Стратагемы 19-36. Китайское искусство жить и выживать. Том 2
Бодисатва покачала головой, но возразить ничего не могла и вынуждена была согласиться. «Каково?» – смеясь, спросил Сунь У-кун. Тут бодисатва проявила свое великое милосердие и безграничную божественную силу. Обладая способностью превращаться в любое существо или предмет, она в мгновение ока превратилась в даоса отшельника Лин Сюй-цзы… «Чудесно! Замечательно!» – с восторгом воскликнул Сунь У-кун. Пилюля, в которую превратился Сунь У-кун, была чуть побольше. У пещеры бодисатва увидела духов, они охраняли вход. «Преподобный отшельник Лин Сюй-цзы прибыл!» – закричали духи. Одни из них бросились доложить о его приходе, другие пошли навстречу. Тотчас же показался дух-волшебник, вышедший встретить гостя. «Я очень рад, – сказал он, – что ты осчастливил мое убогое жилище своим высоким посещением». – «Примите от меня скромный дар – пилюлю бессмертия и пожелание вам вечной жизни», – промолвила в ответ бодисатва. Закончив церемонию приветствий, они уселись и начали обсуждать вчерашние события. Бодисатва поспешила достать блюдо с пилюлями. «Великий князь, – молвила она, – прошу вас взглянуть на мой скромный подарок». Выбрав шарик побольше, она преподнесла его волшебнику со словами: «Желаю вам, великий князь, здравствовать тысячу лет!» Волшебник в свою очередь взял второй шарик и, подавая его бодисатве, сказал: «Желаю того же и вам, дорогой Лин Сюй-цзы!» Как только церемония была окончена, волшебник хотел проглотить пилюлю, но пилюля сама проскользнула прямо в желудок. Там Сунь У-кун принял свой обычный вид, потянулся во все стороны, и волшебник тотчас же повалился на землю.
Бодисатва тоже приняла свой обычный вид и велела волшебнику отдать рясу. Тем временем Сунь У-кун успел уже выйти через нос волшебника. Однако, опасаясь, как бы волшебник не учинил какого-нибудь буйства, бодисатва набросила ему на голову обруч. И когда волшебник, вскочив на ноги, бросился на Сунь У-куна с копьем, она вместе с Сунь У-куном была уже высоко в воздухе и стала произносить заклинание. В тот же миг у волшебника началась мучительная головная боль, он выронил из рук копье и стал кататься по земле. А Прекрасный царь обезьян, наблюдая все это, посмеивался. «Ну что, мерзкая тварь, вернешь ты теперь рясу или нет?» – спросила бодисатва. «Я готов сделать это сейчас же, – поспешил ответить волшебник. – Только пощадите меня». Между тем Сунь У-кун, боясь, как бы дело не затянулось, решил избить волшебника, но бодисатва остановила его. «Не причиняй ему вреда! – сказала она. – Он мне еще пригодится». – «Да на что может пригодиться это чудовище, убить его надо, вот и все», – сказал Сунь У-кун. «Часть горы Лоцзяшань, где я живу, – сказала бодисатва, – сейчас никем не охраняется. Я возьму его с собой и сделаю небожителем, хранителем этой горы». – «Ты поистине милосердна и всегда выручаешь из беды, – сказал, смеясь, Сунь У-кун. – Тебе жаль погубить всякое живое существо. Вот если бы я знал это заклинание, то наверняка прочитал бы его не меньше тысячи раз. Однако здесь еще осталось много духов, надо и с ними кончить». Волшебник тем временем пришел в себя. Он катался по земле и жалобно кричал: «Пожалейте меня! Я готов вступить на путь Истины». Тогда бодисатва опустилась на облаке вниз и, возложив руки на голову чудовища, взяла с него обет монашества. Затем она заставила волшебника взять копье и следовать за ней. Наконец-то лихие помыслы Духа черного медведя исчезли и строптивый характер его был усмирен. «А ты, Сунь У-кун, возвращайся теперь обратно, – приказала бодисатва, – и как следует служи Танскому монаху. Смотри, чтобы в дальнейшем не было никаких упущений или безобразий». – «Прости, бодисатва, что доставил тебе столько хлопот и заставил ехать в такую даль, – сказал Сунь У-кун. – Позволь мне проводить тебя немного», – добавил он. «Нет, не нужно», – отвечала бодисатва. Тогда Сунь У-кун взял рясу и, распростившись с бодисатвой, отправился в монастырь. А бодисатва в сопровождении Духа черного медведя пустилась в обратный путь к Великому морю»[45].
Данный отрывок из романа Путешествие на Запад [«Сиюцзи»; издан в 1592] У Чэнъэня (около 1500–1582) во многих китайских книгах о стратагемах приводится как типичный пример использования стратагемы 19. «Если встречаемые царем обезьян в его путешествии на Запад чудища слабее его, он побеждает их походя. Но когда собственных сил не хватает, он обращается к той силе, против которой у чудищ нет никакого средства, позволяя ей вмешаться в ход событий»[46].
19.13. Сугубо преобразователи сельского хозяйства
После 1948 г., как пишут в гонконгской книге о 36 стратагемах, Коммунистической партии Китая удалось использовать так называемых демократических деятелей, чтобы те пожаловались правительству США на беспомощность чанкайшистского режима в борьбе с царящей там коррупцией. Вместе с тем китайские коммунисты слезно уверяли американцев, что в отличие от вынашивающих планы мирового господства русских коммунистов они всего лишь стремятся преобразовать свое сельское хозяйство. К преобразованиям в сельском хозяйстве в те времена в Америке относились с большим сочувствием. Таким образом, США пришлось решать, приостанавливать помощь гоминьдановскому правительству Чан Кайши или нет. Под напором прокоммунистической пропаганды в критический для гоминьдановского правительства 1949 г. США сворачивают экономическую помощь Чан Кайши. Этот шаг подорвал моральный дух поддерживавшей гоминьдановское правительство части китайского населения, что ослабило внутреннее и внешнее положение режима. Известно, что вскоре после этого китайские коммунисты пришли к власти на материковом Китае.
19.14. Покинутые зачинщики мятежа
В период правления династии Северная Сун (960–1127) Сюэ Чанжу [1000–1061] был назначен [тунпань] помощником правителя трех областей, в одной из которых, Ханьчжоу (в нынешнем округе Гуанхань, провинция Сычуань), он и расположился. Однажды воины одной из областей взбунтовались. Они покинули казармы, устроили поджоги и вознамерились расправиться с правителем области и его военным помощником. Оба чиновника не решились на побег. В этот критический момент на место событий спешно прибыл Сюэ Чанжу и обратился к мятежным воинам со словами: «У вас у всех есть отец с матерью, жены с детьми. Почему же вы решились на подобные действия, грозящие вам и вашим близким смертью? Пусть те, кто лишь примкнул к беспорядкам, соберутся вон там!» Все так и вышло: случайные соучастники беспорядков собрались в одном месте, никуда не двигаясь. И только восемь человек, зачинщиков разбоя, тайком попытались скрыться в близлежащих деревнях. Вскоре они были схвачены. Люди поговаривали: «Не будь Сюэ Чанжу, несдобровать бы городу».
Данный пример успешного применения стратагемы 19 приводит трактат о 36 стратагемах. Поступок Сюэ Чанжу, пишет У Гу в книге 36 стратагем с пояснениями (Чанчунь, 1987), наглядно показывает, как можно подорвать моральный дух противника и лишить его боеспособности. Однако анализ У Гу не затрагивает всей полноты стратагемных, не ограничивающихся одним лишь подрывом морального духа противника действий. Несомненно, сама смелость Сюэ Чанжу во многом лишила мужества мятежников. Однако одного бесстрашия Сюэ Чанжу здесь было бы мало. Его краткая, стратагемно выстроенная речь оказалась тем решающим ударом, которым удалось пресечь корни мятежа. Вначале Сюэ Чанжу привлек внимание всех мятежников к печальным последствиям их действий. Не только они, но и их родные (исподволь высказанная угроза) подвергались опасности смертной казни. Затем Сюэ Чанжу обращается к примкнувшим к беспорядкам, давая им понять, что в случае добровольной сдачи их ждет снисхождение (см. стратагемы 15 и 33). Таким образом, Сюэ Чанжу удалось лишить зачинщиков мятежа поддержки. Оказавшись одни, они вынуждены были бежать.
19.15. Умыкание лучших
Живший в танскую эпоху Цзя Линь в своем комментарии к Военному искусству Сунь-цзы [гл. 8] к средствам нанесения вреда противнику причисляет переманивание в свой стан способных и умных людей, лишая тем самым противника советников. «Есть только один способ смутить удельного правителя: нужно опорочить мудрых людей среди его приближенных и подослать к нему людей испорченных, дабы они расстроили управление в его землях»[47]. К такому способу обращался уже [уский] военачальник времен Троецарствия Люй Мэн (178–219), победивший Гуань Юя (ок. 162–219) и вернувший стратегически важный для царства У город Цзянлин (см. 8.3).
Царства У и Шу заключили союз против северного царства Вэй. Но затем У вошло в тайный сговор с Вэй, надеясь тем самым вернуть находившийся в руках наводящего ужас шуского воина Гуань Юя город Цзянлин. Для достижения своей цели Люй Мэн среди прочего, как пишет Вэй Тан в журнале Китай сегодня (Пекин. Январь, 1985), прибегает к стратагеме «вытаскивания хвороста из очага»: он переманивает на свою сторону многих офицеров Гуань Юя, все больше сужая круг его соратников.
19.16. Наставник без учеников
«Поезд замедлял ход, собираясь сделать остановку. За окном проплыла зеленеющая роща, до слуха пассажиров донеслось стрекотание цикад. Поезд пошел еще тише и через мгновение резко затормозил у платформы.
Из вагона вышел высокий человек лет тридцати, с гордой осанкой. Из-под полей шляпы светились его глаза, живые и проницательные. У него был только портфель, зажатый под мышкой, и в помощи носильщика он не нуждался. Этот человек не суетился, как другие пассажиры. Молодой человек вышел с вокзала, протиснулся сквозь толпу рикш, зазывавших седоков, и зашагал по песчаной дороге вдоль берега реки.
По мере того как человек удалялся, вокзальный шум постепенно затихал, пока наконец не исчез вовсе. У молодого человека возникло какое-то необычное ощущение, уши давила непривычная тишина, словно окружающий воздух был до предела разрежен. На стенах пагоды, на реке – на всем лежала печать седой старины. Но в этой старине было немало привлекательного, и суетные мирские дела, казалось, уплывали куда-то в туманную даль, словно маленькие облачка на краю неба. Человек остановился, приподнял поля шляпы, внимательно осмотрелся по сторонам и подумал: «Как мне дороги эти старинные стены и рвы. Рвы подобны артериям старика, в которых течет старая кровь. Но я хочу избавить их от старой крови и влить свежую, чтобы вернуть моему городу цветущую молодость. И когда в жилах его не останется ни капли старческой крови, а взору откроется прекрасный облик седой старины, то ничто в мире не сможет сравниться по красоте с моим городом!»
Мысли о будущем еще более укрепляли его решимость и отвагу. Достав платок, он вытер выступивший на лице пот и снова быстро зашагал вперед. Миновав мост, он вошел в городские ворота.
Улица была очень узкой, солнца на ней было немного. Если по улице проезжали два рикши навстречу друг другу, то пешеходам приходилось вплотную прижиматься к забору, чтобы не оказаться раздавленными.
Иногда откуда-то вдруг появлялись голые ребятишки и с пронзительным криком стремглав неслись друг за другом. Только это и нарушало атмосферу покоя, да еще стремительный бег рикш с непрерывно звенящими колокольчиками, тоже никак не гармонирующий с царившим здесь покоем и торжественностью.
«Тридцать лет живу, а картина всегда одна и та же. Только рикш с их тележками, сверкающими черным лаком, стало больше. Прохожие все так же медлительны. Медлительность старшего поколения по наследству переходит к младшему, поэтому, как и прежде, на улицах видны лишь неторопливые фигуры пешеходов. Невыносимо, когда на узеньких улицах вам преграждают путь, не дают идти быстрее», – почти с раздражением думал молодой человек…
Вдруг молодой человек остановился, снял соломенную шляпу и почтительно окликнул прохожего:
– Господин Гао!
Перед ним стоял человек лет пятидесяти, высокий и очень худой, с лицом землистого цвета и глубокими морщинами на лбу.
Хотя господин Гао Цзюй и был близорук, он еще издали внимательно разглядывал идущего навстречу человека и думал: «Он и вправду вернулся, видно, слух о том, что они собираются открыть школу, не был пустым. Все же лучше его не останавливать. Он уже забыл о том, как ходил ко мне на уроки. Не будем на него обижаться, он ведь наверняка все еще продолжает поносить нас, стариков. О чем же с ним говорить?» Учитель Гао смотрел прямо перед собой и думал, что вот сейчас поравняется со своим учеником и пройдет мимо.
Однако бывший ученик заметил господина Гао, остановился и учтиво окликнул его. Тому оставалось только внезапно прозреть и радостно воскликнуть:
– А, Юй-шэн, давненько мы не виделись, вы что ж это, на лето приехали, а потом опять до свидания, не так ли?
– Нет, я не собираюсь уезжать. Я со своими друзьями решил открыть здесь среднюю школу. Вот этим и буду заниматься.
– Хорошее дело. Я помню, у нас и раньше об этом поговаривали.
После этих слов учитель Гао хотел откланяться и уйти, но Юй-шэн продолжил разговор:
– Мы решили осуществить наш план в соответствии с нашими идеалами, и, конечно, у нас будут неувязки. Придется почаще заходить к господину за советом, чтобы позаимствовать его богатый опыт.
Господин Гао Цзюй улыбнулся не то скромной, не то пренебрежительной улыбкой и ответил:
– Э, времена теперь не те. Наш опыт похож на вышедшее из моды платье, которому только и остается, что лежать на дне чемодана. Какая от него польза вашей новой школе! – И, немного помолчав, добавил: – Однако школа и впрямь нелегкое дело: чем больше ею занимаешься, тем труднее. Раньше, когда ты учился, у нас во всем была прочная основа. Теперь иначе – все как-то неустойчиво, пусто, даже у тех, к кому думаешь обратиться, чтобы позаимствовать что-нибудь новое.
– Опыт всегда остается опытом, новый он или старый. Господин Гао просто скромничает.
Говоря это, Юй-шэн в душе все же не мог не подосадовать на ворчливый тон учителя Гао.
А господин Гао Цзюй, намереваясь разведать замыслы Юй-шэна, спросил:
– Ну, а как дела с финансами, все уже небось урегулировано? Бывало и так, что самые благие намерения после столкновения с финансовой проблемой исчезали, словно дым.
– Мы составили смету. Взносы учеников должны покрывать повседневные расходы. На первоначальные затраты пойдут пожертвования, которые уже собраны.
– Смогут ли ваши доходы покрыть расходы?
– У меня и моих друзей интересы и стремления общие, да и заботиться нам нужно только о себе – мы не обременены семьями. Поэтому расходы на выплату жалованья у нас будут минимальные, а два или три человека вообще не нуждаются в деньгах…
– Совсем не нуждаются… в деньгах?
Гао Цзюй не поверил своим ушам. Помедлив, он заметил с улыбкой:
– По всему видно, что вы горите желанием просвещать людей. Похвально, похвально. Ну что ж, до свидания!
С этими словами он наклонил голову и пошел; его длинная фигура покачивалась на ходу.
– До свидания, господин!
Учитель Гао вошел в чайную. Большинство мест было уже занято посетителями.
Сидевший среди посетителей уездный инспектор школ Лу Чжун-фан при появлении Гао Цзюя перестал курить кальян и собрался уходить. Он наклонил голову и сказал:
– Старина Цзюй! Сегодня ты пришел позже меня. Вот здесь свободно, вот здесь. – И инспектор указал концом кальяна на место за своим столиком.
– Вот и хорошо, старина Чжун, вот и хорошо. В дороге произошла задержка, поэтому я и пришел позднее.
Сказав это, учитель Гао разделся и повесил куртку и халат на вешалку.
– Как вы думаете, кого я встретил по дороге? Этого… Дин Юй-шэна! Он уже приехал, – проговорил учитель Гао, усаживаясь.
– Они хотят непременно открыть школу. Дин Юй-шэн только что сообщил мне, что он специально займется этим делом.
Чжун-фан раздул огонек и ожидал, когда кальян разгорится.
– Разумеется, – откликнулся он, – обязательно откроют. Мне стало известно, что они арендовали школьное помещение в Синьцзяхуне.
Затем он булькнул кальяном, делая затяжку, и из ноздрей его поднялись две сизые струйки дыма.
– Наша школа разорилась и не может выплатить жалованье учителям. А вот они нашли правильный выход и откроют свою школу. Он сказал мне, что пожертвования на нее уже собраны. Вот тебе и дети!
– Ха, дети! – повторил Чжун-фан и ехидно засмеялся.
– Одно мне непонятно: Дин Юй-шэн сказал, что текущие расходы они будут покрывать за счет платы за обучение, так как жалованье им нужно самое небольшое, а некоторые, мол, от него совсем отказываются. Так ради чего же они взялись за это дело?
– Ха-ха, старина Цзюй, доверчив же ты, однако. Они будут учить чужих детей и денег им за это не нужно? Да откуда могли взяться такие люди в наше время! Ясно, здесь кроется что-то другое.
После такого суждения Чжун-фан принял самодовольный вид и сделал еще одну затяжку. Старому Гао Цзюю стало немного стыдно за себя. Взяв стакан с чаем, он отхлебнул глоток и проговорил, как бы оправдываясь:
– Да, здесь что-то кроется, это я понимаю, но в чем тут соль, мне невдомек.
– А не в том ли, что… – начал Чжун-фан и, перегнувшись через стол к уху Гао Цзюя, перешел на шепот. Затем он снова уселся на свое место и продолжал уже вслух: – У них непременно есть какой-то источник, откуда они берут деньги, и, конечно, разговоры о том, что им не нужно жалованье, – всего лишь громкая фраза, рассчитанная на эффект. Они надеются, что люди в один голос заговорят об их горячем рвении к просвещению, попадутся к ним в ловушку и невольно станут их подпевалами. Будь все иначе, разве не сказал бы тебе Юй-шэн, где они собрали пожертвования для основания школы?
Старина Цзюй и верил, и не верил. Моргая глазами, он промямлил, охваченный каким-то невыразимым страхом:
– Да, да. По всей вероятности, это так и есть.
– Не по всей вероятности, а точно так.
– О чем это вы так горячо спорите?
Вопрос задал заведующий отделом просвещения Ван Сюань-бо. Сначала Ван Сюань-бо занял было место в стороне, у окна, но потом решил немного пройтись. Разговор Гао и Лу привлек его внимание. Взяв свободный стул, он подсел к приятелям.
Гао и Лу передали Ван Сюань-бо содержание своего разговора, и последний, кивая головой, заметил:
– Разумеется, для этого все и делается. Правильно говорит старина Чжун. Такие люди кормятся за счет беспорядков, и уж если они их затевают, то не останавливаются ни перед чем. Найдут какую-нибудь щель, ну и стремятся пролезть в нее. Средняя школа «Хунъи» и есть та основа, на которой они хотят укрепиться.
– Ну что ж, это похоже на ловлю вора: только тот, крадучись, откроет дверь, чтобы просунуть руку, как мы его тут же и схватим.
Старый Гао Цзюй, вставивший эту фразу, сам же и рассмеялся, обнажив при этом свои желтые зубы. Но Сюань-бо не присоединился к нему; желая высказать свое мнение, он продолжал:
– Мы, конечно, совсем не хотим напрасно обвинять других, но посмотрите, какими методами они пользуются, – уж одно это доказывает, что они затевают смуту. Я никогда не был близок с такими людьми, а вот у моего младшего сына есть товарищи по учебе, вроде этих. Он виделся с ними на днях, и они ему рассказали о школе, которую хочет открыть Дин Юй-шэн. Первая нелепость, которую он собирается ввести, – это совместное обучение мальчиков и девочек. Вы только подумайте! Средняя школа, а девочки и мальчики вместе! Вторая нелепость…
– Это свободная любовь, не так ли? – выпалил Чжун-фан, и его круглое лицо расплылось в любопытной улыбке.
– Нет, не то. Они утверждают, что учителя и ученики вместе должны активно участвовать в общественной жизни, во всем, что происходит за стенами школы. Уму непостижимо. Дело учителя – обучать учеников, а дело учеников – учиться. Зачем же думать о каком-то обществе, о какой-то общественной деятельности, да еще активной деятельности! Ведь это же и есть смута и нарушение существующего порядка!
Сюань-бо говорил с возмущением, в душе его, казалось, все кипело, и от волнения он даже расстегнул свою жилетку из тонкой шелковой материи и обнажил грудь.
Старый Цзюй почувствовал какое-то смятение и печально проговорил:
– И когда это только мир перестанет меняться, когда люди успокоятся! Вот взять этого Дин Юй-шэна: учился он когда-то у меня, был примерным учеником, тише воды ниже травы. Кто бы мог подумать, что через десять лет от него будет такая беда!
– Так говорить не следует. – Сюань-бо, видимо, был недоволен чрезмерным унынием Цзюя и решительно возразил: – Этим молокососам не так уж легко будет у нас поднять голову и вызвать какие-нибудь беспорядки! Если бы мы не стали бороться, а позволили нашим детям вступить в их организацию и вызвать тем самым страшные бедствия, то мы оказались бы недостойными наших предков, недостойными наших древних мудрецов, нашей родной земли. Поэтому на нас лежит огромная ответственность. Старина Чжун, ты у нас уездный инспектор. Когда они откроют школу, ты, как имеющий право надзора, найди какой-нибудь беспорядок, а мы без всяких церемоний издадим приказ о ее закрытии.
Чжун-фан положил кальян на стол, отпил еще несколько глотков чая и ответил:
– Это, конечно, вполне возможно. Только более радикальным средством противодействия я считал бы «выгрести угли из-под котла, чтобы он не кипел».
И Чжун-фан сделал руками жест, словно выгребал угли.
– Как это понять?
– Очень просто. Не дадим им возможности набрать учеников. На днях учителя начальной школы говорили мне о том, что их ученики обращаются к ним за советом, куда лучше поступить после окончания школы. Конечно, учителя рекомендуют им казенную школу или педагогическое училище, объясняют, что такой выбор был бы самым правильным, а открывающаяся в этом семестре новая средняя школа «Хунъи», в которой занятия будут вести несколько приезжих молодых людей, не совсем, мол, солидное учебное заведение. Я, между прочим, упоминал, что эти молодые люди преследуют какие-то особые цели, и, кажется, никто им не доверится. Итак, к моменту открытия бульшая часть парт в новой школе будет пустовать, тем дело и кончится.
Сюань-бо выслушал Чжун-фана и почувствовал некоторое облегчение, у Гао Цзюя тоже отлегло от сердца.
– Если все пойдет так, как ты говоришь, то это божественная помощь предков, счастье, ниспосланное родным местам! Только и нам нужно быть осторожнее и при встрече с другими рассказывать им о плюсах и минусах этого предприятия, – добавил Сюань-бо, все еще ощущая в душе смутное беспокойство.
– Ну, это естественно, – откликнулись Гао Цзюй и Чжун-фан, кивая друг другу головами – у одного на длинной и тощей, у другого – на сильно располневшей шее.
Объявления о приеме в среднюю школу «Хунъи» были расклеены на всех перекрестках, помещены в нескольких местных газетах и даже напечатаны на одной из полос какой-то шанхайской газеты, считавшейся «видной». Всякий, кто просматривает эти объявления, ощущает тупую боль в сердце, словно это дьявольские заклинания, в которых содержатся страшные угрозы. Поэтому никто и не подумал разобраться в том, о чем говорили мелкие иероглифы, напечатанные внизу.
В городе то и дело можно было слышать такие разговоры:
– Ах, эта школа «Хунъи»! И откуда у нее левые замашки? С этими людьми лучше не иметь дела, а держаться подальше от них.
Люди грамотные и разбирающиеся в законах выражались так:
– Пусть закроются школы хоть во всей Поднебесной, пусть ни одного иероглифа не узнают наши дети, и все-таки мы не рискнем отправить их в среднюю школу «Хунъи». Кто же захочет, чтобы мир превратился в шайку зверей и людоедов!..
Снова наступила жара. Во дворе на ясене, словно соревнуясь между собой, стрекотали цикады. Юй-шэн механически перелистал страницы регистрационного журнала, где по-прежнему было записано всего только восемь имен.
Но он не отчаивался: «Это не поражение, ведь сделано еще далеко не все, какое же это поражение! Восемь, так будем хорошенько обучать восьмерых! Вот если даже их ничему не научим, тогда будет провал!..»[48] Эти слова вкладывает в уста своего героя из рассказа «В городе» писатель, педагог, издатель и общественный деятель Е Шэнтао. Дин Юй-шэн и его соратники и не подозревали о стратагеме, которую вызвала к жизни их вербовка учеников.
19.17. Сожжение житницы [на озере] Воронье гнездо [Учао]
Гуаньду, находившийся в северо-восточной части нынешнего уезда Чжунмоу провинции Хэнань, в 200 г. оказался местом битвы между войсками Цао Цао (155–220), тогдашнего канцлера [чэн-сян] ханьского императора, и Юань Шао (ум. 202), правителя [захваченных им] областей Цзи, Цин и Бин (ныне провинция Хэбэй, восточная и северная части провинции Шаньдун, провинция Шаньси) (см. также 9.2 и 19.9). Юань Шао располагал стотысячным войском, тогда как у Цао Цао было всего 20 тысяч воинов и почти отсутствовал провиант. Однако Цао Цао воспользовался беспечностью Юань Шао, недооценившего противника, и с пятью тысячами воинов, которых он для введения врага в заблуждение снабдил такими же знаменами, как у Юань Шао, совершил ночную вылазку и поджег его житницы на [озере] Учао (Воронье Гнездо). Для устрашения главных сил противника тысяче воинов Юань Шао отрезали носы, а их лошадям – языки. Это привело в ужас войско Юань Шао и расстроило его ряды (см. стратагему 20), и тогда отряды Цао Цао напали на него и разбили. Вскоре Юань Шао занемог и скончался. Несмотря на превосходство противника в живой силе, Цао Цао одержал победу благодаря тому, что ему удалось у Юань Шао «вытащить хворост из очага». Преданием огню житницы и своими устрашающими действиями Цао Цао настолько деморализовал главные силы Юань Шао, что свел на нет их численное превосходство. Достигнутая благодаря стратагеме 19 победа в битве при Гуаньду позволила Цао Цао в дальнейшем завладеть Северным Китаем и явилась удостоившимся похвалы Мао Цзэдуна примером победы малыми силами над более могущественным противником.