Поскольку Джози теперь занималась интеллектуальной деятельностью, по ее же компетентному мнению, то Ричарду пришлось делить с нею свой кабинет. И, будучи патологическим чистюлей, мириться с летающими всюду мятыми бумажками, означавшими муки творчества у его прелестной жены. Работать в таких условиях, конечно же, было невозможно, но отказать себе в удовольствии видеть Джози за пишущей машинкой он не мог.
И вот, решив полюбопытствовать, как продвигается ее история, Ричард подошел к столу Джози, что стоял теперь напротив его собственного. Она была так увлечена, что даже не отреагировала на приближение мужа, хотя еще в самом начале сказала, чтобы он не смел отвлекать ее от работы, потому что она может потерять мысль, и что тогда?
Взяв со стола один из листов, он понял, что имеет честь наблюдать обложку будущего шедевра. По краю страницы шли непонятные волны и кружочки с точечками, должно быть, являвшие собой цветочки и рюшечки, а посредине округлым полудетским почерком было старательно выведено: «Лока́н страсти».
Ричарда передернуло.
Положив руку на хрупкое плечико жены и чуть наклонившись вперед, он поднес лист к ее лицу и сказал:
– Любовь моя, боюсь вас огорчить, но слово «локон» следует писать через «о».
Изящные бровки Джози нахмурились, огромные серые глаза метали молнии, должные испепелить наглеца.
– Много вы понимаете – через «о»! – взорвалась она.
– Смею вас заверить… – начал было он, но Джози перебила его гневным:
– Будете мне тут рассказывать! Я читала ваши книги!
– Вы читали мои книги?! – опешил Ричард. – Все, я посылаю за Вардисом, потому что всерьез опасаюсь за ваше психическое здоровье!
– Да, читала! – она топнула ножкой, выведенная из себя тем, что он не возликовал от ее заявления. – И скажу вам – вы совершенно невнятно изъясняетесь по-английски, используете какие-то странные слова, а некоторые еще и иностранные!
– О, Джози, я непременно учту ваши замечания в своих следующих трактатах и, более того, обращусь на кафедру филологии Королевской академии наук, дабы они внесли основательные правки в теорию стилей.
– Уж будьте добры! – уже более милостиво снизошла она, хотя и не поняла до конца, о чем, собственно, шла речь. – А то я прочла целых полстраницы…
– Полстраницы научного текста! – ошарашенно произнес он. – О, моя милая, я точно посылаю за Вардисом!
Гнев вернулся. Она вскочила, уперла руки в бока и заявила:
– Да, я прочла целых полстраницы, но так и не поняла, кто такие эти муссоны!
Ричард отпрянул, подняв руки в сдающемся примирительном жесте:
– Хорошо! Просто запомните на будущее, ангел мой, книги без картинок – не для вас!
– Я сама решаю, что мне читать! – взвилась она, потому что напоминание о книге с картинками вызвало в ее памяти ненужное видение. А Ричард не прикасался к ней с той ночи, как она отказалась от его нежности. Он вообще перебрался спать на диван в одну из гостиных. Это добавляло ей поводов для ярости: еще никто никогда – сам! по доброй воле! не бросал Джозефин Эддингтон!
Разговор на эту тему она откладывала до тех времен, пока чаша гнева в ее душе не переполнится окончательно! Вот тогда-то она выскажет ему все, и ему придется поползать у ее ног в пыли, чтобы вымолить право вернуться на супружеское ложе!
– Не беспокойтесь вы так, ангел мой, – сказал он, смиряясь со своим поражением в этом споре, – это крайне вредно для вашей несравненной красоты.
И неизвестно, какой бы оборот принял этот разговор, если бы не слуга, который вежливо постучал в дверь и передал письмо.
– Моя тетушка, графиня Брандуэн, приглашает нас на обед, и я бы на вашем месте поторопился, потому что уже без четверти два, – сказал он, аккуратно складывая письмо.
– Объясните мне, Ричард, – проговорила Джози, обиженная тем, что придется навещать эту высокомерную Брандуэн, – как вы можете называть тетушками и дядюшками совершенно чужих вам людей?! Вы же сирота, которого взяли в семью из милости!
Он не ответил, поворачиваясь к ней спиной и прикрывая глаза. Лишь через пару мгновений звенящего молчания бросил через плечо, сдавленно и устало:
– Идите, Джози. Графиня не любит, когда опаздывают.
И она ушла, рассерженно фыркнув напоследок.
Особняк графини Брандуэн находился в получасе езды от особняка Торндайков в Хэмпстеде.
Платье для дневного визита, которое выбрала Джози Клодин, было из жемчужно-серебристой альпаки и выгодно подчеркивало ее темные волосы и фарфоровую белизну кожи.
В экипаже они с Ричардом сидели по разные стороны и молчали. Он не обнимал ее, не осыпал поцелуями, как делал это обычно, когда они оказывались вдвоем в тесном пространстве кареты. Да что там, он даже не смотрел на нее, уставившись в окно и подперев лицо ладонью. Джози страшно, невероятно злилась!
Лишь возле особняка графини, выйдя первым, Ричард подхватил ее за талию и опустил на землю. Окинул ее лицо каким-то странным, словно испуганном взглядом, взял за руку – похоже, ей никогда не отучить его от этой дурной привычки! – и все так же молча повел в дом.
Встретил их барон Шефордт, кузен графини.
– Ах, Джозефин! – возопил он, расцеловывая ее в щечки, из-за чего стоявший рядом Ричард напрягся и сжал кулаки. – Вы все хорошеете и хорошеете, хотя, казалось бы, куда еще!
– Нет предела совершенству, дядюшка Хендрик, – холодно проронил Ричард, притягивая Джози к себе.
– Ох, Ричард, мальчик мой, что ты! Разве можно быть совершеннее совершенного! – сказал Шефордт и тут же вновь переключился на Джози: – Вашего мужа, дитя мое, надо казнить за то, что он прячет от людских глаз такую красоту!
Будь это кто-то другой, Джози не преминула бы поддакнуть, чтобы подколоть Ричарда, но присутствие здесь Хендрика Шефордта означало, что где-то поблизости находятся его обожаемые внучки – Молли и Долли, а Джози на дух не выносила этих клуш. Они напоминали ей восторженных болонок, которые только и могли, что умиляться по поводу своих отпрысков и обмениваться рецептами бисквитов. Разве могут быть люди столь безмозглыми? – спрашивала себя Джози. И старалась всегда держаться от них подальше, дабы самой не подхватить этот вирус.
Но вообще, они с Ричардом почти никуда не выезжали. Он с трудом переносил балы, банкеты, всю ту светскую шелуху, которая составляет предел мечтаний некоторых. К тому же ложь и лицемерие, пышным цветом благоухавшие в престижных салонах, вызывали у него острую реакцию отторжения. А если приглашения все-таки было не избежать, Ричард держался отстраненно и не отпускал Джози от себя. «Вы моя жена, и я не намерен делить вас ни с кем даже на время танца», – неоднократно заявлял он. И Джози, хотя и не без возмущений, подчинилась этой его прихоти. Такое властное и бескомпромиссное утверждение его прав будоражило ее, ибо напоминало путы, которыми он связывал ее в постели. Посещать же мероприятия подобного плана одной, будучи замужней женщиной, являлось верхом неприличия. Поэтому ей оставалось лишь навещать родителей, сестриц да нескольких замужних подруг. Но по большей части она предпочитала оставаться дома и развлекать Ричарда, разумеется, когда он тоже был дома, своей хандрой. Как правило, это приводило к определенным, весьма пикантным последствиям.
Появилась графиня Брандуэн. Она подошла и одной рукой сжала руку Ричарда, другой – ладошку Джози. Графиня была высокой, величественной, со следами ослепительной красоты, женщиной, предпочитавшей платья ранневикторианской эпохи.
– Дети мои! Как же хорошо, что вы заглянули! – восторженно проговорила она, увлекая обоих за стол.
Джози она посадила по правую руку от себя, откровенно хвастаясь ею.
– Моя милая, – громким шепотом проговорила графиня, – когда уже вы порадуете нас своим интересным положением?
Джози зарделась, сделавшись еще прекраснее, и бросила испепеляющий взгляд на Ричарда: мол, вот с него и спрашивайте. Они сидели друг напротив друга: в доме тетушки гостей мужского и женского пола всегда сажали по разные стороны стола.
Но поскольку Джози не ответила на вопрос тетушки, то к разговору тут же подключились Молли и Долли и наперебой стали нахваливать своих малышей. Джози вздохнула и призвала на помощь весь свой опыт светского общения.
Обед так и проходил за ни к чему не обязывающей беседой о милых семейных пустячках.
Подали сладкое. Возле Ричарда оказалась тарелка с печеньями, обильно осыпанными сахарной пудрой. При виде этого лакомства он чуть заметно вздрогнул. Джози всегда удивляло, что ее муж настолько не любит сладкое, даже кофе и чай всегда пьет такими, что, по ее мнению, их и в рот-то взять нельзя.
И еще одно, что она замечала всякий раз, когда они навещали кого-нибудь из его названых родственников. В большинстве своем то были милые и даже добрые люди. Правда, любили излишне поболтать и порой казались назойливыми. Но Ричард держался с родней не просто холодно-вежливо, он будто отгораживался от них незримой стеной. Старался занимать такое положение, чтобы ненароком не соприкоснуться ни с кем из них даже рукавами одежды, словно все они были поражены заразной болезнью. Замыкался в себе и отвечал, если обращались к нему, просто и односложно. Еще в самом начале их совместной жизни Джози, пораженная тем, что Ричард, дома не упускавший возможности коснуться ее, в гостях у своих начинал шарахаться и старательно избегать хоть малейшего притрагивания, спросила его, в чем дело. Он ответил, что у него есть причины недолюбливать родню и на том закрыл тему навсегда. И Джози в этом вопросе проявила удивлявшее ее саму понимание – больше не лезла и не докапывалась.
После обеда все отправились на прогулку в сад. Сад у графини Брандуэн был просто верхом совершенства. За ним ухаживали лучшие садовники и озеленители королевства. Удивительным образом в этом саду приживались даже те цветы и кустарники, которым и вовсе не свойственно расти в этих широтах. Растения в саду были подобраны таким образом, что его хозяева в любое время года могли любоваться ярким цветением.
Графиня взяла Джози под руку и сказала:
– Идемте, дитя мое, мне нужно с вами поговорить.
Джози всегда с подозрением относилась к подобным разговорам. Она вообще предпочитала не говорить по душам с людьми, которые были ей хоть чем-то неприятны.
Поэтому сейчас напряглась и выпрямила спину.
Графиня вела ее в беседку, что красовалась у фонтана на другом конце аллеи. Проходя мимо одной из клумб, Джози вдруг остановилась, пораженная одним из растений. Куст был небольшой и уже почти облетел, поэтому был хорошо виден цветок. Ярко-красный, с длинным оранжевым пестиком, будто усыпанным бусинками. Пять лепестков заворачивались подобно юбке танцовщицы фламенко. Разглядывая этот удивительный цветок, Джози почувствовала, как заколотилось сердце и краска прилила к щекам: он был прекрасен, неповторим и невероятно эротичен.
– Что это? – спросила она, завороженная дивным видением.
– Гибискус, иначе – китайская роза. Редкое растение. Крайне капризен! Так долго болел, что мы уж было выбросить его собирались. Просто удивительно, что он расцвел!
Графиня и сама была потрясена этой аномалией.
– Нравится? – поинтересовалась она, видя, как сияют глаза Джози.
– Не то слово! Никогда бы не подумала, что на свете есть вещи… настолько… настолько совершенные!
– О, дитя мое, вы еще так много не знаете о природе вещей! – проговорила графиня, увлекая ее за собой.
Джози обернулась, чтобы взглянуть в последний раз на цветок, но тут он, прямо на глазах, начал сворачиваться. Затем качнулся и упал наземь.
– Ах! – воскликнула Джози, схватившись за сердце, словно только что потеряла дорогого друга. В глазах ее стояли слезы.
– Не расстраивайтесь, дорогуша. Это нормально. Гибискус цветет всего несколько часов. Считайте, что вам еще повезло его увидеть, – графиня вздохнула и поняла, что так просто ей Джози отсюда не увести. – Знаете, а на Востоке этот цветок, – она перешла на шепот, – считают символом страстной, неприличной любви.
Джози загорелась, как давешний цветок гибискуса. И графиня таки утащила ее, погруженную в какие-то мечтания. Наконец они достигли беседки. Графиня усадила ее напротив себя и, взяв за руки, сказала самым доверительным тоном, на который только была способна:
– Детка, а теперь расскажите мне все без утайки, что у вас происходит с Ричардом?
Джози побледнела. Самые дурные ее предчувствия насчет тетушкиных намерений сбывались.
– Почему вы решили спросить? – промолвила она, отодвигаясь как можно дальше.
– Да между вами словно кошка пробежала. Уж вы мне поверьте, деточка, я такие вещи сразу же замечаю! Он чем-то обидел вас?
Как же мерзко, когда непрошеные гости лезут в твою душу за интимными подробностями. Есть в этой человеческой страсти – рыться с пристрастием в чьей-то жизни – что-то извращенное. Джози глубоко вздохнула.
– Не в этом дело, – проговорила она наконец.
– Так в чем же? – не унималась графиня. – Не бойтесь, я знаю его давно и могу вам помочь!
Джози еще помялась, смущенно комкая подол платья.
– Дело в том, – все-таки сказала она, – что вот уже третью ночь он не спит со мной.
– Чепуха, деточка! – вздохнула графиня, но тут же опомнилась и произнесла: – Вы сказали – третью! И это вас уже так беспокоит? Разве раньше вы спали вместе чаще?
– Вообще-то, – Джози бесила эта перечница, что с каким-то маниакальным наслаждением препарировала сейчас ее душу, – мы спим вместе каждую ночь, с самого дня свадьбы! И всякий раз, разумеется, если у меня нет месячных недомоганий, занимаемся любовью!
– И вы так спокойно об этом говорите!
– Я говорю об этом совсем не спокойно, как вы могли заметить! – Джози была не на шутку зла.
– Возможно ли, чтобы он настолько растлил вас! – вплеснула руками графиня. – С самого детства он был порочным и невоздержанным в проявлении эмоций! И сколько ни бился его почтенный приемный отец, этот мальчишка так и оставался гадким дикарем с повадками уличного попрошайки!
На этом тирада графини оборвалась, должно быть, ей не хватило воздуха. И тут графиню кто-то окликнул, то ли Молли, то ли Долли – с такого расстояния все болонки одинаковы, – и та, раскланявшись и напоследок велев Джози хорошенько подумать над ее словами, удалилась.
Джози же, поднявшись, побрела вперед. Она не знала, зачем и куда идет, взволнованная и опустошенная недавним разговором. Она не заметила, как прошла через калитку в старой, обильно увитой плющом стене и оказалась на каком-то пустыре. Здесь она оглянулась, удивленная тем, куда забрела, повернула уж было обратно, но, зацепившись за что-то, полетела вперед с криком:
– Ай, каблучок!
И, наверное, серьезно ушиблась бы, если бы ее не подхватили.
– Ангел мой, что вы здесь делаете?
Ричард выглядел крайне обеспокоенным. Опустившись рядом на колени, он нежно, но надежно прижал ее к себе, а она обрадовалась этому объятию и разозлилась, что он заставляет ее радоваться таким мелочам.
– Каблучок! – прохныкала она.
Ричард быстро задрал ее юбку и посмотрел вниз. Изящная туфелька Джози действительно застряла меж старых корней, и каблучок свернулся набок. Ричард осторожно извлек ножку в белом шелковом чулке из покалеченной туфельки. Ступня у Джози была такой маленькой, что, когда он прикладывал ее к своей ладони, целиком помещалась в ней. Он не удержался и, наклоконившись, припал губами к ее прелестной ножке. Сквозь тонкую ткань чулка Джози чувствовала жар его поцелуя.
Она тихо ахнула от неземного наслаждения, рожденного этой лаской. А Ричард, легко подняв жену, готов был нести ее назад, как вдруг…
Дин-дон, дин-дон…
Совсем рядом. В сером змеистом тумане…
Дин-дон, дин-дон…
– Холодно, как холодно, – прошептала Джози, и он еще сильнее прижал ее к себе.
И тут появилась старуха. Жуткая, всклокоченная, в лохмотьях. На поясе у нее висел колокольчик. В кривых узловатых пальцах она держала посох. Старуха шла мимо, будто не замечая их, и напевала себе под нос:
Я садовником родился,Не на шутку рассердился,Все цветы мне надоели,Кроме…– Что это? – дрожа всем телом, спросила Джози, еще крепче обнимая мужа.
– А вот этого, любовь моя, вам лучше не знать, – сказал Ричард. И в голосе его, обычно теплом и бархатном, звучали стальные нотки.
Он поцеловал Джози в лоб, прошептав какие-то слова, и она тихонько отключилась. Затем, придерживая ее одной рукой, он снял сюртук и бережно уложил на него свое сокровище.
Он чувствовал их присутствие разрядами электричества вдоль позвоночника. Выпрямившись, он осмотрел пустырь и насмешливо произнес:
– Ну что же вы! Выползайте!
И они полезли – серые, юркие, мерзкие… Они хихикали, явно издеваясь над ним:
– Отдай! Отдай нам цветочек!
– А вы попробуйте возьмите! – не менее издевательски, в тон им, ответил он.
Синее пламя, ярко полыхнув в глазах, стало разливаться по телу, искажая черты и члены. Тварь, давно ожидавшая своего часа, радостно выпускала когти и крылья. Длинные клинки загорелись в ее лапах и тут же слились воедино, образуя гигантские садовые ножницы…
– Ты – Садовник? – по их серым рядам пробежала дрожь.
Адское создание расхохоталось и ответило голосом, мало похожим на человеческий:
– Угадали! И я собираюсь как следует прополоть сорняки!
Глава 7. Научи меня цвести…
Графство Нортамберленд, замок Глоум-Хилл, 1875 год
Тем же вечером Мифэнви спустилась к ужину в бледно-голубом платье из тафты, оставлявшем открытыми ее худенькие плечи, обильно осыпанные веснушками.
Колдер, уже гладко причесанный, но по-прежнему с ног до головы облаченный в черное, окинул ее неодобрительным взглядом.
– Это крайне легкомысленно с вашей стороны, – прокомментировал он это одеяние, – в замке довольно холодно, можно простудиться.
– Когда женщина открывает плечи, она хочет, чтобы мужчина согрел их своими ладонями, – ответила Мифэнви. И Колдер, уже собиравшийся прочесть ей гневную отповедь, вдруг осекся и уставился в тарелку.
Пол переводил взгляд с невесты на брата и не понимал, что происходит. Поэтому он разлил по бокалам вино и радостным голосом предложил выпить за знакомство.
Но, несмотря на это, разговор не клеился, прерываясь долгими паузами. Мифэнви сидела, выпрямив спину и сжимая вилку. Колдер и вовсе отстранился в тень и молчал. Не в силах смотреть, как дорогие ему люди расходятся все дальше, Пол сказал:
– Мейв, может, сыграешь нам? У нас восхитительный рояль!
Это, пожалуй, единственное, что могло объединить их. Пол прекрасно знал, что в те моменты, когда было особенно тяжело, Колдер изливал душу в музыке.
– Рояль? Здесь? – удивилась она. – Как вы его сюда доставили?
– Это уже другой вопрос, – улыбнулся Пол и протянул ей руку. – Идем, я покажу тебе…
И заметил, что Колдер как-то странно посмотрел на их соединенные руки.
К столовой примыкала небольшая комната округлой формы. Через два стрельчатых окна в нее лился неровный лунный свет. Черный рояль, казалось, урча, словно огромный сытый кот, нежился в этом небесном серебре. Клавиши же в полумраке выглядели ухмылкой.
Мифэнви осторожно коснулась их, рождая нежные чистые звуки. Инструмент был в идеальном состоянии: видно, что им часто пользовались и бережно ухаживали.
Девушка подвинула табурет, слегка размяла пальцы и… Она точно знала, что будет играть – непременно Моцарта! Она любила его за волшебство и солнечность. За искрящуюся дивным светом абсолютную музыку, словно подслушанную где-то на небесах.
И сейчас, играя, она парила сама. Сияющая, тонкая в полосе лунного света. Пол заметил, что брат сначала смотрел на нее, не отрываясь, каким-то воспаленным, блестящим взглядом, а потом, откинувшись головой на дверной косяк, закрыл глаза и сложил руки на груди, погружаясь в свои мысли.
Пол сидел на скамейке, что занимала проем одной из ниш. Лицо его было в тени. Зато сам он хорошо видел их. Колдер, словно творение графика, высокий, прямой, темный, и Мифэнви, хрупкая и почти нереальная в этих лунных отблесках. Словно некий незримый художник нарисовал их, позабыв о других красках, кроме оттенков черного и белого.
И вот последняя нота чудной мелодии истаяла в воздухе. И Пол заметил, как брат его вздрогнул от этой внезапной, оглушающей тишины. Наконец Колдер отлип от дверного проема и, бросив почему-то уничижительный взгляд на юную музыкантшу, холодно произнес:
– Что ж, играете вы довольно сносно. Думаю, время от времени я смогу доверять вам свой инструмент.
С этими словами он резко повернулся и вышел, даже не простившись.
Мифэнви закрыла глаза руками и проговорила:
– Ты вправду думаешь, что я смогу понравиться ему? – голос ее дрожал от слез.
Пол подошел к ней и положил ладони на ее плечи.
– Успокойся, все будет хорошо! – сказал, сам едва веря тому, что говорит. – Иди спать, сегодня был трудный день.
Мифэнви поднялась к себе. В комнате она застала служанку – пухленькая миловидная девушка с золотистыми кудряшками, живыми карими глазами и смешным вздернутым носиком была как глоток жизни в мрачной атмосфере замка.
Девушка оправляла постель.
– Меня зовут Мэрион, – представилась она, сделав книксен. – И ваша ванна уже готова, миледи.
– Спасибо, – чуть смущенная такой заботой, сказала Мифэнви, – не стоило утруждать себя.
– Как же, хозяин сказал, что я должна делать все, что вы ни прикажете, – живо отчеканила горничная.
– Постойте, Мэрион, который из хозяев?
– Лорд Грэнвилл, разумеется.
– А разве оба брата не лорды? – удивилась Мифэнви.
– Тсс! – зашикала Мэрион. Оглянулась по сторонам, откинула штору на окне и даже нагнулась, заглядывая под кровать. Убедившись, что никакой соглядатай здесь не прячется, она взяла Мифэнви за руки и усадила на кровать. – Так вы, миледи, совсем ничего не знаете?
И Мифэнви поняла, что сейчас откроется еще одна из загадок замка Глоум-Хилл. Интересно, сколько же скелетов прячется по здешним пыльным шкафам?
– Сэр Колдер и сэр Пол братья только по отцу, – начала Мэрион. – Мать сэра Пола была некогда воспитанницей старшего лорда Грэнвилла. Он соблазнил ее. Она так и умерла невенчанная, дав жизнь плоду своего греха. Лорд Грэнвилл, сказывают, пришел в бешенство: ведь его жена, мать сэра Колдера, тоже умерла родами. Говорят, – она перешла на яростный шепот, – семя у него про́клятое! Так вот, он бесился, значит, хотел сэра Пола выкинуть на улицу, чтобы того съели собаки. Ей-ей, вы у Филдинга спросите, он это застал! Но тут сын вступился за малыша. Он по-своему любил бедняжку Лизабет, мать Пола, а она, сама еще почти ребенок, заботилась о нем как могла. Мальчишка держал ее за руку, когда та отходила, и пообещал не бросать ее сироту. Лорд пришел в такую ярость, что, говорят, чуть не прибил его. А наутро он выслал сэра Колдера с малышом и несколькими слугами сюда, в Глоум-Хилл. И только два года назад, уже умирая от сифилиса, он признал сэра Пола своим законным сыном и наделил его всеми правами и регалиями, что и полагаются лордам. И хотя в деньгах никогда не отказывал, толку от этого было мало: сэр Пол столько лет прожил – а по мне, так промаялся, вы ж знаете их, этих сплетников! – ненастоящим милордом. Поэтому если в Глоум-Хилле говорят «милорд», то имеют в виду только одного – сэра Колдера.
Сказать, что Мифэнви была шокирована этим рассказом, значило бы ничего не сказать. Ее нежное сердечко трепетало от щемящего сострадания, боли, презрения к отвратительному поступку старшего лорда Грэнвилла. Она судорожно сжала лиф платья, дыхание ее сбилось, а щеки пылали.
– Это ужасно! – вскричала она. – Я постараюсь! Я изо всех сил постараюсь, чтобы понравиться ему! Пол больше не будет так страдать! Никогда!
– Миледи! – испугалась, в свою очередь, ее горячности Мэрион. – Простите, простите, что разволновала вас!
– Вам совершенно не за что извиняться, милая Мэрион, – ответствовала Мифэнви уже спокойнее. – Вы правильно сделали, что рассказали. Ох уж эти мужчины! Они скорее стиснут зубы, чем покажут нам, женщинам, свою уязвимость!
– Это верно! Вы, миледи, говорите прям как ангел! – заявила Мэрион с такой уверенностью, будто каждый день слышала ангельские голоса. – Скажите, миледи, вы разрешите помочь вам переодеться и расчесать вас?! Я потом буду внукам рассказывать, что причесывала настоящую принцессу!
– О, дорогая Мэрион, наверное, я сейчас расстрою вас, но я никакая не принцесса! Мой отец – вовсе не король!
– Неважно! – радостно вскричала Мэрион. – Все равно все говорят, что вы – принцесса! Значит, так и есть!
Утром после завтрака Пол увел ее за собой.
Тропинка вниз была довольно крута, и Полу приходилось буквально нести свою невесту. Наконец спуск стал более пологим, и они смогли идти вместе, взявшись за руки.
Деревенька Хидвил приютилась в живописной ложбине гор. Осень щедро мазнула их желтым, но зелень еще не собиралась сдаваться, хотя и не была уже такой изумрудной. То там, то сям растекались сиреневыми лужицами сентябрины. Где-то вдалеке паслись козы. Вокруг царило воистину идиллическое умиротворение.