Красная Книга
– Вы смогли общаться с Тульпой. Это значит, какая-то часть сознания верит, милорд. Вы смогли использовать гримуар. Вспомните. Иначе бы меня здесь не было. Я просто не знал бы, где вас встречать.
Эшер говорил чистую правду. Каждый ребёнок знал, что ксон для пустышек, а гримуар для полнокровных.
Ингвар расслышал мурлыканье Уголька в образе кота, устроившегося где-то рядом. Вот он, старый друг, призрак фамильяра – лучшее доказательство того, как сложно ему, Нинсону, отличать выдуманное от реального.
– Вы смогли подобрать момент появления, чтобы потерять телохранителя, а не жизнь. Вы опознали нужную из двенадцати дорог. Вы выдержали непростое лечение. Какие ещё вам нужны доказательства?
– Да… По поводу доказательств. У меня была пирамидка.
– Какая пирамидка? Откуда?
– С вершины горы. Камешек. Она светилась, когда я использовал Сейд. Я хотел её исследовать. Но потерял. Там, где встретился с Кином. Он найдёт. Надо его отправить.
– Хм… Я решу этот вопрос, и мы найдём пирамидку.
Растерянность Эшера не ускользнула от внимания Ингвара.
– Где Кин?
– Хм… Давайте по порядку. Пирамидку мы найдём. И исследуйте её сколько хотите. Вы убедитесь в том, что это совершенно обычный камень. Светился не он. Светилось ваше восприятие мира. Это как если бы смотреть на этот камешек сквозь цветную стекляшку. Он был бы цветным. Но не потому, что поменял цвет. Дело в вашем восприятии, когда вы пользуетесь Сейдом. Можно использовать руны на себя или бросать их куда-то. Райд, которую вы использовали, могла спровоцировать и какое-то внешнее явление. Ну, например, со стороны нужной дороги мог бы появиться орёл. Или облако необычной формы. Или это было бы облако обычной формы. Но в момент использования руны оно показалось бы вам чем-то примечательным. Или там вообще не было бы никакого облака. Понимаете?
Ингвар понимал.
– Милорд, тут уже тонкая грань, где влияние Сейда на мир, где влияние мира на вас, где влияние человека с Сейдом на мир. Этот бешеный треугольник и есть колдовство, в конечном счете.
– Бешеный треугольник, – пробормотал Нинсон.
Он посмотрел на свой мизинец. Сначала на непонятный глиф, открытый вместе с Тульпой. Потом на вторую фалангу, на то место, куда можно было ещё поставить инсигнию. А не сделать ли своим глифом треугольник? Три саламандры не случайно появились на гербе.
– Всё в порядке, милорд?
– А где человек, что встретил меня по дороге к лагерю? Где шкура Бьярхендила?
– Бьярнхедин. Не Бьярхендил, а Бьярнхедин. Позволю себе заметить, что вы опять неправильно произносите его имя. Их надо уважать. Имена пишут на обложке Мактуба. Этот человек умер за вас. Извольте отзываться о нём уважительно. Бьярн-хед-ин. А не Бьяр-хенд-ил. Мы забрали его с горы и погребли так, как он того желал.
Потом добавил, уже гораздо спокойнее:
– Шкура и остальные его вещи в повозке. Кин на разведке.
– Так какой сейчас день, Эшер?
– Сейчас ночь, милорд.
– Что ты несёшь? Я всё вижу прекрасно. Сейчас же светло.
– Да? – с подначкой спросил Эшер. – А где, в таком случае, солнце?
Ингвар посмотрел на небо. Действительно, несмотря на то, что света казалось предостаточно, источника у него не было. Ни солнца, ни луны, ни звёзд. Одно большое серое небо в лёгких разводах расплывшейся акварели облаков.
– Эшер! Солнца нет!
– Да, вы пока не владеете оргоном и без толку тратите его на что ни попадя. Ну и зелья имеют некоторые специфические эффекты, иногда. Позволяют видеть в глубочайшей тьме, и всё в таком духе…
– Тогда ещё вопрос. Посмотри-ка на мой затылок.
Ингвар кое-как сел, убрал длинные и всё ещё жирные на ощупь волосы с затылка. Другой рукой провёл по шее, там, где давно, чуть ли ещё не в начале обучения с Тульпой, нащупал несколько громадных волдырей.
Сперва он подумал, что это шрамы. Узловатые уплотнения были похожи на застарелые рубцы. Но это какой же удар топором надо было получить по шее, чтобы остались такие шрамы.
И как можно было этого не запомнить?
И сколько бы времени такая рана заживала?
Потом предположил, что это просто чирьи, которыми немудрено было обзавестись, поселившись в пыточных застенках. Каждую ночь он мог принимать придуманный душ в Убежище. Влажные фантазии, как называл это сам Ингвар. Но всё же реальную часть жизни он жил в грязи и поту. Выдерживал чудовищные пытки и долгие допросы.
Тело стало белым, синяки расплывались легко и надолго, кожа покрывалась скверным маслянистым потом, лицо опухло, глаза слезились густым сливовым клеем. Словом, узник был похож на узника. Под действием Сейда раны заживали быстро, а с этими волдырями на затылке ничего не происходило. Ингвар несколько раз просил Тульпу посмотреть, что там. Но, кроме издёвок, так ничего и не добился.
– Видишь эти кругляши? Что это?
Эшер ответил сразу:
– Это не шрамы. Но это и не фурункулы. Так что никаких мер предпринимать не надо. Они не должны болеть.
Он аккуратно надавил на уплотнение.
– Ведь не болят? Это просто образования. Может быть, сами пройдут. Может быть, никогда не пройдут. Вам нужно начать правильно питаться, милорд. Вы простите меня, но ваши размеры говорят сами за себя. А это вы ещё похудели в плену.
– Я сам разберусь! Что с этими штуками? Их можно удалить?
– Можно, милорд. Я бы, однако, не рекомендовал. Уверен, что любой лекарь подтвердит мои слова. Удаление оставит болезненные следы, которые будут долго заживать. И на которые нельзя наложить повязки. Это же затылок. С другой стороны горло. Его толком не забинтуешь. А практической пользы никакой не будет. Вероятно, рядом будут появляться новые. Если вы не нормализуете питание.
– Я тебя услышал. Прекрати мне говорить, чтобы я меньше жрал. Это уже невежливо, в конце концов! Захочу и похудею. В любой момент. В любой. Понял?
– Да, милорд. Понял.
– Так. Теперь эти штуки. Что если я захочу их убрать? Операция сложная?
– Не очень. Самым сложным будет уговорить вас выбрить часть волос на затылке.
– Состричь волосы? Мне? Свободному человеку? Практикующему колдуну? Волос короткий – значит ум короткий! Не слыхал?!
– Слыхал. Но это просто дурацкая поговорка пустышек. На самом деле, некоторые колдуны стригутся и уверяют, что это никак не повлияло на их способности.
– Чушь! Прекрати! Я тоже уверяю, что янем гвозди могу заколачивать. Уверяют они… Облысею – тоже буду уверять, что так нырять удобнее. А пока что никто не тронет моих волос. Понял?!
– Понял, – привычно согласился Эшер.
– А без этого можно?
– Боюсь, нет, милорд. Под волосами рана будет потеть. И в любом случае, хоть это и простая операция сама по себе, она всё же на шее. Это не шутки. Мне нужно будет много света. Подобающие инструменты. Всё это простерилизовать. В лесу я не стану этого делать, как бы вам ни хотелось избавиться от этих жировиков. А вам будет нужен покой после операции. И довольно долго.
– А в нашем замке можем сделать?
– Хм… Каком замке?
– Ну, каком-нибудь! Мы же не в лесу живём? Надеюсь. Потом, ты же вроде сказал, что ты сенешаль. Нельзя быть просто сенешалем. Можно быть сенешалем чего-то. Какого-то замка или поместья. Ты ж не сенешаль походного лагеря?
– Нет, мы живём не в лесу. И из леса нам нужно убираться поскорее, кстати говоря. Но у нас нет как такового места, в которое можно уйти. Вам уже сто лет как не принадлежит никакое недвижимое имущество. У вас был довольно болезненный развод. Давно, ещё до моего рождения. Так что я только в общих чертах представляю себе картину.
– А с кем развод?
– С колдуньей. Это долгая история. Сейчас важнее, чтобы вы поняли, что нам некуда ехать. Вы не обзаводились каким-то крупным имуществом. Предпочитали золото и драгоценности, редкие вещи, колдовские штуковины. Даже торговали, заодно путешествуя. Или путешествовали, заодно торгуя.
– Эшер. Вот я тебя спрашиваю – с кем развод? Ты мне отвечаешь: с колдуньей. Это нормальный ответ, как ты сам считаешь? Ясно, что не с кобылой и не с конюхом. Как её зовут? Или звали. Она жива? Сколько лет прошло? Что произошло? Я любил её?
Эшер с трудом выговорил злым и напряжённым голосом:
– Мой ответ таков, потому что вы – в бытность настоящим Таро Тайрэном, а не его увечными останками – строго-настрого запретили мне беседы на эту тему. Я поклялся в разговоре с вами избегать этой болезненной темы. В отличие от вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы – это вы. Так что все клятвы, данные вам, я намерен сдержать.
Сенешаль подумал ещё секунду и продолжил:
– Я прекрасно вижу, что вы не уверены в том, что я вам рассказываю правду. Не думайте, что не вижу этого. Я не намерен вас ни в чём убеждать. Любыми доводами я сделаю только хуже. Любую оговорку вы истолкуете превратно. Как вам будет угодно. Можете не верить в то, что вы легендарный колдун. Можете даже не читать письмо, которое себе написали. Я хранил его много лет. Но можете не читать. Ваше право.
– Эшер-Эшер, не кипятись, старый друг. Меня тоже можно понять. День – не день. Я – не я. Колдун – не колдун. Богач – без собственности. Легенда – но ни одной легенды я не припомню. Пытаюсь хоть за что-то зацепиться – и каждый раз какой-то запрет. Ну вот ты бы что делал? Жена – это хоть какая-то зацепка. Живое, как говорится, свидетельство.
– Я бы что делал? Я бы прекратил обжираться! Я бы не пил спиртного! Я бы изучил свои собственные записи. Особенно, если бы имел их такое великое множество. Записывать и сочинять было вашей страстью.
– Ещё одной страстью?
– Да. Чего-чего, а страстей у вас было во множестве. Так что вы всё сможете выяснить, когда просмотрите бумаги. Меня, пожалуйста, не мучайте расспросами. Мне же запрещено говорить с вами на эту тему. И вообще упоминать эту инь.
– Инь? Даже так?
– Вы сами просили отзываться о ней в таком ключе.
– Ладно, пусть инь. Бумаги о браке, о разводе, они у нас есть?
– Да. Уверяю вас. У вас целый книжный шкаф записей. Где-то там можно будет отыскать. Просто не самое разумное делать это в лесу.
– Из леса надо уходить. Не спорю. Вот и стал расспрашивать про резиденцию. Оказалось, что у нас нет резиденции. Но у нас полно золота, так, что ли?
– Да, милорд. Вы разменяли много золота в своё время, для того чтобы можно было содержать челядь в ваше отсутствие.
– У меня и челядь есть?
– А как же! Была. Отсутствие ваше несколько затянулось. Но вы были щедры с пенсиями. Ваша челядь умерла, в основном, от старости. Кроме нас с Рутерсвардом. Мы всё ещё живы благодаря сигнумам. Да, самым настоящим сигнумам, полученным в своё время при вашем содействии. Так-то его получить невозможно, коли ты не могучий колдун или именитый учёный. И вот благодаря вам мы живы и полны сил. И готовы вам служить. Отработать сигнум невозможно. Так что мы будем служить вам до конца, до смерти.
– А сколько у нас золота? Примерно.
– Примерно сколько угодно, милорд. Золотых талантов? Сундук! Серебряных марок? Сундук! Медных унций и железных лепт тоже в избытке. Но…
– Я почему-то был уверен, что будет «но»…
– Но основные ценности не в монетах. У вас есть одна уникальная вещица. Рубиновый Шип. Я завтра вам всё покажу. Нужно будет подумать, где его можно обменять на деньги. Что вам необходимо? Замок? Корабль?
– Мне необходимо поесть. Медвежатина ещё осталась? Мы угостили людей? А то у них с собой только солонина, как я понял.
– Да, они всего медведя уже обглодали. За людей не волнуйтесь.
– А что насчет штанов? Как я буду с охраной знакомиться? Я бы увереннее себя чувствовал в одежде.
– Завтра, милорд. Сегодня надо вас почистить.
– Завтра – лишь ещё одно имя для «никогда», – прочувствовано сказал Ингвар, принимая трубку.
– Глупости какие. Завтра – это просто завтра. Просто чуть позже, чем сегодня. Завтра придадим вам подобающий вид.
Глава 18
Убежище – Ловец Снов
Ингвар зажмурился от хлынувшего света. Белого и яркого.
– Глаза! Закрой глаза! Дай руку!
Великана штормило. Сквозь веки пекло белым пламенем. Нинсон держался за мокрую ладонь женщины и не хотел её отпускать, куда бы они ни шли.
– Открывай. Думаю, получилось.
Ингвар открыл глаза. Света стало ещё меньше, чем в тускло освещённой темнице. Вместо люмфайра теперь была толстая жировая свеча в дешёвом оловянном подсвечнике. Тульпа улыбалась ему.
Искренне. Как тогда казалось.
– Постой пока. Я посмотрю, что ты тут наворотил. Мы как бы в твоей голове, в твоём сне, в твоём романе. Не знаю, какой из вариантов кажется более интересным или более достоверным.
Говоря это, она обходила зал, плавным мановением пальцев зажигая свечи, которых здесь оказалось великое множество.
– Обычно ты предпочитаешь дубовые брёвна. Твоё убежище обычно больше похоже на пристанище друида. Ну, с некоторыми оговорками. На пристанище очень любящего комфорт, очень избалованного и очень богатого друида.
– Может, просто мудрого друида, – с улыбкой заметил Ингвар.
Он осмотрелся. Это, скорее, был кусочек кабинета учёного, перенесённый в пещеру. Везде: и под ногами, и над головой – тот же чёрный влажный камень, в котором вырублена темница. Во главе угла огромный письменный стол с оплавленными башнями свечей. Шкаф – на половине полок книги, на половине безделицы. На стене большая пробковая доска с дюжиной пришпиленных листков.
– Видимо, эту пару недель проведём в такой обстановке, – сказала Тульпа.
Нинсон хорошо соображал. Чётко всё видел. Но совершенно утратил способность изъясняться из-за этого дурацкого дыма. Поэтому молча ходил за Тульпой.
– Главное ты не забыл! – Тульпа указала на три двери, выкрашенные белой краской.
Двери… Нинсон резко обернулся. За спиной не было никакого прохода. Только тяжёлая ткань занавеса. Вся эта стена выглядела, как…
– Полог? Как мы сюда попали? Мы оттуда пришли?
– Стой! Не ходи туда. Это пелена. Грань реальности нельзя вообразить адекватно. Нужен символ. Театральная кулиса. Зелёная дверь. Портал города. Подойдёт даже шкаф. Женщины предпочитают зеркала.
Ингвар отвернулся от пелены и пошёл к центру мира, к большому захламлённому письменному столу. Но Тульпа остановила его и подвела к большому ловцу снов – алтарю Пятого Лоа.
Все ловцы снов были разными.
Но делались по одной схеме: сердце, малый круг, большой круг, инерфы. Сердцем служил важнейший личный амулет, помещённый в центре.
Вокруг строился малый круг. В нити малого круга вплеталось от одной до двенадцати бусин. Определяя, какому Лоа посвящался алтарь. Количество бусин во внешнем круге указывало на возраст того, для кого изготовлялся ловец, или на дату события.
Памятные вещицы, штуки, о которых иначе и не сказать, назывались – инерф. Подвешивались они так же, как и перья. Снизу, на специальных шнурах. Благодаря прихотливым жизненным сюжетам, что угодно могло превратиться в инерф.
Нож, спасший жизнь владельцу.
Молочный зуб выросшего ребёнка.
Лента из свадебного наряда бабушки.
Обручальный венок ушедшего супруга.
Ракушка с берега моря, где было так хорошо.
Первый самостоятельно выкованный гвоздик.
Бирка с ошейника недолго прожившего любимца.
Неизменной популярностью пользовались монетки.
Они были лёгкими, некоторые уже имели в середине дырочку.
Да и у любого найдётся событие в жизни, которое можно обозначить монеткой.
Ингвар подошёл к огромному чёрному ловцу снов. Прошёлся пальцами по основе большого круга, сплетенного из ветвей, перевитых пенькой. Потрогал каждую из тридцати трёх бусин. Тридцать три года.
Потом провёл рукой по кольцу малого круга, из совсем тоненьких веточек. Бусин у этого круга было пять.
Пять красных бусин, как пять повисших на нитях паутины капелек крови. Значит, алтарь посвящен Кинку, Пятому Лоа, покровителю безвольных пленников. Хотя, по традиции, его бусинам надлежало быть зелёными.
В самом сердце алтаря был подвешен сломанный серебряный перстень в форме черепа ворона. Ещё один знак Кинка. Ещё одна отсылка к прошлому учителя и прошлому учителю. Ещё один абзац в Мактубе для него.
Двенадцать вороных перьев.
Огромных, чуть ли не по полметра.
Набор смутно знакомых странных колец.
Золотое колечко с сердечком – на мизинец.
Серебряное витое кольцо – на безымянный палец.
Стальное, прочное, с когтем отточенного резака – на средний.
Костяной перстень с мутным лунным камнем – для указательного.
Ингвар удивился:
– Тут перья ворона и череп ворона. И сломанный перстень в сердце. То есть уже не перстень. Так, память о перстне. Перстень, который нельзя надеть на перст. Перст. Тень.
Ингвар подумал о своём вымышленном питомце, об Угольке.
И как заворожённый прошептал последние слова:
– Перст. Тень.
Тульпа видела, что ему тяжело. Взяла за руку. Стало легче.
И даже логично, что пленный Лоа не получил ничего своего цвета. Здесь не было ни единой зелёной ниточки. Единственное, что выбивалось из чёрного поля – это пять бусин.
– Почему они красные? Почему не зелёные?
– Да янь его знает. Ты же это наворотил. Может, переоценил свои способности к созданию ловцов смерти?
От этой странной оговорки Ингвара пробрала дрожь.
Но Тульпа не заметила. И он ничего не сказал. Повёл Тульпу дальше. Выпускать вспотевшую женскую руку не хотелось.
Двери ничем не отличались.
Ингвар выбрал наугад. И усмехнулся.
– Ты чего? – спросила Тульпа, невольно улыбаясь в ответ.
– Я понял, какой могла бы быть моя эпитафия.
– И?
– «Здесь лежит Великан Ингвар Нинсон. Двери и книги он выбирал наугад».
Глава 19
Лалангамена – Подобающий Вид
Ингвар наконец-то прикрыл срам.
Приличным людям следовало обезопасить от взглядов самое сакральное отверстие человеческого тела – пупок. Даже те, кто не носил штанов или юбок, придерживались этого правила. Так что минимумом ткани на теле становился пояс с узлом или ремень с пряжкой. В большинстве мест Лалангамены этого было достаточно.
Самой обычной нижней одеждой оставалась туника или обмотанное вокруг бёдер парео. Всадникам любого пола было удобнее в штанах, что закрывают внутреннюю поверхность бёдер. Матросам с янь было удобнее скакать по вантам в коротких полотняных штанах, чтобы янь не колотились обо что ни попадя. Матросам с инь ничего не мешало прыгать по канатам и без штанов, а вот грудь они перевязывали тугим ремнём.
Амы, ныряльщицы за жемчугом, голые большую часть жизни, всё равно носили верёвочные пояса, где крепились их плоские ломики для раковин и сумки, в которые они прятали то, что отобрали у океана.
Городские озорницы вставляли в пупок брелок или монетку. Любой не специально предназначенный для того предмет был игрой. И с людьми, и с приличиями. Как бы указывал – я тут не на своём месте, меня тут и вовсе быть не должно.
Даже бродячие артисты строго соблюдали это стародавнее правило, когда давали представление – показывали на сцене кино. Актёры наносили крем телесного цвета, прикрывая пупок. Чтобы имитировать полную наготу, ставили тёмную точку.
Главные герои зачастую ходили с видной красной отметиной.
Одарённые и талантливые были помечены жёлтой краской.
Те, кто играл лесных фей или купцов, применяли зелёный.
Морские жители и мудрецы использовали синий цвет.
Колдуны – фиолетовый, чтобы показать, что сам центр жизни у колдуна иной, лучится оргоном.
А обычным людям доставался простой чёрный.
На детских кино использовались разноцветные пряжки.
Танцовщицы закрывали пупок с помощью украшений. Формально прячущих срамное место, а на самом деле лишь притягивающих взгляд блеском побрякушки, вставленной в запретную дырочку.
В присутственных местах одежда была обязательна для любого возраста и любого пола. Желающие эпатажа особы могли одеться, но заголить пупок. Обычно такими выходками грешила молодёжь, закрывавшая при этом лицо так, что оставались видны только глаза. Чтобы нельзя было опознать того, кто забавлялся с приличиями.
Но существовали исключения. Те общины, чьим гейсом было какое-то условие в одежде. Оно могло касаться и украшений, и пупка, и чего угодно. Разнообразие гейсов не всегда поддавалось простому человеческому пониманию. Как и те помыслы, которые руководили Лоа при выдаче гейсов городам, сёлам, а иногда и конкретным людям.
Ингвар чувствовал бы себя увереннее в привычной одежде. Технически он выбирал именно из привычной одежды. То есть из гардероба Таро Тайрэна. Но для Ингвара Нинсона эти вещи были слишком коротки и тесны.
Великан мечтал о прочных сапогах. О толстенных кожаных штанах. О плотной рубашке с застёжками-брелоками. О тяжёлой кожаной куртке с карманами. В идеале – о моряцкой косухе, какие предпочитают те, кому выпала вахта на ветру. Словом, о дорожной одежде любящего верховую езду толстосума. Вот был бы идеальный образчик того, что Нинсон желал увидеть в платяном сундуке.
Вместо сапог пришлось довольствоваться сандалиями. Парусиновыми штанами из красных и белых полос. Карминным табардом с вышитым золотом гербом: тремя ящерицами, плотно прижавшимися друг к другу головами в центре. Удалось найти только одну рубаху, в которую Ингвар влез. И то лишь когда Эшер разрезал её на спине. Благо под табардом не видно. Рукава пришлось распороть и закатать. Во всём лагере не было ни одного слуги, чтобы подогнать одежду по размеру.
Кин. Проводник из местных. Он так и не вернулся из разведки.
Жуки. Отряд Рутерсварда. Они воины, а не швеи.
Эшер. Сенешаль и секретарь. Вот и всё.
Могло показаться странным, что колдун, оргон которого чувствителен к металлу, имел целый ларец серебряных, золотых и рирдановых украшений. Но это вполне укладывалось в тот образ Таро Тайрэна, который нарисовала ему Тульпа. Образ беспечного человека, ставящего во главу угла свои желания, а не необходимость.
Да и со словами Эшера это тоже хорошо согласовывалось. Он говорил, что Таро Тайрэн часто торговал. Больше из любви к искусству, чем по необходимости. А среди торговцев считалось неуместным обходиться без большого количества украшений.
Традиция возникла не на пустом месте.
С одной стороны, закрывая лоб золотым обручем, а шею ожерельем, торговец сразу демонстрировал достаток и уровень навыков. С другой стороны, он не случайно прятал танджоны, на которые воздействовали бы колдуны, желая повлиять на его решения в сделках.
Пупок же, важнейший оргоновый канал, закрывали все приличные люди. Просто состоятельные торговцы делали это основательнее – крупной металлической пряжкой, желательно, тяжеленной. Из хорошей стали или золота. Ещё и с заговорённым камнем. Чтобы сразу оградить танджон ото всех посягательств.
Кольца на руках позволяли купцам нивелировать значения инсигний. Пряча знаки, они наглядно показывали, что вне зависимости от статуса, образования или выбора покровителя среди Лоа, торговец всегда останется торговцем и предпочтёт выставить на публичное обозрение лишь золото.
Сказочник Ингвар не имел в прежней жизни никаких украшений. Только амулет прекрасной Ишты, Лоа Милосердия, которым прикрывал средний танджон. Поэтому рьяно отказывался от украшений. С непривычки они мешали.
Но Эшер заставил его надеть толстую золотую цепь. Он знал, что не уговорит Ингвара на несколько разных цепочек, поэтому изначально настаивал на самой крупной. На ней висели три жетона в форме ящериц. Каждый содержал по слову:
«Мудрость». «Сила». «Красота».
– Что это за слова, Эшер?
– Милорд, это ваш девиз. Может быть, видели под гербами такие ленточки, в которых пишут всякую заумь или что-то абстрактное, вроде свободы, равенства, братства.
– Да, знаю, я! У Тайрэнов это «Мудрость, Сила, Красота». Да?
– Ну да. Очень подходит. Буквально про вас!
Ингвар хотел узнать больше о появлении герба и о девизе.
Но сенешаль уже подал ящик перстней и сказал, что лучше бы выбрать семь или восемь. Но, вглядевшись во вспотевшее от примерок лицо Нинсона, согласился, что хватит и пары. Главное, чтобы на каждой руке.
– Тогда уж лучше побогаче выбирайте. С камнями.
Великан взял два золотых кольца.
Печатку с гербом Таро Тайрэна. Этот перстень он уже видел в Убежище, в ящике стола. И перстень-щупальце с крохотной клепсидрой из двух сапфиров. Он напомнил Ингвару прикосновение Павеля и внимательный взгляд прямоугольных зрачков.
– Знатные кольца, – одобрил Эшер.
Охранный ромб – горло, руки, пупок – должна была закрыть подобающая пряжка. Гладкий и блестящий золотой диск с руной Гебо в центре.
Под правую руку приторочили большой, как сумка, кошель.
Эшер показал Нинсону, что убирает туда стопку талантов, для щедрости с Жуками.
Сенешаль ловко закрепил на поясе необходимую каждому уважающему себя горожанину связку ключей. Чем больше и богаче у тебя дом, тем больше там кладовых и сундуков, стало быть, и ключей надо носить много. У Нинсона имелось всего несколько, зато каждый походил на ювелирное изделие.