Еще не сожжены мосты. Выпуск 5

– А вы кто будете?.. Почему спрашиваете о хозяине собаки?

– Извините, мы не из той службы, что за бездомными собаками… И потом… о чем вы подумали… – робко произнесла Ольга. – Мы живем в доме напротив остановки и каждый день видели из окна старика с этой собакой на остановочной скамейке. А последние три дня собаку видим одну, а хозяина нет. И потом подумали: «Может, что с хозяином стало?» – и собаку стало жалко. Забрать к себе не можем, она большая и… и старая. Может, если что… мы могли бы в собачий приют ее…

– В приют?.. – задумчивым голосом произнес водитель. И, продолжая внимательно смотреть на дорогу и осторожно рулить баранкой, повторил: – Говорите, в приют?..

Сказав это, он умолк, потом заговорил:

– Что ж!.. А кто хозяин будет этой собаки?.. Собаку зовут Амур, а хозяин… а хозяина Амурки – Никола.

– Значит, вы в курсе, знаете, почему собака одна просиживает на остановке, раз назвали его имя – почему-то Никола, а не Николай… Вы понимаете, – продолжила говорить Ольга, – мы журналисты, и мы решили написать статью об этой собаке и ее хозяине. Было бы ведь интересно. Собака в ожидании хозяина одна просиживает не один, а уже третий день! Но вы… раз назвали его не Николаем, а сокращенно – Николой… Мы поняли, что вы его близко знаете.

Водитель опять заглянул в смотровое зеркало, что висело над ним, посмотрел на Ольгу и заговорил:

– Уже не первый день собака одна!.. Значит, хотите о собаке и ее хозяине… то есть о Николе… черкнуть статью. А вообще, написать о Николе есть что, если, конечно, все по правде…

Водитель, прежде чем продолжить говорить, ухмыльнулся и, не отрываясь от дороги, спокойным голосом сказал:

– Если для вас, журналистов, так важно, ну, значимо о подобном человеке написать что… Только… только интересно ли будет, что я расскажу о нем? Рассказать о человеке, у которого жизни как таковой и не… – не докончив, водитель умолк, подруливая к очередной остановке, и, когда сошли пассажиры и троллейбус тронулся, продолжил говорить: – Что же, ехать до конечной, где Амурка спрыгнет, еще порядком по времени, и вы, смотрю, действительно журналисты и собираетесь просидеть до конца маршрута и слушать… Главное, если вы собаку сможете, в случае чего, в собачий приют… А так я постараюсь, может, кое-что, что смогу о нем вспомнить… коротко, конечно… и рассказать о Николе, – сказав эти слова, он замолчал.

Валера и Ольга, глядя на водителя, ждали, когда он заговорит.

– Знать-то я знал его… можно сказать, с детского возраста, – тихим голосом начал тот. – Последнее время часто катал я его на троллейбусе. А последний раз, когда я видел Николая Кузьмича, было это к вечеру, несколько дней назад, когда подвозил. А наутро, дня три тому назад, ближе к полудню, я увидел скорую, которая стояла у бараков. Мог бы подумать, что скорая за кем-то другим подъехала. Бараков там с десяток. И есть там немало и немощных… Но когда развернулся и заметил, как вместе с пассажирами в троллейбус пролез Амур и лег, как обычно, у двери моей кабины, мне стало ясно, что скорая приезжала не за кем-то, а за Николай Кузьмичом. И люди оттуда, – продолжил он говорить, намекая на бараки, – через день, как увезли, рассказали, что у Николы сердце сдало и скорая увезла в больницу. А собака учуяла, что скорая увезла хозяина в сторону троллейбусной остановки, и, должно быть, увезла туда, куда они часто ездили. И вот теперь, когда подъезжаю, впрыгивает в троллейбус, и я везу ее к месту остановки, где просиживает она до вечера, а потом обратно… Бывает грустно, когда в эти дни подъезжаю к конечной… и вижу, как она сидит на остановке и ждет. И только выходят пассажиры, а другие садятся, она последняя впрыгивает и ложится у моей двери так, чтоб никому не мешать, и я привожу ее туда, к вашей остановке. А вечером опять ее обратно, на конечную, к баракам. Я мог бы ее не пускать… но жалко. Притом пассажирам она не мешает. Если кто из пассажиров, выходя из троллейбуса, наступит на хвост или на лапу, она не рычит и не скулит, с терпением случай переносит… завиляв хвостом. А я целый день за баранкой, бывает, и словечком с ней перекидываюсь: «Амур, не тоскуй… Скоро, скоро… твой хозяин Никола появится». А он в ответ завиляет хвостом. Так что решил: пусть покатается, может, по-собачьи учует, что хозяина там нет, и сама перестанет искать его на остановке. А за это время и хозяин вернется из больницы.

– Видно, вы хорошо знали хозяина собаки, которого звали Николаем. Расскажите хотя бы то немногое, что можете о нем сказать, вспомнить… – сказал Валера.

Водитель, все так же глядя на дорогу, осторожно руля баранкой, после минуты молчания, проехав следующую остановку, заговорил:

– Вначале, наверно, следует рассказывать… что Кузьмич живет в одном из бараков, что в пяти минутах ходьбы от конечной остановки. А бараки находятся ближе к городской свалке, и в этих бараках проживают люди бездомные, в основном те… вы понимаете… кто по многим причинам потерял жилье, работу и многое еще другое… И люди из этих бараков в основном не живут, а бомжуют. А живет он там, в крайнем бараке, ближе к дороге от начала барачного поселка, как знаю, уже порядком лет.

Ведя разговор, Ольга и Валера поглядывали на собаку, что, свернувшись калачиком, лежала у двери водителя. И собака, слушая разговор, часто приподнимала голову и со вниманием смотрела то на Ольгу, то на Валеру, потом подымала голову на водителя, будто понимала, что разговор шел о ней и о еехозяине.

Водитель продолжал рассказ:

– А по поводу того, что я знаю или знал о нем… о Николе… Что ж, постараюсь вспомнить что-либо главное о нем, что вспомнится. – Он помолчал, меняя скорость троллейбуса, и через минуту продолжил: – Что же, попробуем!.. Чего не доскажу… возможно, вы там, в барачном поселке, от него услышите. Может, он уже выписался. Или другие, соседи его, вам расскажут. Вы же туда подъедете?

– Безусловно, подъедем, – произнес Валера. – Мы же сказали, что хотим… статью о нем писать.

– Можно еще вопрос такой? – произнесла Ольга. – А как давно он, этот Никола с собакой, просиживает на той остановке?

Водитель задумался и сказал:

– Трудно вспомнить… А давненько ли?.. Может, с начала весны, зимой – думаю, нет. А по поводу, – продолжил говорить водитель, – знаю ли хозяина Амурки Николая Кузьмича и не мог бы о его жизни что-либо рассказать?.. – повторил он. – Вообще-то о его жизни я немногое могу сказать! – Сказав эти слова, он опять умолк.

Троллейбус подъехал к очередной остановке, и, когда отъехал, водитель снова заговорил:

– А знал я его еще с тех пор, когда был юношей. А, нет… мальчишкой лет семи-восьми. Мы тогда, я имею в виду свою семью, жили в этом квартале, что за остановкой, за сквериком, где вы садились. А он, Николай Кузьмич с семьей… А семья его была тогда – он да его мать, и жили тоже в этом квартале, в доме, что ближе к остановке троллейбуса. А за сквериком была наша школа средняя… А дальше, за школой, почти рядом, была спортивная школа. А точнее – спортивная база с уклоном в боксерский и рукопашный бой. Нет, еще и борцовский зал был. Потом ее, еще при той, советской власти, перестроили в большой спортивный манеж, ну, спортивный дворец, где проводились городские, союзные и даже международные соревнования. На спортивной базе и сейчас тренируются и, видимо, проводят соревнования. Часто вижу молодых со спортивными сумками, рюкзаками за плечами, садящихся или выходящих на той остановке, где вы садились. Вы же живете в том районе и должны это знать. Так что рассказать коротко о главном… о его жизни могу только в основном с того далекого прошлого. Имею в виду с того советского времени… когда было совсем по-другому.

– Да, там он и есть, спортивный манеж, – сказал Валера.

– Тогда, в то время, которое вспоминаю, не было ребенка, подростка, хочу сказать, детворы, кто кроме средней школы не посещал бы спортивные секции. Тогда школьников прямо со школы почти принуждали посещать какие-нибудь спортивные секции, а кто не желал заниматься спортом, для тех были Дома пионеров с разным художественным, музыкальным или техническим уклоном. Так что я и могу рассказать только то, что смогу вспомнить о нем с того далекого времени, как я сказал, когда был еще ребенком.

Произнеся это, он задумался, продолжая со вниманием смотреть на дорогу, и через минуту продолжил:

– Так вот, Никола был тогда не только нашего квартала или района, но и всей детворы города кумиром. Мы, дети, часто слышали, что называли его восходящей звездой советского бокса. А было ему тогда… Если мне – восемь-девять, а он старше меня примерно лет на десять… Получается, было ему тогда семнадцать-восемнадцать. Ну, может, девятнадцать! Так вот, был он нашим кумиром. На соревнованиях, где он выступал, все от мала до велика, все мужское население района обязательно должно было присутствовать, чтоб поддержать, поболеть за него, посмотреть, как он боксирует. А на тренировках мы, детвора, опершись локтями на край тренировочного ринга или держась за канаты, затаив дыхание следили, как он боксирует со спарринг-партнером, загоняя его в угол. Или, увертываясь, боксирует на боксерские лапы тренера.

Сказав это, он замолчал, но ненадолго, потом снова начал говорить:

– А помню, на одном союзном соревновании все зрители большого спортивного боксерского зала манежа замерли, когда он загнал противника в угол, не переставая колотить, и кто-то привстал и в голос, на весь зал закричал: «Это же Попенченко!.. Точный стиль!..» «Попенченко!..» – вторили другие… Но вы понимаете, почему вспоминали Попенченко?

– Конечно, знаю, помню… Попенченко, – произнес Валера, – чемпион Олимпийских игр тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года в Токио, а также двукратный чемпион Европы и многократный чемпион страны.

– Хорошо, что вы это знаете и вспомнили, – замечательно! Чувствуется, любите и тоже занимаетесь спортом.

– Занимались… тоже, только не боксом, а гимнастикой…

– Хорошо, и гимнастика хороший вид спорта, мне она всегда нравилась. А что вы о нем, о Попенченко, знаете, его достижения – это хорошо. Но вряд ли можете знать, что у него кроме этих титулов, что назвали, был еще один, которого нет и не было ни у кого из советских, а потом и российских боксеров.

– Какой? – спросил Валера.

– Так вот! Он помимо всего остального… был еще обладателем Кубка Вэла Баркера, который вручается с тысяча девятьсот тридцать шестого года на Олимпийских играх самому техничному боксеру. И что важно, подобным титулом мог обладать только такой спортсмен, как Попенченко. И он им обладал!

– Вы были боксером… в молодости? – спросила Ольга.

– Да… – нехотя, уклончиво, будто его спрашивали о чем-то нежелательном, сказал водитель и, немного помолчав, продолжил: – В юношеские годы большинство ребят нашего района по примеру Николы записывались не в какую-нибудь другую, а именно в боксерскую секцию. Ну, и я тоже!.. К восемнадцати годам… дотянул до первого разряда. Был несколько раз призером юношеских соревнований города… Была возможность… до мастера спорта! Но потом… потом перестройка, развал страны, безработица! Надо было зарабатывать… и пришлось мне идти по стопам родителя. Отец всю жизнь, с первых троллейбусов в городе, работал водителем, и я решил пойти по стопам отца.

– А почему называете его Николой, имя-то у него Николай? – спросила опять Ольга.

– Почему Никола?.. – Он задумался, немного помолчал и потом начал говорить: – А было это так, постараюсь коротко… Проводились международные соревнования, и Николай на этих соревнованиях, как помнится, в первых двух-трех раундах почти всех, с кем вел бой, нокаутами укладывал на пол. Среди нокаутированных был и француз, за которым из Франции приехало немало болельщиков. И в третьем раунде, помню, француз после правого джеба, нанесенного Николой, плашмя, не шевелясь лежал на полу. И странные эти французы: после боя, в третьем раунде которого рефери зафиксировал нокаут их земляка, все они, что приехали болеть за своего, как по уговору начали живо болеть за нашего Николая. Вот они тогда глядели на следующий бой Николая, и так им понравилось ведение им техничного боя, что при следующих выступлениях его, вскакивая с мест, начали восторженно кричать русское имя Николай на французский лад: «Никола, вперед, давай, давай, Никола!..» Вот тогда нам, детворе, услышавшей выкрики французов «Давай, давай, Никола!», это понравилось. И мы, все болельщики Николая, вместе с французами в голос кричали не «Николай», а «Никола»: «Давай, давай, Никола!» И потом при встрече с ним на улице мы, полушутя, здороваясь, посылали вслед выкрики: «Вперед, Никола, давай, давай, Никола!» А он на это всегда отвечал веселой незатейливой улыбкой. Так с тех пор за ним и закрепилось это имя – Никола. Потом и взрослые часто при встрече начали называть его не Николай, а Никола. Так всем им было удобно – вместо имени Николай произносить Никола. Вот с тех пор за ним и закрепилось это сокращение Никола. Потом он привык к такому обращению.

– Кроме этих спортивных достижений, вы можете вспомнить еще что-либо о нем, из его жизни? – опять спросила Ольга.

Водитель подумал и заговорил:

– Это я рассказывал о далеком прошлом, о его спортивной… а что потом, потом… Что могу вспомнить и рассказать из его жизни – не из приятного.

– Говорите, не из приятного?! – произнес Валера.

– Ладно, до конечной время есть еще, и расскажу. Вижу, всерьез вы им заинтересованы, – сказал водитель и продолжил говорить: – Я же сказал вам, что жил он в одном из домов, что около той троллейбусной остановки, где вы садились. В том же доме, через один подъезд, жила семья. Могу только вспомнить, что семья была музыкальная. Из их квартиры всегда доносились звуки музыки. И была у них дочь, и звали ее, помнится, Настенька. И было у нее два младших братишки. Настеньку мы считали взрослой, училась в старших классах школы – красивая, высокая, худенькая, стройная для своих лет девочка. Когда она проходила по скверику с большим футляром от скрипки в руках, мы ее вслед, помню, окликали: «Вот скрипка идет… Скрипка, привет!» Она не сердилась на такие оклики и не расстраивалась оттого, что называли мы ее скрипкой. На это она, так же как Никола, отвечала всегда легкой, веселой улыбкой. А бабки-соседки, что засиживались на скамейках скверика, тоже встречали ее улыбками и из-за ее больших ясных карих глаз часто, переговариваясь между собой, говорили, и мы это не раз слышали: «Вот наша большеглазая девка, как у совы глаза, со своей скрипкой идет!» И она со скромной улыбкой на лице неспешно проходила мимо. Мы, детвора, может, тоже хотели ее называть из-за больших светлых глаз совой или совиными глазами, только на это не решались. И была у нас на то причина: она, совиные глаза, встречалась, а лучше сказать – дружила с Николой. Они часто бывали вместе. Гуляли по скверику, видели их вместе в городском парке, в кино, и что она часто бывала у Николы дома, это мы все знали. А Николай для нас был тогда, что сказать, очень серьезным, не только спортивным, авторитетом!.. Так что все соседи знали о их дружбе, что они встречаются… Помнится, в то время в кинотеатрах и по телевидению показывали английский фильм «Ромео и Джульетта», и в городе не было такого, кто бы не посмотрел этот фильм. А потому когда Никола и Настенька вместе проходили по скверику мимо бабок, что сидели на скамейках, те от впечатлений от того фильма, бывало, провожая их улыбками, вслух им говорили: «Ромео и Джульетта! Когда свадьбу сыграете? Мы, соседи, заждались!»

Рассказав это, водитель умолк, подрулил к следующей остановке, а когда отъехали, не сразу заговорил, продолжал молчать.

– Никола и Настенька дружили… Их называли Ромео и Джульетта, и что… потом? – спросила Ольга.

– Потом, потом то… роковое происшествие, что, вообще-то, не из тех приятных случаев, чтоб вспоминать и рассказывать… А оно-то и изменило судьбу Николая Кузьмича и, конечно, Настеньки. Так что не суждено было Ромео и Джульетте сыграть свадьбу.

Сказав это, он с минуту помолчал, казалось, задумался, а стоит ли дальше рассказывать.

– И что за происшествие с Ромео и Джульеттой, что им не суждено было сыграть свадьбу? – спросила опять Ольга.

– Что же, столько вспомнить и не рассказать обо всем, что тогда случилось, нельзя! Я ведь все хорошо помню, до мелочей помню тот день, – произнес он задумчиво и продолжил: – И было это среди белого дня. Мы, ребятишки, были очевидцами того случая. Настенька со скрипкой в руках возвращалась домой, как обычно, через скверик. И вдруг на той скамеечке, на которой часто засиживались соседки-бабки, сидят трое взрослых ребят. Одного мы знали, был он старшеклассник из нашей школы. А вот двое были не из нашей школы, да и не из нашего квартала. Они были годами повзрослее того старшеклассника, что из нашей школы. И когда Настенька поравнялась с сидевшими на скамейке ребятами, тот, кто из нашей школы, встал, подошел к Насте, остановил ее и что-то начал ей говорить. Мы, дети с нашего двора, сидели на скамейке на противоположной стороне дорожки, чуть поодаль от них, слышали их разговор, но слов не разобрали. Помнится, Настенька хотела отступить, чтоб тот пропустил, а тот не только не пропускал, но и взялся за футляр скрипки и с силой хотел вырвать его из Настиных рук, продолжая настойчиво ей о чем-то говорить. А те двое, что сидели на скамейке, смотрели на поступок их дружка и улыбались… Помню, нас, детишек, что сидели на скамейке, было трое. Мы привстали и, видя все это, решили заступиться за Настеньку. И когда подошли, помню, я сказал:

– Эй! Не трогай ее, не забирай у нее скрипку!

А тот не обращал на нас внимания, продолжал настойчиво ей что-то говорить. И мы тогда решили побежать и позвать Николу. И только мы хотели бежать, как увидели, что Никола быстрыми шагами, почти бегом, идет в нашу сторону. А было так: Никола из окна увидел все это… и пошел навстречу. И когда Никола подошел, тот, кто из нашей школы, оглядываясь на двух дружков, что сидели на скамейке, продолжил держать скрипку за край. Мы уже стояли чуть поодаль от них, но слышали, как Никола сказал тому спокойным, но твердым голосом:

– Отпусти скрипку!

Когда Никола сказал это старшекласснику, те двое, что сидели на скамейке, встали, подошли и остановились рядом с Николой. А мы, детишки, осмелев оттого, что подошел Никола, приблизились, встали за ним и слышали их разговор. Помнится, один из тех двоих, который повзрослее, был высокий, тощий. И когда Никола сказал: «Отпусти скрипку!», а Настенька продолжала держаться за ручку футляра, тот высокий, худощавый приблизил голову к лицу Николы, а второй, помню, низкий, но плотный, с кепкой на голове, встал рядом, сбоку от Николы. И высокий сказал, обращаясь к старшекласснику, чтоб тот не отпускал скрипку. И тут пошел, как говорят на языке хулиганов, уличный, блатной разговор. Если, конечно, я сейчас вспомню… Высокий сделал еще шаг вперед, подошел близко, вплотную к лицу Николы и говорит:

– Ты, боксер, будь ты трижды чемпионом, тебе не позволено указывать, как поступать нашему другу. Тебе придется посчитаться с теми, с кем говоришь…

И второй, что стоял справа от Николы, низкий, плотный, в кепке, добавил:

– Для нас ты не чемпион, а обыкновенный фраер! И тебе не позволено перед нами кидать понты! – И, помню, добавил еще: – Знай… мы не будем разводить с тобой кипеж! – И он, кивнув головой в сторону старшеклассника, продолжил: – Он дружит с ней с первого класса, ее одноклассник, а потому ты, чемпион, уймись, понял? Понял, на что я намекаю и о чем говорю?!

А высокий добавил еще:

– Ты для нас, чемпион, – обыкновенный пацан!..

– Ты понял, что тебе сказали, кто ты есть? Тут не тебе решать, кому как поступать… – повторил опять второй, в кепке, что встал сбоку, вплотную к Николе.

Старшеклассник, все еще держал за край футляра и не отпускал его. И после последних слов, сказанных низеньким в кепке, Никола вдруг обратился к тому, кто держал футляр скрипки, тихим, но ясным голосом, чтоб тот отпустил скрипку. И тут низкий в кепке опять говорит старшекласснику, чтоб тот не отпускал скрипку, и, обратившись к Николе, сказал:

– Ты! Тебе не ясно, что тебе сказали, поц?!

И помню, после этих слов Никола сказал Настеньке, чтоб она отступила назад. Она, не отпуская ручку футляра, сделала шаг назад. Как только Настенька отступила, Никола отвел плечи назад и вдруг с такой силой ударил старшеклассника в подбородок, что… как помнится, тот взлетел вверх, его ноги промелькнули перед лицом высокого, худощавого, и головой упал вниз около скамьи, где до того они восседали. А те двое после такого удара отскочили на шаг назад, и у обоих в руках блеснули лезвия ножей. Высокий замахнулся ножом на Николу, стараясь проткнуть его, но Никола резко увернулся, схватился правой рукой за рукав той руки, в которой тот держал нож, а левой ударил в челюсть, и высокий повис у него на руке. А второй в это время, размахивая ножом, старался обойти сбоку, чтоб ударить Николу. Но Никола правой рукой, которой держал за рукав высокого, дернул его на себя, прикрываясь им, и парень в кепке ножом прямо в живот проткнул не Николу, а своего дружка. Высокий, истекая кровью, продолжил висеть у Николы на руке. Никола, уже держа высокого сзади под мышки, прикрывался им от нападения того, что в кепке, и когда он, размахивая ножом, обходил Николу и хотел сбоку нанести удар, Никола бросил истекающего кровью высокого наземь. Когда в очередной раз тот, что в кепке, замахнулся на Николу, он и его ухватил за кисть руки, в которой был нож, и, резко потянув на себя, вывихнул руку, а низкий оказался спиной в объятиях Николы. Выворачивая руку, Никола хотел отнять нож, но низкий резким движением вывернулся всем туловищем из объятий Николы и продолжил размахивать ножом. И вот в один момент, когда Никола хотел удержать его руку с ножом и притянул к себе, произошло вдобавок такое, что трудно было воочию видеть.

Рассказав это, водитель умолк, троллейбус остановился на перекрестке на красный свет. Когда зажегся зеленый и троллейбус тронулся, Валера произнес:

– Значит, была серьезная ножевая потасовка?!

– Не то сказать – ножевая потасовка!.. – продолжил свой рассказ водитель. – Случилось дальше то, что можно назвать страшной бедой. В тот миг, когда Никола удерживал левой рукой парня в кепке, а правой пытался схватить за кисть руки, в которой был нож, низкий, подергиваясь, стал оседать, и нож с коротким взмахом руки пронесся ниже челюсти своего владельца, значительно прорезав левые шейные артерии. И помнится, кровь струями фонтана брызнула в стороны из шеи.

Рассказав тот случай, водитель умолк. От услышанного Валера и Ольга также предались молчанию. Троллейбус подрулил к следующей остановке, и, когда отъехали, Валера спрашивает водителя:

– И что же было после такой поножовщины?..

Водитель не сразу ответил. После минуты молчания он как бы нехотя произнес:

– Не драки… а резни!.. Вскоре приехала милиция, за ней скорая. Это происшествие, казалось бы ни за что, в тот день унесло три жизни.

– Почему три? – спрашивает опять Валера. – Порезали же двоих.

– Потому три, что тому высокому ножом была прорезана область живота, печень, и он скончался в машине скорой помощи, а другой, в кепке, – от потери крови. Пока скорая приехала, он был уже обескровлен и мертв.

– А тот одноклассник… которого первым ударил Николай? – произнесла Ольга.

– Про того потом мы узнали, что от удара головой о бордюр рядом со скамейкой… Унесли еще живым, но недолго он прожил без сознания, с сотрясением головного мозга. Удар Николы по челюсти оказался смертельным, и, не приходя в сознание, через несколько дней… потом узнали… он скончался в больнице.

И водитель, подруливая к следующей остановке, произнес:

– Вот что тогда там случилось, из-за чего свадьбе Ромео и Джульетты не суждено было состояться.

– Да, трагический случай, но в нем не было вины Николая, почему потом не должно было быть свадьбы? – тихим голосом произнесла Ольга.

– Почему свадьбе не суждено было случиться?.. Потому что после следствия и других судебных разбирательств, куда и нас, детей, таскали, Николу осудили и дали двенадцать лет.

– Почему столько? Он же оборонялся, не был виновен, вы в то время хоть и были детьми, но стали очевидцами… свидетелями, видели, что он не был виновен! – сказал Валера.

– Знаете, – продолжил свой рассказ водитель, – в то советское время не было такого, чтоб не дали серьезного срока за участие пусть даже в подобной драке с поножовщиной. Помнится из рассказов старших, тех, кто был на суде. Прокурор обвинял Николу, аргументируя тем, что он первым ударил… что и было причиной потасовки с поножовщиной, которая и унесла три жизни. Прокурор просил пятнадцать, а суд вынес такое решение – двенадцать лет. Да, в советское время судьи были построже, – сказав это, он умолк, но через минуту продолжил: – Вы слышали про футболиста Стрельцова?

– Вы имеете в виду футболиста Эдуарда Стрельцова? Да, конечно, слышал, – произнес Валера. – Он, Эдуард Стрельцов, заслуженный мастер спорта СССР. Играл в составе «Торпедо», в шестидесятых годах был чемпионом СССР. В составе сборной в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году завоевал титул олимпийского чемпиона. Дважды обладатель приза как лучший футболист. А в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году занял седьмое место среди претендентов на «Золотой мяч» – «Франсе Футбол».