если выберешься из подземелья, будешь всё делать по-своему. Пока ничего менять не надо. Пользуйся тем, что уже нарисовано.

– Нарисовано?

– Да. Ну думай же: Мактуб – книга. Оргон – чернила. Намерения – идеи. Мысли и поступки – слова. Ты ещё не уловил всю эту общую канву навязчивых литературных аллегорий?

– А-а-а… Тут прямо как иллюстрация. В книжке. Нарисовано. Да, теперь понял.

Тульпа хлопнула в ладоши, и яркая улыбка озарила её лицо и мир Великана.

– Готов к путешествию?

Тульпа снова набила трубку и передала её Ингвару. Сама она села напротив, оказавшись между нарисованной дверью и колдуном.

– Да. Вот так. Так и смотри. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Хватит ёрничать. Это заклинание. Там текст такой.

– Ладно.

– И дыши, как я показываю. Я буду дышать с тобой, только без трубки.

Затяжки следовали одна за другой, пятисекундным каскадом. Чтобы он не сбивался с ритма, Тульпе приходилось ассистировать. Она считала вместе с ним, громко, вслух, вытягивая пальцы из сжатого кулачка.

Нужно было сделать долгий вдох, оставить дым в лёгких, потом плавно выдыхать, потом вовсе не дышать. Каждое действие по пять секунд. Затем перерыв для пяти глубоких вдохов без дыма. И снова цикл пятисекундного дыхания. Нинсон довольно быстро утратил способность считать, а затем и способность цепляться мыслью за какой-то предмет или понятие.

Он кашлял, курил, давился, снова курил, а мысли его бегали вокруг. Робкие и любопытные лисята.

Уголёк тоже превратился в лисицу, чёрно-бурую, с подпалинами. Принюхивался к подолу Тульпы, ходил кругами, щурил янтарные глаза, скрёбся в дверь в стене.

Внимание Великана распадалось, расслаивалось, суетилось, как выбежавшая на лёд лиса, которая не может совладать с оскальзывающимися лапками.

Ещё секунда – и он оказался на заснеженном островке, а с большого берега к нему бежала улыбающаяся лиса и что-то пыталась сказать. Но она так смеялась, что не могла произнести ни слова.

За лисой гнался на коньках бородач грозного вида. Он мчался быстрее, чем пробиралась к Ингвару оскальзывающаяся на каждом шагу лиса.

А вдалеке, за человеком, маячил огромный трёхголовый пёс. Ингвар чутьём спящего знал: мускулистый бородач уверен, что преследуют его.

Бородач был собран и спокоен, воинственно поблёскивал железной бородой. Лиса была в панике от того, что чудовище гналось за ней, девять хвостов трепетали. Ингвар с полной достоверностью знал, что монстр охотится за ним. Для того у пса и было три головы – чтобы страха хватило на каждого.

– Да. Вот так. Так ты и смотри. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. В меня. Через меня. В меня. Через меня. В меня. Через меня. Через меня. В меня. Через меня. Через меня. Через меня.