Танец Шивы

Глава первая

Когда доктор объявил, что жить мне осталось не больше года, я на какое-то время утратил самый смысл бытия. Неожиданное осознание того, что смерть так близка, обесценило в моих глазах физическое существование во всех его проявлениях. Впервые за сорок лет передо мной со всей остротой встал базовый философский вопрос: «А зачем вообще люди живут? Не может же быть, чтобы просто так, просто чтобы в один день вдруг взять и умереть?» Чем больше я пытался найти вразумительный ответ, тем сильнее увязал в ощущении полнейшей бессмысленности человеческой жизни. Конечно, я был вынужден поддерживать эту самую жизнь: ел, работал, занимался домашними делами, гулял, – но делал это исключительно по инерции.

К счастью, моя экзистенциальная потерянность продолжалась недолго: я внезапно обнаружил новую цель существования. Произошло это благодаря одному курьезному происшествию.

В начале мая я пристрастился совершать ночные прогулки по бульвару. Стал выходить из дома после одиннадцати, когда наступала полная темнота и на улице прекращалась какофония людских голосов. Медленно шагал между рядами деревьев, которые уже пахли новой жизнью и были готовы вот-вот перейти «на летнюю форму одежды», как говорил мой отец, восхищавшийся армейскими порядками. Брел до скамьи, что стояла на пересечении с переулком и освещалась одиноким фонарем; на лавочке отдыхал и шагал дальше, вплоть до набережной Амура. Там вдоволь дышал свежим воздухом – благодаря водорослям река иногда даже пахла морем, – потом поворачивал обратно и уже без остановок шел до дома. Далеко за полночь ложился в постель и мертвым сном спал до позднего утра.

Однажды вечером я вышел на улицу, чтобы совершить привычный моцион. Я благополучно преодолел треть пути, как вдруг меня остановила группа молодых людей весьма подозрительного вида.

– Не подскажешь, как дойти до ближайшего банка, приятель? – вполне вежливо спросил один юнец, выходя вперед и преграждая мне дорогу.

– Нет, – пробурчал я и осторожно обошел парня, чтобы идти дальше. Затылком я ощутил, как группа безмолвно развернулась и пошла вслед за мной.

– Правда не знаешь? – услышал я вкрадчивый голос у себя за спиной. – А нам показалось, что ты как раз идешь в банк.

– Нет, – еще раз буркнул я через плечо, испытывая приступ легкой паники: не требовалось иметь богатое воображение, чтобы понять, для чего бродяги вроде этих останавливают одиноких прохожих.

Я продолжал медленно двигаться в сторону реки, совершенно не представляя, что же следует делать дальше. Сейчас каждый неверный шаг грозил обернуться против меня. Если я побегу, юные бандиты бросятся следом, повалят наземь и затопчут до смерти, приблизив и без того недалекий конец. Если буду сохранять видимость спокойствия и неторопливо шествовать по бульвару, то могу выиграть время, но потом ребятки все равно захотят развития ситуации, и результат окажется столь же плачевный, как и при попытке к бегству. Разумнее всего сейчас было придерживаться освещенной местности и не давать отморозкам увести себя в одну из глухих улочек: там они меня точно «замочат», без вариантов.

Прогулочным шагом мы добрались до фонаря возле моей скамейки, и я остановился: решил, что больше не сделаю ни единого шага – если подыхать, то хоть не в кромешной темноте какой-нибудь подворотни.

Медленно-медленно, чтобы резким движением не спровоцировать преследователей на необдуманные поступки, я повернулся к ним лицом и неожиданно для самого себя громко сказал по-английски:

– So, what d’you want, little scoundrels?1

– Не понял, – озадаченно проговорил предводитель банды. – Американец, что ли?

– Васян, не гони! – хохотнул один из группы. – Какой, на фиг, американец? Он же только что по-русски базарил.

– Ты че, цирк тут решил перед нами устроить? – снова обратился ко мне главный. Я с ужасом увидел, что в руке у него блеснуло лезвие ножа. В голосе же «Васяна» по-прежнему звучало скорее недоумение, нежели враждебность. – Давай завязывай с этим – мы парни серьезные.

– Listen, dude, I don’t understand you! – с ненаигранным отчаянием произнес я, мотая головой на манер голливудских киногероев и сокрушенно разводя руками. – I don’t speak Russian. What d’you want from me?! 2

– Черт, а может, и правда иностранец? – высказал предположение тип, давеча критиковавший главаря. – Без акцента чешет, русские так не говорят.

Ободренный тем, что привел бандюков в замешательство, я решил перейти в «наступление» и без умолку затрещал по-английски, размахивая руками и по очереди обращаясь к каждому из стоявших вокруг меня.

Господи, если бы они только знали, из чего состояла моя речь: в ней был и знаменитый монолог Гамлета, и кусок из «Алисы в стране чудес», когда-то разученный для студенческого спектакля, и четверть рассказа Набокова «Знаки и символы». Я чувствовал, что должен оглоушить слушателей водопадом иноязычных текстов, чтобы у них затрещала голова, чтобы маленьким недоноскам захотелось плакать и они в страхе от меня разбежались. Я не имел права останавливаться: понимал, что если они перехватят инициативу, то мне несдобровать. Поэтому меня несло, несло потоком собственного красноречия.

И – о чудо! – мое импровизированное выступление произвело именно тот эффект, на который я рассчитывал. Один из юнцов не выдержал и подал голос:

– Слышь, Васян, это и вправду америкос. У него техасский диалект, я тебе реально говорю. Если бы он на британском базарил, я бы его с полпинка понял, а так только пару слов уловил. Типа он здесь турист и у него с собой нет бабла.

– Все ясно с ним, – зевнул «Васян», и лезвие скрылось в глубинах его кармана. – Не фиг нам с иностранцами связываться, головняка потом не оберешься. – Он повернулся ко мне. – Ладно, мужик, вали отсюда подобру-поздорову. Иди к себе в гостиницу и расскажи своим, как ты клево пообщался с реальными русскими пацанами…

Я сообразил, что меня проверяют: если бы после этих слов я как ни в чем не бывало пошел дальше, тут-то бы все и поняли, что я отчаянно блефую. Поэтому я посмотрел на предводителя банды, вопросительно подняв бровь, и недоумевающим тоном сказал:“What? I don’t understand!” 3

Тогда «Васян» обратился к знатоку классического британского наречия:

– Ну, умник, давай, поговори с ним, покажи, что ты умеешь.

– А че я ему скажу-то? – сразу стушевался тот.

– Ну, то и скажи, что пусть чешет домой, – с раздражением подсказал главарь. – Не до утра же мы с ним будем лясы точить!

– «Хэй, гоу хоум, мазафака американа!» 4 – с грандиозным русским акцентом обратился ко мне местный толмач.

Ни один носитель английского языка в жизни бы не разобрал эту фразу, но в моих интересах было подыграть парню, поэтому я усмехнулся, подобно Арнольду Шварценеггеру поднял вверх большой палец руки и душевно сказал всей честной компании: “So long, guys!”5

Как я примчался домой, не помню. Зато отчетливо помню, что в ту ночь в моей душе вдруг зацвело буйным цветом желание жить. Видать, меня для того и столкнули лицом к лицу со смертью, поблескивающей на острие бандитского ножа, чтобы я вновь ощутил прелесть существования в материальном мире. Кто бы ни написал сценарий того памятного вечера – Бог ли, Вселенная, – автор «текста» добился своего.

Ко мне не просто вернулся вкус к жизни, но страстно захотелось, чтобы жизнь эта длилась вечно, вопреки неумолимому приговору врачей. У меня наконец-то появилась цель – найти способ полного избавления от неизлечимой болезни, и если современная медицина оказалась бессильна помочь, то необходимо было отыскать иной путь.

Новая цель оказалась настолько захватывающей, что мой мозг опять заработал в полную силу. Я стал бороздить просторы Интернета в поисках историй о том, как людям удавалось практически восстать из мертвых. Примеры чудесного выздоровления исчислялись сотнями, но все их можно было разделить на две группы.

К первой, самой многочисленной, относились рассказы людей, уверявших, что на пороге смерти вдруг обращались к Богу с отчаянной просьбой даровать им жизнь, после чего к ним полностью возвращалось здоровье. Наиболее трогательной из подобных историй было жизнеописание молодого священника, отца Дмитрия, который до принятия сана вел сугубо светскую жизнь, работал барменом и был бесконечно далек от церкви. Когда же в возрасте тридцати лет он вдруг узнал, что у него рак четвертой степени и жить осталось считанные недели, то вознес молитвы Всевышнему, пообещав, что, если останется в живых, проведет остаток дней в служении Ему. Господь откликнулся на молитвы несчастного, и с тех пор чудесным образом исцелившийся отец Дмитрий пылко и страстно выполняет свое обещание – говорят, прихожане в нем души не чают.

Однако то ли мое физическое состояние было не настолько плачевным, то ли я все-таки был неисправимым атеистом, но обращаться с молитвами к Богу, в которого не веришь, хотелось меньше всего. Намного более увлекательными показались рассказы о самоисцелении с помощью ментальных практик. На их изучение я потратил гораздо больше времени.

Конечно, приходилось разгребать тонны мусора и отбрасывать откровенный бред, чтобы найти крупицы разумных методов лечения. Но однажды я отыскал настоящий клад. Это было учение некой эстонской целительницы о причинах возникновения всевозможных болезней и способах их высвобождения из тела.

Одна глава была посвящена заболеваниям сосудов, и в ней я прочел подробную историю своего недуга – атеросклероза в экстремальной форме, когда жидкость в теле незаметно, день за днем замедляет свой ток и постепенно обращается в твердь: так подвижное море однажды превращается в незыблемую меловую скалу, становясь бывшей жизнью.

Я с замиранием сердца читал текст и, подобно «человеку-дереву» на картине Босха, мысленно наблюдал за распадом собственной оболочки, все больше осознавая, как именно мой организм пришел к нынешнему состоянию.

Несомненно, самую весомую роль в развитии моей болезни сыграл отец с его жестким «казарменным» мышлением. Родитель годами боролся с природной гибкостью ума, доставшейся мне от матери, с текучим воображением, столь естественным для меня в детстве, и в результате я стал думать тяжело и неповоротливо, совсем как он. Со временем мышление у меня все больше закостеневало, из него стремительно уходила человеческая влага, и в один день мои иссохшие, неподвижные мысли начали материализоваться, превращаясь в известковые отложения на стенках кровеносных сосудов.

Я тихо и незаметно тупел, и точно так же, тихо и незаметно, развивался мой недуг, до поры до времени ничем не проявляя себя вовне. Когда же Сун Лимин и Ван Хунцзюнь попытались пробудить мою атрофированную способность мыслить творчески, очистить сознание от заштампованных идей и представлений, болезнь внутри меня взбунтовалась: как же, ведь я осмелился поставить под угрозу само ее существование в моем теле! Она отомстила мне за своеволие жесточайшей болью, а заодно на время обездвижила руки и ноги, чтобы я знал, кто в этом умирающем организме главный…

Я пребывал в таком возбуждении от прочитанного, что готов был тут же рвануть в Прибалтику или куда угодно, туда, где жила целительница – автор грандиозной книги. Я уже стал мечтать о том, как она будет меня учить сражаться с болезнью или даже сама ее излечит, однако судьба мне припасла очередной удар.

Из справки в Википедии я узнал, что гениальная эстонка еще в начале века покинула этот мир. Произошло это при трагических обстоятельствах: автобус, в котором она ехала на благотворительную лекцию в больнице, случайно перевернулся и упал в море.

Это известие сильно меня опечалило и временно выбило из колеи, но путь к спасению все-таки был намечен: я решил, что должен любой ценой отыскать доктора, способного сохранить мне жизнь. Я уже был в достаточной степени даосом, чтобы озадачить поисками волшебного врача Вселенную и ее неизменного агента – Всемирную Паутину. Во мне нарастала уверенность, что с такими помощниками за плечами рано или поздно добьюсь своего.

Виртуальный мир явно не испытывал недостатка в знахарях и хилерах. Сеть кишела персональными страницами врачевателей всех мастей, была забита миллионами объявлений об услугах шарлатанов, обещавших исцеление от всех болезней, включая рак и рассеянный склероз. Одному Богу известно, как среди них можно было найти настоящего целителя, чтобы безоглядно вручить ему единственное, до обидного уязвимое и такое смертное тело. Оставалось полагаться на удачу, верить в то, что сердце не ошибется и вовремя даст понять: вот он, твой счастливый час.

И этот час настал. Однажды я довольно безучастно проглядывал очередной сайт «лучших лекарей мира», как вдруг «споткнулся» о взгляд одного мужчины на фотографии. Темные зрачки его глаз-щелей словно буравили меня насквозь – я почувствовал, как сердце екнуло и на долю секунду остановилось. Еще ничего не зная об этом человеке, тем не менее я уже знал главное: это он, мой чудо-целитель, я его нашел!

На меня смотрел немолодой мужчина с монгольскими чертами лица. Казалось, оно было иссушено всеми степными ветрами, а покрасневшая кожа на широких скулах напоминала пергамент. Широко посаженные глаза в обрамлении тяжелых век были похожи на двух рыб немного разного размера. Рыбьи «головы» разделяла толстая носовая перегородка, а «хвосты», образованные кожей верхнего века, были загнуты кверху и прикасались кончиками к краям все еще густых бровей мужчины.

В сравнении с массивными пылающими щеками и крупным носом его рот выглядел маловатым, а мягкие очертания губ странно контрастировали с резким и даже суровым рисунком лица. Впрочем, щетина над верхней губой и по контуру широкого подбородка восполняла недостаток мужественности в нижней части лица и делала образ человека гармоничным и завершенным.

Из текста под фотографией я узнал, что зовут его Абармид Ашатаев6, что он потомственный сибирский шаман родом из Бурятии, а ныне практикующий целитель в Иволгинском дацане – буддистском монастыре под Улан-Удэ. После сухих сведений о том, что на счету Ашатаева сотни исцеленных людей, включая безнадежно больных, указывались контактные данные врача – его сотовый телефон и электронный адрес.

Из опасения случайно закрыть страницу и никогда ее больше не найти, я скопировал адрес Абармида и тут же послал ему сообщение с вопросом, возьмется ли он излечить мое «эксклюзивное» заболевание. Ответ пришел почти сразу – в нем целитель просил меня выслать вразумительное фото, на котором хорошо видны глаза. Я немедленно выполнил его просьбу, после чего последовало молчание, невероятно меня встревожившее: неужели отсутствие очередного письма означало отказ?

Несколько часов я пребывал в самом взвинченном состоянии ума и тела, как вдруг получил от Абармида ответ: «Затрудняюсь сказать наверняка, от меня скрыта часть информации по поводу тебя. Чтобы принять какое-то решение, потребуется твое личное присутствие».

Обрадованный тем, что целитель хотя бы не дал мне от ворот поворот, я поспешил написать, что готов приехать в любое время. «Отлично! – последовал ответ. – Тогда собирай чемоданы – и добро пожаловать в Индию!»

Глава вторая

Самолет, летящий в Гонконг, целый час находился в зоне атмосферного неспокойствия. Я сидел, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, и небезосновательно полагал, что мой третий в жизни перелет может оказаться последним: машину швыряло из стороны в сторону, мы то и дело проваливались в воздушные ямы – туманную бездну, где исчезал даже звук ревущих двигателей.

Пилот просил по громкой связи не сеять в салоне панику, стюардессы со встревоженными лицами носились в проходах, умоляя пассажиров оставаться пристегнутыми, и, если очередное падение было особенно затяжным, женщины на задних рядах принимались громко визжать – словом, налицо были все признаки неминуемого крушения. Когда же, вопреки дурным предчувствиям, мы приземлились в аэропорту, у меня было ощущение, что я вернулся с того света.

К счастью, воздушное пространство от Гонконга до Нью-Дели оказалось более дружелюбным. Полчаса недоверчивого наблюдения за полетом «Боинга» – и я наконец расслабился, даже с удовольствием отведал индийскую пищу яркого-желтого окраса – ее предложил темнокожий бортпроводник в индусском облачении.

После обеда с бокалом терпкого вина я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Впереди было несколько часов монотонного перелета, поэтому я мог спокойно попрощаться с тем, что оставил за спиной.

Прошлое уносилось от меня со сверхзвуковой скоростью, и на сей раз безвозвратно: я собственноручно отрезал себе все пути к возвращению домой. Родная страна отторгла меня легко и безболезненно, как будто решила, что если гражданин все равно обречен на умирание, то какая разница, где он это сделает. Впрочем, обо всем по порядку…

В одном из писем Абармид написал, что сроки лечения предугадать нельзя, поэтому, возможно, мне придется прожить в Индии несколько месяцев. Это поставило меня перед нелегким выбором: либо вообще отказаться от исцеления и медленно умирать дома, либо радикально решить проблему с отцом, навсегда оставив его в заведении для душевнобольных. После мучительных раздумий я отправился в «санаторий» – повидать старика и уже на месте определиться с тем, что делать дальше.

Отец пребывал в полном помрачении сознания: лежал овощем, уставившись в потолок невидящим оком, и никак не реагировал на мое присутствие. Сестра сообщила, что в таком состоянии он уже неделю и врач не спешит делать утешительных прогнозов на его счет. Я про себя вздохнул с облегчением: подобное положение дел значительно облегчало мне участь.

Я направился прямо в офис к директору и без лишних слов попросил оставить отца вплоть до его кончины, а в качестве оплаты предложил целиком переписать его пенсию на счет заведения. Пенсионных денег с избытком хватало на ежемесячное содержание пациента, поэтому глава «санатория» легко дал на это согласие.

Правда, покраснев, добавил, что необходимо заранее внести пятьдесят тысяч на организацию похорон – в случае моего отсутствия на момент смерти отца. Но тут же, махая ручками, сделал оговорку: дескать, если я сам проведу обряд захоронения, то, разумеется, сумму мне вернут в полном объеме.

Скрывая раздражение на очередное вымогательство застенчивого директора, я пообещал занести ему деньги вместе с пенсионными документами.

Далее неизбежно вставал вопрос о моих личных финансах. Оставшихся средств было явно недостаточно, чтобы прожить несколько месяцев пусть и в дешевой, но все-таки чужой стране, где у меня не было ни работы, ни друзей. Как настоящий шаман, Ашатаев отказался брать деньги за лечение, но сказал, что нам придется помотаться по разным штатам – соответственно, расходы на его содержание целиком ложились на меня.

Тратить время на то, чтобы каким-то образом раздобыть приличную сумму, у меня не было: в моем положении каждая неделя была на счету. Оставался единственный выход – продать жилье и поселиться в Индии. На вырученные средства я смогу несколько лет вести вполне безбедную жизнь в каком-нибудь провинциальном городке – даже при полном отсутствии работы. А за это время я уж точно найду способ заработать себе на кусок чапати 7.

Прокрутив в голове имевшиеся в моем распоряжении немногочисленные варианты, я обратился в агентство с просьбой выставить квартиру на продажу. Пока мне подыскивали покупателя, я потихоньку продавал за бесценок мебель (так, беднякам на дачу), очищал отцовскую «берлогу» и другие комнаты от хлама и остервенело таскал его на помойку. В один день я умудрился забить старьем все три контейнера во дворе, так что дворнику-узбеку стало некуда складывать уличный мусор. В сердцах он крикнул мне вдогонку: «Шакал хренов!» и прибавил еще пару слов на своем певучем наречии.

Совесть не позволила мне вынести на свалку и книги, поэтому я разложил их стопками на окнах в подъезде – кому-нибудь да пригодятся. Правда, у меня не хватило духа расстаться со старым альбомом венецианских картин: это была единственная ниточка, что связывала меня с матерью, детством и моей пронзительной мечтой о городе посреди моря.

Однажды вечером я уселся на истертый пол посреди опустевшей гостиной, наугад открыл альбом – и заплакал от невыразимой тоски, вдруг сдавившей мне горло и сердце. Я рыдал молча, без слез, но тем горше казалась промелькнувшая жизнь, которой у меня по большому счету и не было, тем страшнее становилась мысль, что я могу умереть, так и не узнав настоящей жизни, не попробовав на вкус истинного счастья. Пожалуй, это был самый печальный из тех последних дней, что я провел в родном доме.

А потом наступило успокоение, и вместе с ним равнодушие ко всему, что я оставлял позади. Без каких-либо эмоций я подписал в конце августа договор на передачу жилья новому владельцу и в состоянии той же чувственной анестезии приобрел билет до Нью-Дели.

К отцу я так больше и не наведался – блудный сын, растративший и распродавший все родительское наследство, убегал тайком, не сказав напоследок «прости и прощай».

Ранним сентябрьским утром я навсегда покинул Россию. Меня провожали только деревья во дворе – они небрежно помахали мне вслед чуть пожелтевшими верхушками и снова погрузились в прозрачный осенний сон. В аэропорт я приехал с чемоданом в руках, рюкзаком за плечами и абсолютной пустотой в душе и сердце.

***

Когда мы прилетели в индийскую столицу, было уже далеко за полночь. Работники терминала напоминали сонных мух: они страшно тормозили очередь иностранцев, жаждавших поскорее пройти иммиграционные процедуры и выбраться в город. Толстая индианка на паспортном контроле долго сличала мое лицо с фотографией на визе и наконец спросила с недоумением:

– Это вообще Вы?

– С утра был я, – попытался я пошутить. – А что, совсем на себя не похож? Неужели так постарел, пока летел?

Женщина не отреагировала на шутку и, вслух прочтя по слогам имя в паспорте, серьезно переспросила:

– Это точно Вы?

– Разумеется – кто ж еще? – воскликнул я, уже слегка раздраженно.

Толстуха с сомнением пожала плечами и передала документы в следующее окно. Там я опять завис, потому что на въездном листе вместо городского адреса написал просто “hotel”: так надоумил сделать Абармид, в день моего вылета еще не решивший, где именно мы остановимся в Нью-Дели. Людей в форме не впечатлило ни официальное приглашение, состряпанное по просьбе Ашатаева какой-то буддистской организацией, ни наличие в моем паспорте годичной визы.

– Сэр, в каком отеле Вы собираетесь остановиться? – в двадцатый раз вопрошает инспектор иммиграционной службы. – Просто скажите название.

– Я не знаю названия, – в двадцатый раз пытаюсь ему объяснить. – Мой гид лично отвезет меня в гостиницу.

– Позвоните гиду, пусть скажет, – флегматично предлагает этот зануда.

– Я не знаю его номера, но он точно здесь, в зале прибытия, встречает меня, – говорю как можно спокойнее, хотя ощущаю, что начинаю закипать.

– Если он в зале прибытия, пусть подойдет сюда, – советует инспектор и, следуя только ему ведомой логике, добавляет: – Позвоните ему.

– Но у меня же нет его телефона, – вежливо повторяю я, чувствуя, что наш в высшей степени непродуктивный диалог доведет меня до истерики.

Я уже собирался броситься перед непробиваемым индийцем на колени, умоляя поверить мне на слово, как вдруг у металлической стойки, за которой маячила вожделенная свобода, увидел знакомое лицо: это был Ашатаев собственной персоной!

Он быстро подошел к инспектору и, указав на меня рукой, сказал несколько слов на хинди. Тот лениво кивнул в ответ, украсил мой паспорт штампом и небрежным жестом отпустил на все четыре стороны.

– Спасибо тебе, о избавитель! – с чувством воскликнул я, не веря, что все позади. – Как ты догадался, что меня нужно спасать из лап этих истуканов? Если бы не ты, я бы здесь точно застрял до утра!

– Не знаю, как догадался, – пожал плечами Абармид, указывая путь к эскалатору. – Меня будто током ударило: нужно бежать к иммиграционным стойкам. Зачем – не знаю, но нужно. Когда тебя накрывает информация, надо действовать. Любой шаман так поступает.

Встав на бегущую лестницу, мы поплыли вверх. Ашатаев стоял ступенькой выше, и я успел его разглядеть с головы до пят. Это был коренастый мужчина, лет пятидесяти на вид, но одному богу известно, сколько ему исполнилось на самом деле. Я давно убедился, что возраст магов и целителей почти невозможно определить по внешности, и отсутствие седых волос на голове моего гида еще ни о чем не говорило.