Жулик: грабеж средь бела дня

Спустя несколько минут низкий рокот автомобильного двигателя под окнами возвестил, что Коробейник отчалил на своем дивном джипе. Эдик обессиленно откинулся на спинку стула и убито взглянул на супругу.

– Так ты, оказывается, блядь, – с отрешенной печалью констатировал он.

– Да какая же я блядь? – возразила Наташа. – Просто жизнь у меня не сложилась.

– Что ты нашла в этом жирном борове? Садун у него длиннее? Или слаже?

Жена виновато потупила взор.

– Извини, так получилось, – ласково сказала она и дважды мигнула красными веками. – Случайность. Честное слово, мне очень-очень стыдно. Давай обо всем позабудем. Давай начнем жизнь с чистого листа. Хорошо?!

– Давно ты с ним? И вообще – у вас что, серьезно? – не унимался Голенков, разливая себе остатки спиртного.

– Я ведь не монашка. Мне что – презерватив на морковку натянуть и четыре года… туда-сюда? Знаешь, как тяжело без мужика?! – вздохнула Наташа и в приступе блядской откровенности выпалила: – Уж лучше со знакомым перепихнуться, чем с первым встречным.

– Чем это лучше?

– Трепак не подхватишь. А если подхватишь – будет кому предъявить. А вообще, Юрка по-своему прав. Не надо было с того уголовника деньги вымогать. Жили бы теперь как все нормальные лю…

Наташа не успела договорить – Голенков изо всей силы ударил кулаком по столу, и приборы отозвались жалобным звоном.

– Да не брал я с этого Жулика взяток! Понимаешь? Не брал! Подкинул он мне те меченые доллары! Сюда, на эту вот хату, и подкинул! Понимаешь? Подставил он меня… Шака-а-ал!..

До ареста, суда и зоны капитан Эдуард Голенков считался одним из самых талантливых оперативников местного ГУВД. Любые, даже самые безнадежные дела он раскрывал в рекордно короткие сроки и делал это безупречно.

«Уголовное дело – не смокинг, шьется за десять минут, – назидательно говорил он коллегам. – Главное, чтобы все концы для следствия и суда по бумагам сходились…»

Концы, как правило, сходились. Ведь Голенков по праву слыл самым выдающимся интриганом во всей городской милиции. Он был рассчетлив, как международный гроссмейстер, и хладнокровен, как кобра. Юридический арсенал товарища капитана включал хитроумные подставы и незамысловатый шантаж, утонченные фальсификации и банальные пытки. Дела он вел продуманно, ловко и изощренно. Вопросы его были с капканами, ловушками и силками, с желанием затолкать ответчика в яму не грубыми пинками, а красиво и художественно, постепенно погружая его в муку и тьму.

Эдуарда Ивановича никогда не интересовало, виновен сидящий перед ним человек или нет. Фигуранты были для него не людьми, а материалом для производства уголовных дел. Уголовные дела следовало оформлять своевременно, чтобы не портить общегородскую статистику раскрываемости. Стопроцентная раскрываемость, в свою очередь, способствовала карьерному росту.

Такие таланты не могли остаться незамеченными. Начальство не просто любило Эдика, а души в нем не чаяло. Отчетность его всегда ставилась в пример другим сотрудникам, а по количеству благодарностей он стабильно удерживал первое место во всей криминальной милиции.

Фигуранты, как и положено, ненавидели этого гнусного мусорилу. Зачастую простое обещание «передать дело капитану Голенкову» заставляло признаваться даже тех, кто на этапе дознания уходил в глухой отказ. Ситуация усугублялась неестественной для правоохранителя честностью: по слухам, Эдуард Иванович совершенно не брал взяток. Его нельзя было ни умолить, ни разжалобить. С тем же успехом доски могли просить плотника, чтобы их не строгали, не вбивали гвоздей и не швыряли оземь.

Правда, коллеги не слишком-то жаловали выскочку, которого им постоянно ставили в пример. Его редко приглашали на коллективные пьянки, с ним никто не хотел работать по одному и тому же делу, и даже просить у него взаймы «до зарплаты» считалось западло. К тому же Эдуард Иванович пользовался в ГУВД позорной репутацией интеллигента. В отличие от большинства горотделовских оперов, он почти не матерился, не употреблял коктейлей из водки и пива, регулярно чистил обувь и ежедневно менял носки.

Лишь майор Коробейник считался приятелем Эдика. Впрочем, в горотделе, где все отношения строились на пьянках, доносах и подсиживании, мало кто верил в искренность этой дружбы…

Больше всего на свете Голенкову нравилось ощущение всемогущества, которое давала служба. Ведь от его решений зависели судьбы многих людей. В монотонную оперативную работу он внес элементы художественности, психологизма и артистизма. Его зловещие ухмылки и многозначительное молчание наводили на подозреваемых не меньший страх, чем пытки. Он мог карать и миловать. Но карать ему нравилось куда больше.

Эдуард Иванович действительно не брал взяток с тех, кого приходилось карать. Он ударными темпами ковал карьеру, надеясь с лихвой наверстать упущенное, когда выбьется в большие чины. Тем более все слагаемые для блестящего милицейского будущего были налицо: красный диплом Академии МВД, любовь начальства, интеллигентская репутация, стопроцентная раскрываемость…

С раскрываемости-то все и началось.

Однажды хмурым осенним утром, незадолго до Дня милиции, капитану Голенкову подкинули очередное дело. Дело было безнадежно глухим, и его требовалось закрыть до конца года, чтобы не портить статистику. В качестве потерпевшего выступал гражданин России Нгуен Ван Хюэ. В качестве объекта преступления – дешевая забегаловка «Сайгон», которую этот российский бизнесмен держал на городском рынке. Неизвестный злоумышленник выставил «Сайгон» подчистую, посягнув не только на кассу, но и на полкило золотых изделий, невесть почему оказавшихся в кабинете хозяина. Произошло это средь бела дня, во время обеденного перерыва. Сигнализация почему-то не сработала. Охранники рынка не заметили ничего подозрительного. Сторожевые собаки даже не тявкнули. Прибывшие оперативники не обнаружили никаких следов взлома. Визитер вообще не оставил абсолютно никаких зацепок… Все это косвенно указывало на то, что «Сайгон» выставил настоящий профессионал.

Голенков, знавший всех настоящих профессионалов этого города, сразу же заподозрил в преступлении Алексея Константиновича Сазонова. И братва, и менты были единодушны во мнении: Жулик – самый талантливый, самый расчетливый и самый хитроумный специалист по подобным делам. Блестящая догадка Эдика встретила полное понимание руководства. По большому счету, начальству было глубоко наплевать, на кого повесить базарную забегаловку. Ведь узкоглазый терпила не обещал сыскарям никаких премиальных за поимку вора… А вот профессиональный аферист Леха Сазонов давно уже встал поперек горла всему Угро. Посадить его было делом чести. И теперь такой повод наконец-то представился.

Капитан Голенков, как самый талантливый опер ГУВД, и удостоился высокой чести посадить профессионального афериста.

«Ты ведь сам понимаешь, что в средствах мы тебя не стесняем», – как бы между прочим сообщил начальник криминальной милиции, и Эдуард Иванович воспринял эти слова как руководство к действию.

На следующее после ограбления утро оперативно-следственная группа нагрянула к аферисту с обыском. Хозяин встретил гостей приветливо, без удивления и грусти. С чувством пожал руки милиционерам и понятым. Предложил визитерам домашние тапочки. После чего отправился на кухню, где сразу же встал у плиты. Леха был отличнейшим кулинаром. Его стряпня источала нежнейшие, вкуснейшие ароматы. Это был садизм высочайшего класса. Голодные, невыспавшиеся опера медленно сходили с ума. Они перевернули квартиру вверх дном, но, естественно, ничего не нашли. Да и о каком обыске могла идти речь? Едва закончив оперативно-розыскные действия, сыскари покинули квартиру в полном желудочном расстройстве.

И лишь капитан Голенков проявил недюжинное упорство. Опросив соседей, он с радостью выяснил: на момент ограбления Жулика дома не было. Эта информация, помноженная на «внутреннюю убежденность» правоохранителя, и стала главным аргументом для предъявления обвинения. На подозреваемого тут же были надеты наручники. Спустя полчаса Жулик переступил порог горотделовского кабинета.

Голенков сразу же избрал неверную тактику. Он взвешивал Жулика той же гирькой, что и всех остальных клиентов Угро. И потому предъявленное обвинение не отличалось тщательной проработкой деталей. Это был типичный мусорской наезд, грубый по форме и беспредметный по содержанию. Однако задержанный проявил чудеса изворотливости. Он быстренько представил убойное алиби, затем очень грамотно уличил милиционера сразу в нескольких процессуальных нарушениях.

«Погоны жмут? Служба наскучила?» – с изящной непринужденностью осведомился Сазонов, после чего с удовольствием процитировал двести девяносто девятую статью УК – «Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности».

Стратегия, избранная Жуликом, выглядела безукоризненно. Ведь наступление – лучший вид обороны…

Естественно, Эдик не ожидал такого поворота событий. Большинство подозреваемых держались перед ним испуганно и заискивающе, а некоторые даже норовили бухнуться на колени. Голенков рассвирепел. Заказ начальства во что бы то ни стало «закрыть» Леху Сазонова выглядел теперь трудновыполнимым пожеланием. Все козыри были на руках Жулика. Карточный домик обвинений рассыпался в прах.

«Кодекс хорошо знаешь? – вызверился оперативник. – Умный слишком? Да только я умнее тебя. Не возьмешь на себя «Сайгон» – я тебя по сто тридцать первой закрою!.. По части «два». Это в наше время – раз плюнуть!..» – зловеще пообещал он.

Угроза выглядела более чем реальной. Обвинение в изнасиловании малолетки можно предъявить практически любому половозрелому мужчине, включая гомосеков и импотентов. При каждом горотделе существует несколько прикормленных алкашей-хронов, у которых есть несовершеннолетняя дочь. Типовое заявление обычно пишется безутешными алкашами под диктовку участкового. Стоит такая заява недорого – достаточно лишь туманного обещания «не привлекать» хронов по заявам соседей. Некоторые особо продвинутые сыщики даже организуют медицинское освидетельствование «потерпевшей». Шансов отбиться от фальсификаций практически нет: провинциальные суды твердо стоят на страже интересов несовершеннолетних блядей. К тому же обвиняемые по «мохнатке» пользуются у братвы самой незавидной репутацией…

Выслушав Голенкова, Жулик погрустнел и сразу же выбросил белый флаг.

«Мне надо подумать, – примирительно сказал он. – Может, я что-то и вспомню… Дай мне три дня, начальничек!..»

По тону, каким было высказано это обещание, опытный сыскарь понял: Сазонов обязательно возьмет на себя «Сайгон». А если удастся его дожать – то и еще какие-нибудь нераскрытые преступные эпизоды, коих в Угро только за последний год накопилось великое множество. Эдуард Иванович даже не стал окунать подозреваемого на ИВС – достаточно было банальной подписки о невыезде.

Это была роковая ошибка, о которой Эдуарду Ивановичу пришлось потом многократно жалеть.

Через два дня, поздно вечером, в квартиру Голенковых позвонили. Эдик, выпроводив жену с дочерью к теще, томился в ожидании любовницы и потому сразу же открыл дверь. И – остолбенел. На пороге стоял следователь городской прокуратуры. Позади его маячили неулыбчивые оперативники отдела собственной безопасности, люди суровые и безжалостные. А из-за спин визитеров скромно улыбался подследственный Сазонов…

«Пятнадцать минут назад этот гражданин передал вам взятку в размере тысячи долларов США, – казенным голосом объявил сотрудник прокуратуры, кивнув в сторону Жулика. – После чего сообщил нам об этом преступном эпизоде. По действующему законодательству лицо, сознавшееся в даче взятки, освобождается от уголовной ответственности. Вот постановление о производстве обыска в вашей квартире».

На какой-то момент Голенков утратил способность говорить. Последние три часа он безвылазно просидел дома, и никакого Сазонова, естественно, и в глаза не видел. Молча пробежал глазами по постановлению. Растерянно кивнул понятым – соседям с первого этажа… Однако довольно быстро взял себя в руки.

«Да откуда же у меня такие деньги? – хмыкнул он, испепеляя Жулика взглядом. – Почти годовая зарплата оперативника…»

Обыск в квартире длился недолго: спустя двадцать минут за шкафом была обнаружена сложенная конвертом салфетка, из которой выпало десять стодолларовых купюр. Угрюмые опера из отдела собственной безопасности притащили портативный детектор. Экспресс-анализ дал совершенно неожиданный результат. В инфракрасных лучах детектора на всех десяти банкнотах проступала четкая надпись: «ГОРОДСКАЯ ПРОКУРАТУРА. ВЗЯТКА». Серии и номера на купюрах удивительным образом соответствовали тем, что стояли на «контрольках», полученных Жуликом в прокуратуре. Дактилоскопическая экспертиза однозначно определила, что отпечатки пальцев на салфетке принадлежат гр. Голенкову Э. И.

Было очевидно – получив меченые доллары пятнадцать минут назад, Леха Сазонов каким-то непостижимым способом проник в голенковскую квартиру, незаметно для хозяина зафиксировал на салфетке отпечатки его пальцев, после чего сунул салфетку с завернутыми в нее баксами за шкаф. Совершить подобное без шапки-невидимки и гипнотизерских способностей было нереально. Оставалось лишь догадываться, каким именно образом профессиональный аферист умудрился совершить столь невероятный трюк…

Если бы этим делом занималась только прокуратура или только УСБ, скандал можно было бы замять. Но прокуратура страшно боялось «гестапо», то есть оперов Управления собственной безопасности, а опера из собственной безопасности – прокуратуру. Купюры с надписью «ГОРОДСКАЯ ПРОКУРАТУРА. ВЗЯТКА» и стали главным вещдоком уголовного дела по обвинению гр. Голенкова Э. И. в преступлении, предусмотренном статьей 290, ч. 2 Уголовного кодекса Российской Федерации. Обвинения против Алексея Сазонова, как и следовало ожидать, благополучно рассыпались…

Тогдашнее горотделовское начальство поспешило откреститься от ударника оперативно-розыскного труда. Голенков получил уничижающую характеристику: «морально неустойчив», «утратил доверие», «не пользуется уважением коллектива». Лучший друг, майор Коробейник, выступил на собрании с пламенной речью, в которой заклеймил отщепенца позором.

И тут привычное хладнокровие изменило Эдуарду Ивановичу. Он обозлился и сразу погнал волну. Голенков написал в Генпрокуратуру, что начальница детского спецприемника-распределителя противоестественным образом развращает несовершеннолетних преступников. Сигнализировал в местную милицейскую газетку «Честь мундира» о пытках, процветающих в Уголовном розыске. Настучал в инспекцию по личному составу, что майор Коробейник подчистил оценки в университетском дипломе. Письма отличались протокольным стилем и ментовскими пожеланиями.

Результат был почти нулевым. Зато Голенков окончательно упал в глазах бывших коллег: для всей городской ментуры он стал той самой паршивой овцой, которую стадо с удовольствием сдает на раздербан волкам… Получив по приговору четыре с половиной года, Эдик окунулся в мутные и тревожные воды исправительно-трудовой колонии для бывших сотрудников «органов».

Ментовская зона, куда он попал, была, как ни странно, «черной». Масть держали бывшие муровцы. За пахана канал полковник с Лубянки. В «шестерках» у него бегали амбалы-омоновцы. «Петушатник» был представлен осужденными сотрудниками Главного управления исполнения наказаний, следаками, гаишниками, прокурорами и судьями. Осужденных за коррупцию на «черной» зоне не жаловали. В «петушином углу» можно было прописаться за малейший «косяк». До Голенкова наконец дошло очевидное: теперь, лишенный теплого кабинета и неограниченной власти над людьми, он больше никакой не бог, не царь и не герой, а тварь дрожащая, никаких прав не имеющая. Будучи человеком умным, он быстро понял: в подобных условиях следует быть податливым, как тростник на ветру… Простым «мужиком», серым и незаметным, Эдик безропотно оттянул свой срок от звонка до звонка.

Вернувшись домой, бывший опер оказался у разбитого корыта. Полное отсутствие каких бы то ни было перспектив, сблядовавшаяся жена, пожизненное клеймо взяточника…

Жизнь надо было начинать с полного нуля: добывать деньги, улаживать семейные проблемы, восстанавливать свое честное имя. Последний пункт жизненной программы был невозможен без разбирательства с Жуликом. Эдик жаждал реванша. Но никаких возможностей для этого у него не было…

Во всяком случае – пока.

Голенков проснулся от прикосновения к щеке чего-то мокрого и холодного. Открыв глаза, он увидел перед собой черную собачью морду в рыжих подпалинах. Пес, радостно поскуливая, лизал его лицо. Несомненно, ротвейлер по кличке Мент уже признал бывшего оперативника своим…

Эдик лежал на кровати, заботливо укрытый клетчатым пледом. Приподнявшись на локте, он осмотрелся по сторонам. Часы на стене показывали семь вечера. Из приоткрытой двери кухни плыли сытные запахи жрачки.

В голове с кинематографической скоростью пронеслись картины минувшего утра, и горькая волна унижения накрыла Эдуарда Ивановича с головой.

– Наташка! – сипло позвал он. – Ты… блядь проклятущая!.. А ну быстро ко мне!

Блядь проклятущая сразу же отозвалась на зов.

– Да, Эдичка, да, мой хороший… Сейчас покушаем, выпьем. Возвращение, значит, твое отпразднуем. Я для тебя котлетушек нажарила, курочку потушила, оливье накрошила, водочки охладила. А потом прогуляемся… Хорошо? – с видом побитой собаки запричитала она, осторожно присаживаясь на койку рядом с супругом.

– Что, сучка, не нагулялась еще? – хмыкнул Голенков и, поднявшись, с трудом удержался, чтобы не лягнуть Наташу ногой. Пошатываясь, прошел на кухню и, выпив воды из-под крана, нехорошо зыркнул на жену: – Танька где? У этой… как там ее… бледной спирохеты?

– У Мандавошки, – заискивающе подсказала жена. – У Лидочки Ермошиной. Я ей только что звонила – никто трубку не берет. Загуляли, наверное…

– Что дочь, что жена, – засокрушался Эдик. – Не семья, а сплошной бардак. Вернулся, называется…

– Не сердись, Эдичка, – все так же виновато улыбнулась Наташа. – Ведь Танечка не знала, что ты вернешься именно сегодня. А ей почти восемнадцать. Попросила погулять – вот я ее и отпустила. Мы тебя только на следующей неделе ожидали.

– Вижу, как меня здесь ожидали. Особенно ты, – бывший зэк схватил с шипящей сковородки недожаренную котлету и, дуя на пальцы, сжевал ее в мгновение ока.

Молодой ротвейлер, выбежав на кухню, просительно взглянул Голенкову в глаза. Но, получив пинка под хвост, с обиженным визгом улетел в прихожую.

– Юра недавно звонил, – безо всякого перехода сообщила жена и, осознав, что допустила явную бестактность, опустила глаза.

– Ну? – Эдик побагровел, как запретительный сигнал светофора.

– Говорит, чтобы ты после восьми вечера подошел в азиатский ресторан «Золотой дракон». Очень хочет с тобой поговорить. То ли работу предложить, то ли еще что-то… Уже и столик заказал.

После этих слов Голенков понял, куда именно намылилась «прогуляться» его супруга. Ведь Наташа и в мыслях допустить не могла, чтобы халявное ресторанное удовольствие пронеслось мимо нее.

– Что еще имеешь мне сообщить?

– Юра сказал, что этот уголовник, который тебе доллары подбросил… Сазонов, кажется… Из тюрьмы сбежал.

– Да-а-а? – с искренним удивлением протянул бывший оперативник.

– Он где-то на Западе сидел. То ли в Голландии, то ли во Франции.

– И как это его туда занесло?

– Понятия не имею. На днях его должны были в Россию отправить. Так он не дождался и сбежал.

– Куда? Неужели в Россию? – не поверил Эдуард Иванович. – Он что – совсем идиот?

– А вот этого я не знаю. Юра говорит – в криминальную милицию какая-то очень важная бумага пришла. Аж из самого Интерпола. Остальное он сам в ресторане расскажет, – сказала Наташа и подобострастно взглянула супругу в глаза. – Ладно, Эдичка, не сердись. Давай посидим, выпьем… У нас еще почти час. А потом вместе в кабак – а?

Голенков ничего не ответил. Молча прошел в прихожую и, отшвырнув ногой пса, вышел из квартиры.

– Сбежал, значит… – пробормотал он, спускаясь по лестнице. – Это даже хорошо, что сбежал. Как бы так сделать, чтобы он здесь объявился?!.