Не может и сломить его, сгибая,
и город светлый с темным так хорош,
И вот стоит один, идет по краю.
Он на Атланта дивного похож…
На Ленинской горе все выше, выше,
И Любинский остался позади.
И милый город видит все и слышит.
Стихия страсти и огня в пути…
Художник мой, его полотна греют,
и улетая к пропасти миров,
Расправит плечи, и еще поверим,
что он пройдет по городу суровому…
Навстречу Достоевскому с Любашей,
и улыбнется, тая там, вдали,
И будет и легко, и даже страшно,
шагать по краю призрачной земли.
Каким казался легким беззаботным,
но ноша тяжела и даль темна.
Художники живут в своих полотнах,
порой врываясь в поле полотна.
Достоевский в мертвом доме
ДОСТОЕВСКИЙ В ОМСКЕ
Над городом свинцовы тучи бродят,
И словно оправданья ищет гений.
Но арестантов партию приводят,
Сюда, на край земли, для исправленья.
Отторгнуты от питерской пучины,
Замерзшие, несчастные, больные
Они идут, виновны и невинны,
И смотрят с интересом остальные.
Здесь не было ни рабства крепостного,
Ни роскоши, пленившей навсегда,
И только Достоевский с нами снова
На Тарские ворота смотрит: «Да,
Здесь мертвый дом» запишет он позднее,
И словно вспоминая все грехи,
Сначала слабо, а потом сильнее,
Работает, ведутся дневники.
Иртыш бурлит, дерутся арестанты,
И губернатор с ним почти учтив,
Он понимает эту мощь таланта,
И оттого порой красноречив.
И где-то там высокий брег и воля,
Хотя Иртыш хоронит Ермака,
Я на брегу, и кажется там двое
Ведут беседу, и луна легка.
Оковы каторжан, потоки света,
Печаль до срока, горе без конца,
И вдруг во тьме далекая комета
Лучом коснулась скорбного лица.
И мертвый дом, отчаянью внимания,
Пытался арестанта обогреть.
И омичи, о рабстве смутно зная,
Могли ль понять, и начинали петь
Там в рощах соловьи, на бал спешили,
Над Любинским порхая в поздний час,
И кажется, что здесь иные шири,
Он не поймет, но он осудит нас.
О смертной казни скорбно забывая,
Мечтая вновь вернуться в Петербург,
Ведя дневник и яростью пылая,
Он этот мир далекий не забудет.
И при луне неспешные беседы,
Другая жизнь, другие голоса,
И вот они зовут его к обеду,
И арестант свободен полчаса.
И все-таки: «Тот мерзкий городишко» —
Он гневно вспоминает мертвый дом.
Но кажется, что это даже слишком,
Читая дневники, поймем с трудом.
Здесь памятник ему потом откроют,
Забытые в том питерском аду,
Где гений говорит лишь сам с собою,
И где герои бедные бредут,
То с топором, то с фигой над Невою.
И плач, и стон, но это мир родной,
Мерещится и окрик злой конвоя,
И губернатор с щедрою душой.
Он рвется вдаль, еще не понимая,
Что там страшнее и темней всегда,
А здесь, над Омском, в тишине сияет
Высокая и яркая звезда.
И сила духа, и свобода слова
Мерещатся в каком-то казино.
И проводивши гения больного,
Мой град его запомнит все равно…
