Танец Шивы
– Ты давай подсуетись, к вечеру наскреби сколько там мне должна, а я часиков в семь еще раз загляну, – самым миролюбивым тоном сказал Абармид.
Он вытащил из холодильника уцелевший пакет молока, прихватил пару сырков – перекусить в обеденный перерыв – и, сверившись со списком, пошел взимать дань с очередного должника…
К ночи в карманах Ашатаева оказалось столько денег, сколько человек с приличным окладом тогда получал примерно за год работы. В доме наконец появилось вдоволь еды, нищета отступила – казалось бы, все нормализовалось.
Только ни с того ни с сего Абармидом овладела странная апатия, какой у него сроду не было. По характеру необыкновенно деятельный человек, он впервые в жизни ничего не хотел делать, целыми днями валялся в постели («по привычке», грустно шутила жена) и блуждал взглядом по потолку. Вставал только для того, чтобы поесть и сходить в туалет; на робкие предложения супруги прогуляться по городу отвечал презрительным молчанием.
Через несколько недель апатия переросла в тяжелую депрессию, и Ашатаев перестал выходить даже к столу. Взгляд его стал неподвижным, он часами мог, не мигая, смотреть в одну точку, никак не реагируя на домашних.
Однажды поутру жена проснулась и не обнаружила Абармида в постели. Сначала она обрадовалась, подумала, что супруг наконец-то пришел в себя и побежал на улицу делать утреннюю зарядку. Однако потом увидела, что вся его одежда по-прежнему сложена на стуле, а обувь стоит в прихожей.
Женщина страшно испугалась: а вдруг кто-то из знакомых решил отомстить Абармиду за налет и ночью расправился с ним или взял в плен, чтобы потом потребовать с нее выкуп?
Не позволяя себе впасть в истерику, она вызвала милицию, и спустя несколько часов пропавшего обнаружили в парке на краю города. Он был в состоянии, близком к помешательству: посиневший от холода, валялся в одних трусах на опавшей листве, бил себя по щекам и умолял невидимых мучителей прекратить курить и стучать в барабаны. Милиционеры доставили Ашатаева домой и велели жене, уже отчаявшейся увидеть его живым, вызывать санитаров психбольницы.
Она сначала хотела именно так и поступить, но передумала. Позвонила деду Абармида – тот был шаманом в пятом колене – и, вкратце обрисовав ситуацию, пригласила в гости: а вдруг он сможет своим «колдовством» вернуть внуку разум? Старик проворчал в трубку, что звать нужно было раньше, еще до того, как парень попал под колеса грузовика, однако пообещал приехать ближайшим рейсовым автобусом.
Женщина вздохнула с облегчением: она боялась, что родня супруга пошлет ее подальше точно так же, как когда-то он сам, ненавистник всякого «мракобесия», послал своих предков, запретив им появляться на пороге дома.
К приезду деда Абармид успел прийти в себя. Дрожа от холода, он сидел в шерстяном спортивном костюме под тремя одеялами и непрерывно хлюпал носом. Жена уверяла, что он простыл, когда в беспамятстве носился голышом по улицам, но супруг упрямо твердил, что это аллергический насморк: мол, в доме ужасно накурено и он не может дышать.
Старик-шаман, однако, поставил свой диагноз. Едва взглянув на Абармида, он сухо сказал:
– Ну что, внучек, могу тебя поздравить – у тебя шаманская болезнь. Как ни бегал ты от нас, как ни плевался, но от судьбы не уйдешь. Теперь у тебя только два пути – либо стать шаманом, как все в нашем роду, либо умереть.
– От чего умереть? – насмешливо скривился Ашатаев. – От соплей?
– Да, – последовал краткий ответ.
– Слышь, дед, – раздраженно вскрикнул молодой человек, – какого черта ты приперся? Мне и так хреново, хреновей некуда, а ты еще своими сказками масла в огонь подливаешь. Сам, знаешь ли, разберусь со своим здоровьем.
– Не разберешься, – сурово проговорил шаман. – Но выбор всегда за тобой. У твоего отца тоже был выбор, и он тоже решил идти своим путем. Куда это его привело, сам знаешь.
– Дед, уйди, прошу тебя, – устало попросил Абармид, трубно сморкаясь в мокрый платок. – У меня нос совсем не дышит, я не могу разговаривать.
– Хорошо, внук, я ухожу, – спокойно сказал тот, вставая. – Выкарабкивайся сам. Но если все же надумаешь, звони в любой момент. Да, еще: повесь над кроватью этот амулет, он будет тебя охранять. И даже не станет читать нотации.
Старый шаман снял с шеи золотой и серебряный диски, сцепленные черным бархатным шнурком, и протянул оберег внуку. Тот молча отвернулся и закрыл глаза. Улыбнувшись краешками рта, дед положил подарок на постель и бесшумно вышел из комнаты…
Три месяца у Абармида не переставая текло из носа. Слизистая перестала что-либо ощущать, кожа вокруг носа воспалилась и ныла от бесконечного сморкания – врачи же с их мазями и таблетками были бессильны облегчить его страдания. Несчастный переводил в сутки десятки платков и полотенец, жена не успевала их стирать и сушить. От насморка стала непрерывно болеть голова, поэтому Ашатаев не мог спать по ночам.
Вдобавок ко всему у него начались слуховые галлюцинации: чудилось, что кто-то все время шепчет на ухо неразборчивые слова, а на улице будто бы день и ночь бьют в барабаны.
Жизнь снова превратилась в сущий ад. Абармид понял, что еще немного, и он сойдет с ума. На четвертом месяце мучений не выдержал и позвонил деду.
– Сдаюсь, – без предисловий сказал он в трубку. – Делай со мной что хочешь, только избавь от напасти.
Эти слова рассекли жизнь Ашатаева напополам. Произнеся их, Абармид вступил в новую эпоху своего бытия – эпоху шаманизма. Чтобы выжить, ему пришлось научиться существовать по правилам мира, населенного духами, но это означало, что отныне вход в «сад земных наслаждений» был ему заказан. Любая попытка вернуть былое материальное процветание неминуемо привела бы его к гибели, и Абармид сделал свой выбор в пользу жизни…
– Вот так благодаря насморку я стал нищим шаманом, – со смехом сказал Ашатаев, наливая себе пятую чашку чая. – Не скажу, что мне это легко далось. Хотя, наверное, не так уж и сложно. К тому моменту я ведь уже прошел и через голод, и через предательство близких, и через физическую немощь – оставалось только потерять семью. Но со временем и это произошло. Жена не смогла больше жить в нищете, без всякой надежды на будущее. Кроме того, думала, что у меня окончательно поехала крыша. В общем, однажды она собрала детей и сказала, что уходит от меня навсегда. Как я мог ее остановить? Мой новый путь действительно был слишком тяжелый, и я не мог требовать, чтобы она мучилась со мной до конца дней.
– Послушай, Абармид, – осторожно произнес я, – а мне что, для исцеления тоже придется стать чем-то вроде шамана?
– Нет, не придется, – сказал Ашатаев. – На тебе нет шаманского знака.
– Это радует, – с облегчением выдохнул я. – Значит, ты просто вылечишь меня, и дальше я смогу жить по-прежнему?
– Я еще не знаю, разрешат ли мне вообще заниматься твоим лечением, – возразил он. – Духи по поводу тебя молчат. Информация о твоей болезни окутана какой-то завесой, и я не могу сквозь нее пробиться.
– И что же мы будем делать? – с тревогой спросил я.
– Мы поедем в один храм, довольно далеко отсюда, и там священники вынесут свой «приговор» – можно ли мне тебя лечить или нет.
– Когда поедем? – поинтересовался я. – Сегодня? Завтра?
– Нет, – покачал головой Абармид. – Не сегодня и не завтра. Поедем, когда скажу. А сейчас нам нужно заселиться в гостиницу. Так что, если ты уже все доел, мы можем выдвигаться.
И он знаком попросил официанта принести счет. К моему удовольствию, получилось совсем недорого.
Глава пятая
Гостиница “Hotel Relax” имела довольно свежий вид: стены ее были недавно побелены, над окнами фасада нависали приветливые козырьки, а перед входом красовались высаженные в клумбах цветы. Открытые террасы и балконы на верхних этажах тоже были заставлены горшками с густой зеленью.
Миниатюрное фойе с мраморным полом было украшено напольными вазами из блестящего металла и инкрустированными шкафчиками. Обилие мелких предметов интерьера – бронзовых статуэток, старинных светильников, пепельниц – создавало здесь весьма экзотическую, но уютную атмосферу.
Из-за стойки администратора выбежал мужчина в наполовину расстегнутой шелковой рубахе – это был хозяин гостиницы. Он устремился к Абармиду, улыбаясь во весь рот и едва не приплясывая. Весь вид мужчины говорил о том, что утренний визит шамана бесконечно его обрадовал.
– Dillee mein aapaka svaagat hai! – воскликнул он по привычке на хинди и сердечно обнял Ашатаева; потом, обращаясь ко мне, добавил по-английски со своим непередаваемым национальным акцентом: – Welcome to Delhi! 10
Заключив мою ладонь в обе руки, индиец долго ее тряс и по ходу объяснял, что знает Абармида уже много лет и что друзья такого великого человека – это и его друзья, поэтому он, дескать, сделает все возможное, чтобы я запомнил отель на всю жизнь.
Не выпуская моей руки, этот в высшей степени дружелюбный человек подвел меня к стойке и выложил на нее гостевую тетрадь, которая размерами больше напоминала амбарную книгу. Протянув нам ручку, он попросил расписаться и, сияя улыбкой, поинтересовался, не желаем ли мы сразу оплатить сутки проживания.
Когда хозяин получил свою тысячу рупий, блеск в его глазах неожиданно погас, а улыбка исчезла с лица, словно ее никогда там и не было. Он небрежно выдал нам ключ от номера на третьем этаже и с самым равнодушным видом ушел в служебное помещение.
Меня огорошила столь внезапная перемена в настроении хозяина. Пока мы преодолевали высоченные лестничные пролеты с глиняными горшками на каждой ступеньке, я осторожно спросил Абармида:
– Я что-то не то сделал или сказал? Отчего он так скис-то? Может, обиделся, что чаевые не дали?
– Так он же получил свое – зачем ему дальше разыгрывать спектакль? – сказал Ашатаев. – В Индии везде так будет, привыкай. Как только поймут, что ты готов выложить деньги, сразу встанут на голову, запоют сиреной и заставят раскошелиться. Но едва заплатишь, про тебя тут же забудут, и это совершенно нормально. Сам посуди: не может же каждый покупатель числиться у торговца в близких друзьях? Не можешь же ты ожидать от него пожизненной любви?
– Но ведь это нечестно, – проворчал я, принимая неприкрытое лицемерие хозяина как личное оскорбление. – Я же думал, что он к нам со всей душой.
– Не поверишь, но парень действительно подошел к нам со всей душой, – смеясь, сказал этот знаток индийской психологии. – И реально наслаждался общением с нами. Он с удовольствием прожил несколько минут здесь и сейчас. Индийцы – мастера жить настоящим моментом. И ты тоже этому учись.
– Чему мне нужно учиться? – возмутился я. – Притворяться, что человек, к которому я абсолютно равнодушен, мой лучший друг?! Нет уж, уволь.
– Эх, ничего ты не понял, – вздохнул Абармид, распахивая резную дверь, что вела в холл на нашем этаже. – А еще даосом себя называешь! Ладно, когда-нибудь и до тебя дойдет, о чем я говорил…
Неприхотливость индийского быта не переставала поражать. Во многих отношениях условия проживания в отеле-люкс были такие же, как и в «ночлежке», откуда мы недавно ушли. Взять хотя бы пресловутые выключатели. Слава богу, в нашем номере они находились не на полу и даже не на потолке, а традиционно – на стене. В ряду их было штук десять, но работал лишь один, притаившийся где-то ближе к центру.
Больше раздражал древний кондиционер: он тарахтел так, что невозможно было расслышать собеседника. Абармид пытался отключить адскую машину всеми разумными способами, но под конец сдался и был вынужден потревожить персонал.
В номер прибежал парень. Узнав, что именно нас беспокоит, он пожал плечами, воскликнул “No problem” и, открыв нерабочий холодильник, что-то щелкнул на тумблере, хранившийся внутри. Комнату немедленно заполнила восхитительная тишина.
На том же тумблере он ткнул пальцем еще в какую-то кнопку, и с мягким шуршанием начали вращаться лопасти вентилятора, висевшего над нашей с Абармидом двуспальной кроватью – оказалось, что односпальных коек в индийских отелях нет по умолчанию, и с этим мне тоже пришлось смириться.
Отельного паренька пришлось вызвать еще раз, когда обнаружилось, что после душа нам нечем вытереться. Расторопный служащий принес пару банных полотенец, но они выглядели так, будто ими не единожды вытирали ноги. Я подозрительно спросил, не пользовались ли этими несвежими тряпочками предыдущие постояльцы, на что парень жизнерадостно заявил: «Все no problem, полотенца почти совсем чистые».
Брезгливо осушив тело одним из них, я вслед за Абармидом вышел из сумрачного номера на балкон – там вовсю сияло утреннее солнце. Шаман заказать чай: подвижный отельный мальчик принес на подносе начищенный медный чайник, фарфоровые чашки и сахарницу с кусками свежего фруктового сахара – Ашатаев сказал, что здесь его едят вместо мармелада.
– Итак, Абармид, какие у нас планы на будущее? – поинтересовался я, полагая, что он предложит тут же начать обследование моего организма – энергетическое, духовное, или как там это называется в шаманских кругах.
– Да особо никаких, – лениво отозвался тот, откинувшись на чугунной спинке стула и щурясь на солнце. – Потихоньку будем приручать тебя к индийской действительности.
– Да? А мне казалось, что есть более важные дела, – скрывая порыв возмущения за вежливым тоном, сказал я. – Например, мое здоровье.
– Друг мой, наш мир устроен так, что ни одно дело в нем не важнее любого другого, – небрежно произнес Ашатаев, внимательно посмотрев на меня. Я почему-то стушевался под этим взглядом. – Ни один момент не важнее любого другого. И ни одно существо тоже. Люди слишком уж серьезно относятся к себе и к тому, что они делают – это так смешно.
– А как еще я должен к себе относиться? Мне, может, жить осталось несколько месяцев! – с горячностью воскликнул я, и от жалости к себе у меня чуть слезы не навернулись на глаза. – Или тебе смерть кажется просто забавой?
– Нет, что может быть забавного в смерти? – пожав плечами, буднично сказал тот. Еще больше откинувшись на спинке, Абармид закинул ноги на стол и в этой расслабленной позе сцепил пальцы на затылке, поддерживая голову. – Но и ничего особенного в ней тоже нет. Смерть ничуть не важнее любого другого события в мире. Это люди наделили ее ужасными чертами и придумали страшные картинки, чтобы пугать ею детей с самого рождения.
– И как же ты предлагаешь к ней относиться, хотелось бы мне знать? – хмурясь, спросил я. – Как к чистке зубов?
– Почему бы и нет? – безмятежно отозвался тот. – Но лучше воспринимать ее как приключение. Или даже как игру, развлечение. Так следует относиться ко всему на свете. Жизнь, смерть, мусор на дороге, нищета, богатство, звери, люди – абсолютно все равны. И абсолютно все неважно.
– Абсурд какой-то, – проворчал я, недовольный его уничижительной идеей «всеобщего равенства». – А что же тогда важно?
– Важно лишь, присутствует или не присутствует дух в том, что ты видишь, и в том, что ты делаешь.
– Знаешь, слово «дух» для меня слишком уж абстрактно, – сказал я. – Как я пойму, присутствует ли дух в том, что я делаю, если не имею ни малейшего представления о том, что это такое?
– В мире есть то, чего нам не дано знать. Люди даже не знают, кто они на самом деле. Ты – загадка. Как и я. Как и все сущее во Вселенной. Но дух – это величайшая загадка мироздания. Мир духа скрыт за повседневностью, за миром обыденных вещей. Однако он то и дело прорывается к нам. И мы прорываемся к нему, чаще всего неосознанно. Нам не дано знать, что такое дух, но все же мы можем иметь с ним дело. Как только ты научишься его распознавать, сразу станешь зрячим. Глаза духа дают истинное зрение.
– Значит, именно благодаря присутствию духа ты сумел узнать мой чемодан в аэропорту? – спросил я, чувствуя, что знакомое с детства выражение вдруг приобрело новое, мистическое значение. – Ты увидел его глазами духа?
– Ну да, именно так, – кивнул Ашатаев и неожиданно воскликнул: – О, я смотрю, в тебе происходят изменения!
Не знаю, о каких изменениях во мне говорил Абармид, но в тот момент мне почудилось, что он сам начал трансформироваться. Тело шамана вдруг потеряло твердые очертания: контуры чуть расплылись, будто нарисованные неуверенной рукой начинающего художника, а вокруг головы и рук возникло зыбкое голубоватое свечение. Его голос тоже странно преобразился – приглушенные звуки словно проходили сквозь толщу воды:
– Закрой глаза и повторяй про себя: «Дух, мне нужен дух, мне нужно присутствие духа».
Я послушно сомкнул веки и начал произносить эти слова снова и снова, пока не услышал собственный голос, идущий как бы со стороны, точнее, со всех сторон сразу: фразы зазвучали вразнобой, словно их записали на разные треки и стали одновременно воспроизводить через несколько динамиков. Пораженный стереоэффектом собственной внутренней речи, я перестал проговаривать слова, но они как ни в чем не бывало продолжали звучать сами по себе.
Потом я вдруг явственно ощутил, что во мне есть некий другой я – мой двойник и в то же время существо, бесконечно превосходящее размерами и жизненной мудростью. Я понял, что пробудилась какая-то глубокая, древняя, непостижимая часть моей личности…
Оглушительно хлопнув в ладоши, Абармид вывел меня из транса. Он с любопытством смотрел на мою левую ладонь. Тоже невольно на нее взглянув, я увидел, что пальцы у меня сложены в прана-мудру – жест, который накануне я интуитивно выбрал в качестве защиты.
– Ох ты! – изумился я. – Как так вышло?! Я же ничего не делал специально!
– Это и есть работа духа, – просто сказал Абармид. – Он сам направляет тело куда следует. Главное, не мешать ему.
– Значит, мне все же удалось прорваться в мир духа? – воскликнул я, гордый своим достижением.
– Ну да, правда, не без моей помощи, – усмехнулся шаман. – Но раз уж ты его сумел почувствовать, то со временем сможешь и сам туда входить.
Он поднялся со стула и сладко потянулся.
– Все, пошли в город, пока не началась жара, – бодро сказал он. – Тебя надо одеть по погоде, а то сгниешь заживо…
***
Наш путь на торговую улицу Мейн Базар пролегал через кафе, где мы завтракали полтора часа назад. Дворник в белом по-прежнему безмятежно махал метлой. Сейчас его работа и вправду казалась не более чем упражнением в медитации, потому что практическая польза от подметания стремилась к нулю: одна за другой открывались лавки, и чистое место тут же покрывалось новым мусором, который, судя по всему, был неотъемлемой частью улицы.
Мусор появлялся благодаря продавцам съестного, что раскладывали свой товар прямо на асфальте, покрытом выцветшими покрывалами, и время от времени перекликались друг с другом. В этот утренний час голоса были слегка приглушены, будто смягченные воздушной дымкой. Казалось, звуки певучей индийской речи пробуждали к жизни живописный квартал с его обшарпанными домами, редким транспортом и первыми прохожими.
Чем дальше мы продвигались к Мейн Базару – «сердцу Дели», тем оживленнее и грязнее становилась улица. Мы завернули за угол, и внезапно она обрушилась на нас вводящим в ступор шумом и гамом, изобилием красок, разномастьем одежд и товаров. Все, что только могло двигаться, пребывало здесь в хаотичном броуновском движении. Люди, машины, вальяжные коровы, тук-туки11 – все были одновременно устремлены в разные стороны, шли, бежали и ехали, путались друг у друга под ногами, лапами и колесами.
Абармид уверенным шагом вел меня сквозь этот бедлам. Я пялился по сторонам и едва успевал увертываться от лихих велосипедистов да отскакивать в сторону, чтобы не уткнуться носом в телегу с сеном, которая словно из ниоткуда возникала прямо перед моим лицом. Скоро посреди этого орущего, гудящего и мычащего светопреставления я стал чувствовать себя как рыба в воде: уже не кривился от отвращения при виде дымящейся коровьей лепешки под ногами и не подскакивал от испуга, если за спиной вдруг раздавался пронзительный звук автомобильного клаксона. Я ощущал себя персонажем компьютерной игры, где на пути к цели нужно преодолеть миллион препятствий, и занятие это доставляло мне какое-то ребяческое удовольствие.
Наконец мы добрались до магазина модной мужской одежды. Продавец – бородатый индиец в чалме – возлежал под навесом на низком прилавке, посреди беспорядочно разбросанного пестрого товара, и лениво жевал бетель. Он явно не собирался вскакивать, чтобы обслужить нас, поэтому Абармид самостоятельно порылся в куче тряпья и с довольным возгласом вытянул из нее безразмерные шаровары на кулиске.
– В таких тебе никакая жара не страшна! – сказал он, протягивая мне штаны, а сам снова нырнул в ворох одежды. На этот раз он извлек серенькую футболку с надписью на английском языке и велел мне ее прочесть. «В этих словах – вся философия индийской жизни», – заявил Ашатаев.
– «No rickshaw, no change money, no hashish, no boat, no silk, no one rupee – no problem!»12 – вслух прочел я и добавил: – Кажется, до меня начинает доходить, что в Индии все no problem, хоть потоп. И, черт возьми, мне это нравится!
Глава шестая
Абармид сказал, что в Дели мы не будем задерживаться надолго: дескать, смотреть и делать здесь совершенно нечего, поэтому туристы в основном используют столицу как перевалочный пункт на пути к более захватывающим местам. До обеда мы осмотрели парк с древними захоронениями, где по стенам сновали юркие бурундуки, да забежали в парочку храмов.
В одном из них самой любопытной деталью была сюрреалистическая надпись на входе: «Пожалуйста, заботьтесь о душевной чистоте служителей церкви – не давайте им чаевые». А главной достопримечательностью второго оказалось семейство свиней: они уютно расположились в луже у парадной лестницы и приветствовали посетителей святого места дружным хрюканьем. Я вовсе не глумлюсь над религиями других народов, просто индуистская храмовая культура мне бесконечно чужда и неизменно нагоняет скуку.
Гораздо интересней были магазины, куда приводил меня Абармид: шелковая лавка, парфюмерный киоск, ларьки с лучшими индийскими чаями и специями. Владельцы магазинов оказывались хорошими друзьями Ашатаева: ему везде были рады, к нему спешили с распростертыми объятиями и предлагали всяческие угощения, – у меня сложилось впечатление, что у этого бурята полгорода ходит в друзьях.
По просьбе шамана продавцы для меня устраивали шоу с демонстрацией товара: разворачивали на прилавке отрезы тканей из переливчатого шелка, набрасывали мне на плечи тончайшие шарфы и платки; воскуряли сандал, смачивали виски духами с одуряющим ароматом, предлагали испить чай масала из глиняной пиалы, а затем разбить ее у входа в лавку – на счастье. Я ощущал себя центром вселенной и был в восторге оттого, что все это делают ради меня. Разумеется, после этого я не мог уйти с пустыми руками и везде покупал небольшие сувениры, чтобы отблагодарить участников «шоу».
К вечеру я почувствовал, что могу сойти с ума от избытка впечатлений, и попросил Абармида прекратить «безумный шопинг». Кроме того, после почти бессонной ночи меня стало сильно клонить в сон; моим единственным желанием было поскорее добраться до подушки и уснуть до утра.
Но Ашатаев сказал, что нам необходимо заглянуть в один ювелирный магазинчик и оправить мой рубин в золотой кулон на цепочке. «Во-первых, так он не потеряется, а во-вторых, золото усилит целительские свойства камня», – пояснил Абармид. Несмотря на усталость, я согласился: очень уж мне нравился этот камешек, и терять его совершенно не хотелось.
Магазин был небольшой, но роскошно отделанный и явно рассчитанный на богатых покупателей. Дверь перед нами услужливо распахнул швейцар в красном облачении. Вышколенные парни-продавцы, одетые в одинаковые элегантные костюмы, при нашем появлении все как один сложили на груди руки в приветственном жесте – на пальце у каждого красовался брендовый перстень-печатка с логотипом магазина.
За массивным столом, украшенным витыми бронзовыми подсвечниками, восседал хозяин, цветущий индиец с великолепной шевелюрой. Поверх черной рубашки, выгодно облегавшей его атлетический торс, поблескивала серебряная цепь авангардного толка. Увидев шамана, хозяин расплылся в улыбке, вскочил и устремился ему навстречу.
Узнав цель нашего визита, мужчина отвел нас в мастерскую. Она находилась в соседней комнате, скудно освещенной и убого обставленной: здесь был лишь старый стол с ободранной столешницей да продавленный диван. За специальным ювелирным станком работал пожилой индус с седой бородой, а напротив него шлифовал браслет юный помощник. Судя по внешнему сходству, подросток был родственником мастера.