На обочине
Как и всякий крестьянин, тешился Моисей одной мыслью, что придет когда-нибудь день и будет у него и его семьи большой надел земли, в несколько десятин. И ничего больше не нужно будет ему ни от царя-батюшки, ни от казачьего старшины. Тогда станет он жить в достатке и работать в удовольствие, исправно уплачивая налоги в государеву казну. Только крестьянин знает, каким трудом достается урожай. Для этого нужно каждый день вставать до восхода солнца, работать до изнурения в поле и ложиться после захода солнца. Моисей хорошо знал цену своему труду и старался приучать детей к тяжелым крестьянским будням.
Наступило долгожданное время пахоты. Моисей с Ефимом готовились к выезду в поле. Сновавший туда-сюда Степка нетерпеливо спрашивал отца:
– Тятя, с тобой можно в поле?
Моисей отмалчивался.
– Видал каков? – усмехнулся Ефим, запрягая рыжего мерина. – Молодец племяшка.
Степан, старший сын Моисея, был высок под стать отцу и в свои семь лет выглядел взрослее.
Моисей стаскал на телегу необходимую поклажу: соху, борону, веревки. Оттащил в сторону прясло плетня.
– Выезжай! – крикнул он брату.
Ефим глянул на оторвавшееся от края горизонта солнце и натянул вожжи.
– Но! – громко вскрикнул он, и мерин легко вышел из ворот.
Моисей поставил на место прясло плетня и запрыгнул в телегу.
– Опаздываем, братка, уже солнце высоко, – с досадой сказал Ефим.
– Ничего, пока доедем, земля прогреется.
– Тятя, тятя, возьми в поле, – не унимался Степка.
– Ладно, садись! – согласился Моисей, подвинулся, давая место сыну. – Когда-то и тебе надо в поле съездить, поглядеть. Как-никак, первую борозду сегодня пахать будем.
– Ты хоть шапку надень, – спохватилась Прасковья. – А то голову напечет.
– Беги за шапкой, – скомандовал Моисей сыну.
За селом мерин копытами поднимал пыль, пахло прошлогодней травой. Солнце пригревало все сильнее. Весеннее время – самое дорогое, весенний день год кормит.
В лесу вдоль дороги бродила худая женщина в сером платке, с горбатым носом и морщинистым лицом. Рядом с ней стояла девочка в старом поношенном холщовье.
Вытянув шею, Степка вглядывался в лицо девчонки. Глядя на любопытного пацана, она заулыбалась, глаза засветились добротой. Но тут старуха взяла ее за руку и повела вглубь леса.
– Коренья какие-то собирают, – тихо проговорил Ефим.
– Тятя, а кто это?
– Это ведьма, сынок, все село ее знает, – хмуро ответил Моисей. – Наверное, травы приворотные собирают или коренья какие-нибудь.
– А как ее зовут?
– Луана, сынок.
– А девочку?
– Этого я не знаю, они больше с дьяволом общаются, чем с богом.
Прикрыв глаза ладонью, Моисей смотрел на квадраты наделов. Сплошным зеленым ковром поднималась озимая рожь. Убранный прошлой осенью участок ржи желтел колючей стерней. Его нужно было перепахать, чтобы под осень вновь посеять на нем хлеб и не только. Весной же нужно было посадить картошку, посеять овес, ячмень, просо, гречиху… Вон брат Иван с Калистратом пашут свой надел. Вот и их земля. Рядом с ней чернела заплата свежей пахоты.
– Молодец Максим, – обрадовался Ефим. – Не мешкает, уже вспахал свой надел.
– А я-то смотрю, его дома нет, а он, оказывается, пашет вовсю, – насупил брови Моисей и закусил ус, пожевал его и выплюнул.
– Доброе утро! – поздоровался Иван. – Земля тяжелая еще, конь устал, отдохнуть надо бы.
– Сырая, что ли? – удивился Моисей.
– Да! Рановато засуетились.
– Да уж, соскучились за зиму по пашне, – усмехнулся Ефим. – Вот руки и чешутся.
– Эй, сынок! Калистрат! Распрягай коня! – закричал он, глядя в сторону своей деляны.
Но там все безмолвствовало.
– Ладно, пойду я к себе. Неужто заснул малец?
Перепрягли коня в соху. Ефим взял его под уздцы, а Моисей встал к сохе. Мерин тронулся, и крепкий сошник мягко вошел в землю. Пласт земли, пронизанный корнями ржи, перевернулся и лег на жнивье. Ефим ровно вел коня по желтому полю. Моисей оглянулся: рядом с ним шел сын. Степан мял в руке кусок паханой земли, внимательно разглядывал его, нюхал. Взгляд его был серьезным и сосредоточенным.
К первой борозде привалили вторую, ко второй – третью. Степан с восхищением смотрел, как работает отец, как расширяется полоса пахоты.
– Тпру! – громко крикнул Ефим.
– Что случилось? – недовольно поинтересовался Моисей.
– Сюда иди.
Моисей вытер рукавом рубахи пот со лба.
– Смотри, что богомол учудил! – Ефим показал рукой на границу надела.
– Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! – крикнул в сердцах Моисей. – Межу себе припахал. Чуть не аршин в ширину. Зачем ему это было надобно?
– Нарочно извел старую межу и к нам передвинул. Помню, еще отцы наши о ней спорили, все покою им не было.
– Зря он так сделал. Противно. Все какие-то суеверия у него в голове сидят, – не мог смириться со случившимся Моисей. – Для чего ему это нужно? Отец его был не ангел, но таких выкрутасов себе не позволял.
– Тятя, а что, дядя Максим землю у нас отнял? – испуганно спросил Степка.
– Ну, выходит так, – подтвердил Моисей, пожав плечами.
Вечером с последними лучами солнца работники вернулись домой. Уставшего за день Степку сморил сон, и он всю дорогу беспробудно спал на соломе, несмотря на трясущуюся на ухабах телегу.
Во дворе возле хлева, пережевывая жвачку, лежала на мягком спорыше буренка. Здесь же, под навесом, стояла телка. Из сарая, загремев пустым ведром, вышла Прасковья. Время изменило ее. Круглое добродушное лицо стало покрываться мелкими морщинами, а высокий рост скрадывала некоторая сгорбленность. Однако, как и всегда, она была бодрой и веселой.
Накормив поросенка и бросив корма курам, налила в поилку воды. Увидев это, буренка неспешно поднялась и уткнулась мордой в свежую воду.
– Распрягай мерина! – скомандовал Моисей, обращаясь к брату. – А я к богомолу схожу.
– Тятя, можно я с тобой? – сиплым голосом запросился проснувшийся Степка.
– Нет, сынка, ни к чему тебе такие разговоры слушать. Помогай лучше матери.
– Мама, а мы ведьму видели, – радостно сообщил мальчик матери.
– Какую ведьму? – встревожилась Прасковья.
– Луана с дочкой по дороге нам встретились, – пояснил Моисей.
– А… – протянула мать, – эту ведьму я знаю.
– А девочку ее как зовут?
– Вроде бы Христя, а тебе зачем?
– Да просто спросил, – Степка сверкнул серыми глазами и пошел к бочке с водой. Зачерпнув ведром, вылил воду в поилку лошади.
Максим готовился к севу и только закончил сортировку семян. Он шел от гумна к хате. В калитке перед ним выросла мощная фигура соседа.
– Ты зачем межу сломал?
– Какую межу? – скривился в ехидной усмешке Сковпень.
– Что ты щеришься? – зарычал на него Моисей.
– А сами аль не грешны? Первые межу тронули, – Максим злобно и тупо смотрел на Моисея из-под густых бровей.
– Был грех у тяти моего – ошибся маленько, вершок припахал, потом все по справедливости сделали. А ты ведь чуть ли не на аршин передвинул в нашу сторону.
Моисей медленно пошел на Максима, не сводя с него глаз:
– Удавлю гада!
Тот, бормоча, перекрестился и попятился к плетню. Максим знал с детства, что Моисей не остановится и набросится первым. Он испугался разъяренного соседа и хотел было бежать, надеясь укрыться в хате.
Но Моисей остановился:
– Не буду я о тебя руки марать, завтра к голове пойду жалобиться. А тот, уж будь спокоен, за такое самоуправство прикажет выпороть тебя прилюдно. Вот позор-то будет.
Максим понял, что, если Моисей пойдет к голове, быть беде. Надо было что-то делать. А что? В памяти всплыли слова отца, сказанные в последний день бунта: «Мужик должен воевать за все, на то у него и зубы». Попробуй выброси их из памяти.
И тут Моисей вдруг увидел, что возле хаты на табуретке сидела тетка Ефросинья и молча наблюдала за происходящим. Рядом с ней стояла внучка Пелагея, которой она гребнем расчесывала темные вьющиеся волосы.
– Ты что такой злой приперся? – пробурчала старуха.
– Да я тут… – смутился Моисей, не ожидая встречи со знахаркой. – Мне тут, в общем, поговорить с вашим сыном нужно.
– Ну поговори, – спокойно сказала она. – Только плетень не сломай. А то он и так на ладан дышит.
– Не надо к голове по пустякам ходить, – испуганно и заговорщически одновременно проговорил Максим. – Сами разберемся, по совести. Ведь мы ж друзья. Тем более голова ваш нас, истинных христиан, не очень-то уважает.
– Чего?! – вспыхнул Моисей. – Чего ты мелешь? Обмануть меня хочешь!
– Истину говоришь, Моисей Харитонович, нельзя обманывать, – Максим понизил голос. – Давай по совести разберемся. Видит бог, не хотел я этого, да бес попутал.
– Как это?
– Завтра поедешь на поле и сделай все, как должно быть. А сеять будем по той меже, что ты установишь.
4
У брата Ефима росли одни дочки, поэтому вся мужицкая работа лежала на семье Моисея. Он с сыновьями без продыху работал по хозяйству. Хоть оно и было небольшим и состояло из одной лошади, коровы, телки, десятка овец да кур с утками.
Приходилось пасти скот, заготавливать сено, убирать хлеб. Дочери Ефима, Ольга и Аксинья, всегда были при матери и хлопотали по дому, управлялись с огородом.
Старший сын Моисея Степан после поездки с отцом в поле стал приобщаться к работе. Теперь он управлял лошадью, сидя на ней верхом, а отец шел за сохой.
Жили они в той же старой отцовской хате. Меланья старалась держать дом в порядке. Она радовалась, что муж ее подружился с братом, перестал ходить в шинок и бросил пить. Только это благополучие семье досталось дорогой ценой.
Лишь только выпадало свободное время, за поскотиной на зеленом лугу тут же собирались деревенские подростки.
Степка с Андреем натаскали хворосту, распалили костер. Гришка Сковпень в подоле рубахи принес картошки, его сестра Пелагея держала в зажатой ладони холщовый мешочек с несколькими щепотками крупной серой соли, потом, оглянувшись, подошла к березе и повесила его за шнурок на ветку. Следом на свет костра прибежали Ольга с Аксиньей.
На улице стемнело, Гришка аккуратно положил картошины в прогоревший костер и сырой тальниковой палкой засыпал углями. Все обступили теплый жар костра и стали ждать, когда испекутся клубни.
Андрей вертелся вокруг Пелагеи, но потом притих и, давясь слюной, тихо спросил:
– Скоро уже бульба спекется?
– Какой ты нетерпеливый, – осадила его Пелагея. – Придет время, обуглятся картофлянники и запекутся.
Степка внимательно посмотрел в сторону села:
– Что-то Костика с Калистратом не видно, наверное, дядька Иван работой завалил, что и вздохнуть некогда.
– Так и Антипка не пришел, – удивилась Ольга.
– А этому-то что делать, у него воля, – усмехнулся Гришка.
Из лесу послышался тихий шорох.
– Это леший! – испуганно проговорила Аксинья и, взяв Гришку за руку, прижалась к нему.
– Какой еще леший? – огрызнулся Степка. – Нет никаких леших, наверное, варнак какой-то.
– Вон же он! – вытаращил глаза Гришка, глядя на приближающийся силуэт, и непроизвольно сделал шаг назад. Аксинья еще плотнее прижалась к нему.
Все остолбенели: от края леса к ним шла высокая худая девчонка с вязанкой хвороста за плечами.
– Глянь, девка лесная… – оторопел Андрей.
Первой пришла в себя Ольга:
– Это дочка колдуньи, – зашептала она на ухо Степке.
– Иди к нам, – приветливо сказал Степка, сдерживая страх.
Девочка подошла к костру, устало опустила вязанку на землю, поправила на голове платок и тихо сказала:
– Есть леший, он в лесу живет – это душа леса.
– С чего ты взяла? – оживился Степка.
– Мне так мама сказала.
– А я знаю, тебя Христя зовут, – по-доброму улыбнулся мальчик. – Хочешь бульбы печеной?
– Хочу.
Он палкой ловко выкатил из углей картошину, покидал ее с ладони на ладонь:
– Ух, хороша! – обжигая пальцы, разломил ее пополам и протянул одну половинку гостье.
Христя, смущаясь, взяла горячую обуглившуюся картошину и немного откусила.
Остальной народ дружно разобрал черные клубни.
– Вкуснотища какая! – обжигая губы, восторгался Гришка.
– Соли бы немножко, – мечтательно сказала Ольга.
– Так я ж принесла! – спохватилась Пелагея и, подбежав к березке, сняла с ветки мешочек.
Через некоторое время, сытые и счастливые, измазанные сажей, взявшись за руки, ребята стали весело хороводить вокруг костра. Степка подошел к новой знакомой, она посмотрела на него большими синими глазами. У мальчика что-то екнуло внутри. Набравшись смелости, он взял ее за руку и повел в хоровод. Христе было неловко, она стеснялась незнакомых ребят, но возражать не стала.
И тут Ольга звонким девчоночьим голосом запела:
– Ах вы, сени мои, сени,Сени новые мои,Сени новые, кленовые,Решетчатые!Она легонько ткнула в бок сестру, и Аксинья продолжила:
Выходила молодаЗа новые ворота,Выпускала соколаИз правого рукава.Пелагея, взглянув на Андрея, засмеялась и подхватила:
На полетике соколикуНаказывала:«Ты лети, лети, соколик,Высоко и далеко,И все трое в один голос затянули:И высоко, и далеко,На родиму сторону;На родимой на сторонкеГрозен батюшка живет.Он грозен, сударь, грозен,Он не милостивой:Не пускает молодуПоздно вечером одну».Потом пели про пивовара, что пиво варил, зелено вино курил, красных девушек манил.
Христя все это время кружила с широко открытыми глазами и наблюдала, как весело живут в селе ее ровесники.
– Эх, гармонь бы сейчас, – задорно блеснула глазами Ольга.
– Да где ж ее взять? – ухмыльнулся Андрей.
– Ну все, давайте расходиться по домам, – взглянув на потухшие сельские окна, сказал Гришка, – а то тятя осерчать может.
Аксинья взяла его за руку, и они медленно пошли, о чем-то разговаривая между собой.
Андрей с Пелагеей и Ольга отправились следом.
– Давай подсоблю тебе хворост дотащить до хаты, – спохватился Степка и закинул вязанку за спину. Они с Христей направились в дальний конец улицы, освещенной полной луной. Неожиданно девочка повеселела:
– Я не знаю песен, а ваши девушки – молодчаги – ладно поют.
– Ольга с Аксиньей – мои двоюродные сестры, мы с ними в одной хате живем, чего греха таить, любят такое дело.
– Где тебя нелегкая носит? – отворив калитку, заворчала Луана.
– Да вот с девчатами на вечере была.
– Какая вечера? Я вся извелась! А это кто?
– Я Степка, Моисеев сын.
– Знаю твою семью, – прохрипела колдунья. – Занеси хворост в хату и ступай.
Когда Степка пришел к дому и осторожно, на цыпочках, чтобы не скрипнули петли, открыл дверь и шмыгнул на топчан, все уже спали.
– Пришел, полуночник? – тихо спросила мать.
– Пришел, – негромко ответил Степка.
Он лежал с закрытыми глазами, по хате разносился громкий храп отца, а в своем воображении он видел, как Христя, улыбаясь, смотрела на него синими бездонными глазами.
Начинался новый день. Над селом поднималось яркое весеннее солнце. Крестьяне занимались своими делами.
Прасковья помыла посуду. Выплеснула таз с грязной водой под вишню и застыла, словно закостенела, потом вдруг побледнела, схватившись за живот, проковыляла в хату и со стоном повалилась на топчан.
Первым опомнился Моисей.
– Степка! – крикнул он. – Беги к бабке Ефросинье, скажи, что мамка рожает. А ты, Ванька, иди в сарай, да там и оставайся, пока не позовут. Нечего тут глазеть!
Моисей снял лапти и поправил подушку в изголовье жены.
Меланья схватила тряпку и стала спешно протирать пол.
В сенях зашаркали старушечьи ноги, дверь открылась, и на пороге появилась бабка Ефросинья. Сгорбленная, худая, после смерти Федора она одевалась во все черное. Подошла к киоту, не спеша перекрестилась, поправила платок на голове и, не обращая ни на кого внимания, пошла к топчану. Моисей подставил ей табурет, но повитуха не села.
– Воды нагрел? – тихо спросила она. – Полотенца где?
– Сейчас сообразим. Степка, тащи воды! – громко крикнул он и полез в сундук, что стоял у стены.
Степан с Андреем принесли со двора ушат, полный воды.
– Поставьте на лавку, – распорядилась Меланья.
Повитуха прошла к печи, посмотрела на чугунки, открыла самовар. Он был полон.
– Надобно бы всем выйти, – строго сказала она.
Мужики пошли на крыльцо. Ярко светило солнце, дул небольшой ветерок.
– Чего, тятя, сейчас будет? – недоуменно спросил Андрей.
– Поживем, увидим, – гладя по курчавой голове сына, ласково проговорил отец.
Вроде и не первого рожает, а все равно какое-то беспокойство испытывал Моисей. Он развязал и потуже затянул на себе веревочную опояску. Потом с сыновьями присел на лавку под раскидистой грушей во дворе и стал терпеливо ждать.
Вскоре из хаты донесся слабый детский плач.
– Ну, заходи уже! – крикнула Меланья. – Принимай подарок.
В руках она держала завернутого в полотенце мальчика.
Так у Моисея и Прасковьи родился третий сын Ермолай.
5
Ханенко возвращался домой с винокуренного завода. Петр в сером картузе управлял лошадью. На закрайке леса босоногие крестьяне докашивали позднюю траву, на выгоне пастушки пасли скот. Вдруг лошадь неожиданно встала, перед бричкой выскочил дикий кабан и, растерявшись от неожиданной встречи, побежал через выгон вниз к ручью. Его увидели пастушки и со свистом и гиканьем проводили мимо себя. Косари, бросив косы, побежали следом за ним. Кабан остановился перед зарослями тальника и, взглянув на преследователей, быстро скрылся. Пастухи и косари размахивали руками и громко разговаривали, обсуждая неожиданную встречу.
Увидев помещика, низко поклонились и быстро разбежались по своим местам.
– А что, Петруха, не съездить ли нам завтра на охоту? – с каким-то внутренним азартом проговорил Ханенко.
– Как скажете, барин. Кабан хороший.
– Вижу, что хороший, да только прохлопали его, на чужую территорию убежал. Да и собаки наши уже засиделись, взбодрить их надо.
– Да, гончаки наши зажирели на псарне.
По приезде в имение он позвал к себе сына.
– Вот что, Василий, собирайся, завтра с утра едем на охоту.
– Кого стрелять будем? – с явным интересом спросил юноша.
– Да хоть кого. Кого гончаки выгонят, того и стрелять будем. Сегодня кабан бегал, правда, убег на территорию Миклашевского. Скажи Игнату, чтобы собак не кормил и приготовился как положено к охоте. Кучера я предупредил.
– Куда ж ты его берешь? – возмутилась вышедшая из спальни жена. – Он еще совсем мальчишка, весь трясется от вида крови, а ты его на охоту.
– Ничего, пусть хозяином себя почувствует.
– Ты ему и ружье дашь?
– А как же без ружья на охоту ехать?
Василий нахмурил брови и исподлобья смотрел на мать:
– Мама, я уже не маленький, я сам хочу с отцом на охоту поехать.
– Зачем тебе это, сынок, ты бы лучше французский поучил, тебе скоро в университет экзамен держать надо.
– Мама, я уже взрослый, – возмутился Василий. – Я уже вырос!
– Это меня радует! – с воодушевлением потер ладони пан.
– Что? Что ты такое говоришь? Сынок, это тело выросло. А чтобы стать взрослым, надо, чтобы в голове знания были, для этого учиться надо, – стояла на своем мать.
– Эти университеты только портят молодежь, – махнул рукой Ханенко. – А охота – это гармония с природой, успокоение души.
– Еще и водки напьетесь?
– А как же!
– И сына к пьянству приучать будешь!
– Еще рано ему об этом думать.
– Ну, слава богу, хоть тут разум победил. Вы надолго?
– Пока не добудем дичь. Я хочу, чтобы ты нам что-нибудь вкусное приготовила.
Отец позвал Василия в кабинет и достал из-за шкафа двуствольное ружье.
– Это французская двустволка «Лефоше» – с особой теплотой потирая стволы, проговорил помещик. – Доброе ружье, раньше я с ним охотился, теперь ты будешь.
– А ты?
– У меня такая же двустволка, только новый образец. Патроны возьми в шкафу, калибр у нас с тобой один, а значит, они подходят к обоим ружьям.
– У Петра и Игната тоже ружья есть?
– Да, я им давно тульские одностволки взял. Стреляют хорошо, только иногда осечки бывают и разброс дроби большой. А эти бьют наверняка.
Поутру выехали на охоту. Ханенко ехал в бричке, которой управлял Петр. Василий с Игнатом – следом верхом. Собаки бежали рядом с верховыми. На краю леса остановились. Собаки вертелись под ногами лошадей, поглядывали по сторонам, прыгали, ожидая команду от Игната. Помещик знал здесь все тропы, как и Игнат с Петром.
Ханенко тихо сказал конюху:
– Ты с собаками езжай по этой дороге к роднику и оттуда гони на нас зверя.
– Понял, барин, не впервой.
Он взглянул на собак, махнул рукой и крикнул:
– Пошли!
Игнат поскакал вперед, и вся псарня, поскуливая в предвкушении добычи, побежала за ним в сторону густых зарослей ольхи.
Когда они скрылись из виду, Ханенко на бричке и Василий верхом отъехали до условленного места, куда собаки должны были пригнать дичь, и остановились. Помещик отправил кучера в номер, а сам подошел к сыну.
– Ты запомни, сынок, – наставлял он юношу, – охотничья гончая умеет только брать след и гнать живность. Как только они выгонят зайца или лису – не дай бог кабана – на тебя, вот тут не мешкай, стреляй. Да про упреждение не забудь. Наперед стреляй, пока заряд лететь будет, он в самый раз в то место и прибежит. Понял?
– Да, папа!
– Стань под этим дубом и жди гончих. Я рядом буду, вон под тем вязом. Смотри вдоль номеров не стреляй, а то нас с Петром поубиваешь.
Василий замер в ожидании. Вокруг стояла мертвая тишина, даже птиц не было слышно. Вдруг где-то далеко впереди залаяли собаки. Василий слышал, как они постепенно приближались к дороге, на которой стояли номера. Наконец громко и отрывисто закричал Игнат, натравливая собак на зверя.
Юноша напрягся, вглядываясь вдаль. Тут зашуршали кусты, и на поляну выскочил быстро бегущий серый комок. Заяц. Мало того, что он летел как ужаленный, так еще и петлял.
Василий взвел курок, прицелился, но заяц продолжал бежать. И даже не пытался остановиться. Он уже почти вплотную подбежал к молодому охотнику, медлить было нельзя, и Василий, дрожа от волнения всем телом, выстрелил. Зверек бросился от него в сторону и, передвигаясь большими прыжками, скрылся в кустах. Следом мимо него пробежали борзые с вывалившимися из пасти языками. Рядом раздался выстрел.
– Эх ты, раззява, – с усмешкой сказал подошедший пан.
– А как в него можно попасть? – развел руки сын. – Он несся как угорелый.
– На это умение надо.
– Да не переживайте, барин, – засмеялся подошедший кучер. – Я его прибрал. Вон лежит.
– О, Петруха, молодец, отличился сегодня, с полем тебя! С меня причитается. Тащи котомку.
Петр прекрасно знал, что ждет их дальше. Он достал из брички большой саквояж, расстелил на траве холщовую скатерть, поставил на нее четверть с водкой, черный хлеб, соленые огурцы и нарезал старое, отдающее желтизной сало.
– Хорош! – Ханенко, подняв за уши зайца, с удовольствием рассматривал его упитанное тело. – Смотри, сынок, какой знатный трофей.
Василий тоже с восхищением смотрел на добычу.
– Да, Петр наш молодец, а я вот сплоховал.
– Ничего, еще научишься, лучше меня и Петрухи стрелять будешь.
Приехал на запыхавшейся лошади Игнат, привязал собак к березам недалеко от брички.
Все уселись возле скатерти.
– Наливай! – скомандовал помещик.
Петр разлил в глиняные стаканы водку.
– За стрелка! – провозгласил Ханенко.
Василий заметил, что отец и его крепостные чувствовали за столом себя на равных и пили одинаково.
– Молодец, Петруха! Отличился! Наливай еще!
Петр с удовольствием выпил и даже не поморщился, чего нельзя было сказать о помещике. С каждым стаканом он все больше хмелел, огненная вода забирала его разум и силы.
– Слышите? – насторожился Игнат. – Собаки лают, гонят кого-то, наверное.
– Это Миклашевский на охоту выехал, – рассудил Ханенко. – По этой дороге, у которой мы сидим, граница наших владений проходит. Неприятный человек, борзыми зверье травит.
– А они почему ружьями не пользуются? – спросил Василий.
– А я почем знаю, все по старинке щи лаптем хлебают.
– Похоже, в нашу сторону зверя гонят? – рассудил Игнат, вслушиваясь в усиливающийся громкий лай собак.
– Пускай гонят, у нас добыча уже есть, – соловыми глазами усмехнулся помещик. – Петруха, налей-ка нам еще по стаканчику, да домой будем собираться.
Лай собак с каждой минутой становился все громче. И вскоре всем стало видно, как с десяток высоких и худых борзых гнали лису, а за ними, намного отставая, скакали охотники. Рыжему хвосту не удавалось убежать, борзые догоняли.