Пылающий бог
Но он не унимался:
– Но ведь они нацелились не только на мугенцев и предателей.
– Катай, прошу тебя…
– Они выдергивают любого, кого можно хоть отдаленно подозревать в сотрудничестве, – прошипел Катай. – Это не правосудие, а убийства без разбора, достаточно указать пальцем или шепнуть, и человек лишается жизни. Невозможно различить, кто в самом деле виновен, а кто не угодил соседям. Это не правосудие, а сумятица.
– Ну и что? – повел плечами Суцзы. – Гоняясь за крысой, можно разбить пару тарелок. Это революция, а не сраная чайная церемония.
* * *В молчании они устало шагали по дороге обратно к Лэйяну. Восторг победы давно схлынул. После двух недель воплей и пыток, кем бы ни были жертвы, все вокруг стали изнуренными и бледными.
Они шли уже полдня, когда на дороге показался всадник в капюшоне. Офицеры поспешили вперед, выставив копья и крикнув всаднику остановиться. Тот подчинился и поднял руки, показывая, что в них нет оружия.
– На землю! – велел Чжудень. – Кто ты такой?
– Ой, да брось. – Венка откинула с головы капюшон и спешилась. Потом шагнула вперед, отводя рукой нацеленные копья, словно отмахиваясь от облака гнуса. – Что за ерунда, Рин? Отзови этих придурков.
– Венка!
Рин бросилась вперед и обняла ее, но тут же выпустила – уж слишком сильна была вонь. От Венки несло, как от подпаленной сыромятни.
– Великая черепаха, когда ты в последний раз мылась?
– Дай передохнуть, – сказала Венка. – Я неслась во весь опор.
– Но лицо накрасить успела, – заметил Катай.
– В Синегарде все так делали. У меня осталось немного косметики в сумке. Ее проще достать, чем мыло, ясно тебе?
Рин не сдержала смех. А чего ж еще ожидать? Венка была избалованной синегардской принцессой, превратившейся в смертоносного воина, после того как ей удалось выжить. Конечно, она примчится в зону боевых действий с красной помадой на губах – просто потому, что ей это нравится.
– В общем, долго вы добирались, – выдохнула Венка. – Я болтаюсь на этой дороге со вчерашнего дня. Мне сказали, что вы в Лэйяне.
– Мы и были в Лэйяне, – ответила Рин. – Надо было кое-что подчистить.
– Что случилось? – спросил Катай. – Я думал, ты вроде неплохо устроилась на территории Республики.
Венка театрально вздохнула:
– Меня раскрыли. По-глупому. Я была совершенно незаметной служанкой в доме мирового судьи, и вдруг хозяйка вообразила, будто я обольщаю ее мужа, и вышвырнула меня на улицу.
– А ты… – начал Катай.
Венка смерила его уничтожающим взглядом.
– Конечно, нет. Я не виновата, что идиот пялился на мой зад.
– Я лишь хотел спросить, не узнал ли тебя кто, – смутился Катай.
– А! Нет, но близко к тому. Его жена меня уволила, а потом начала говорить всем соседям, чтобы меня не нанимали. Это привлекло ко мне внимание. Так что я совершила ночной налет на арсенал, уболтала мальчишку-конюха одолжить мне лошадь и сбежала на юг. – Она поведала все это с таким задорным легкомыслием, словно говорила о последней синегардской моде. – В Рюйцзине мне сказали, что вы ушли на юг, и я шла по следу из трупов. Чтобы вас догнать, много времени не потребовалось.
– Ну, мы… У нас разногласия с Рюйцзинем, – призналась Рин.
– Я так и поняла. – Венка кивнула на ожидающие войска: – И как тебе удалось заполучить армию у Гужубая?
– Освободила для себя должность.
Рин оглянулась через плечо на солдат. Суцзы и другие офицеры застыли посреди дороги, с любопытством наблюдая.
– Это друг, – объяснила им Рин. – Пошли.
Колонна возобновила движение к Лэйяну. Рин тихо разговаривала с Венкой, время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не подслушивает ли Суцзы.
– Слушай, а Нэчжа послал кого-нибудь на юг?
Венка выгнула брови:
– Насколько мне известно, нет. А что?
– Уверена?
– Предполагается, что он до сих пор плетет интриги во дворце. По слухам, дела у него неважнецкие, он уже несколько недель не в строю.
– Что?! – вскинулась Рин. Ее сердце внезапно заколотилось. – Что это значит?
Катай с любопытством уставился на нее. Рин сделала вид, что не заметила.
– Он ранен? – спросила она.
– Вряд ли, – ответила Венка. – Он не был на полях сражений уже несколько недель. В прошлом месяце Вайшра отозвал его из провинции Тигр. Он много времени проводит с гесперианцами, ведет переговоры с их представителями, и ходят слухи о его болезни. Выглядит он паршиво, синяки под глазами. В общем, так говорят. Трудно сказать, слухи это или правда, раз никто из моих знакомых не видел его воочию, но мне кажется, все серьезно.
Рин ощутила укол глупого беспокойства и тревоги. Но тут же подавила его.
– Как думаешь, он умрет?
– Не знаю, – сказала Венка. – Говорят, с ним работают лучшие гесперианские лекари, хотя это может принести больше вреда, чем пользы. Сомневаюсь, что в ближайшее время он возглавит армию.
Значит ли это, что Рин ничего не грозит? Неужели Нэчжа просто водит ее за нос? Его болезнь – не помеха засланным в лагерь шпионам, он все равно знает, где она спит каждую ночь. Но если Венка права, если Нэчжа и его отец по-прежнему заняты севером, пока что можно не беспокоиться о грозящей ловушке.
Эта передышка долго не продлится, но Рин намеревалась воспользоваться каждым подаренным днем.
– В чем дело? – спросила Венка. – Ты чего-то боишься?
Рин и Катай переглянулись. Они пришли к молчаливому соглашению не говорить Венке о письме. Чем меньше народа знает, тем лучше.
– Ничего, – отозвалась Рин. – Просто… просто хочу быть уверенной, что нас не ждет сюрприз.
– Уж поверь, – фыркнула Венка. – Вряд ли он сейчас в состоянии даже ходить.
Некоторое время они ехали молча. Рин уже видела на горизонте силуэт Лэйяна, отсюда до города вела прямая дорога.
– Так что здесь произошло, во имя всех богов? – вскоре спросила Венка. – По пути я проехала через несколько деревень. Народ там совершенно свихнулся.
– Бремя победы, – ответила Рин. – Чем дальше, тем больнее.
– Они сдирают с людей кожу заживо, – сказала Венка.
– Потому что те продавали девочек за еду.
– Ясно. Что ж, справедливо. – Венка смахнула с руки невидимую пылинку. – Надеюсь, их еще и кастрировали.
Позже в тот же день, когда Рин выехала посмотреть на тренировки бойцов, к ней подошла сморщенная старуха, тащившая за собой двух тощих девчушек со связанными руками.
– Мы слышали, ты берешь девушек, – сказала она. – Эти подойдут?
Рин так ошарашила подобная непочтительность, что она чуть не приказала отвести старуху к позорному столбу, но помедлила и всмотрелась получше. И увиденное ее озадачило. Девочки были худыми и костлявыми, явно не старше пятнадцати, они прятались за спиной старухи, словно боялись, что их кто-нибудь увидит. Вряд ли они хотели поступить в армию – все женщины, записавшиеся в армию юга, делали это с гордостью и по собственной воле.
– Так ты берешь девочек? – не унималась старуха.
Рин колебалась.
– Да, но…
– Они сестры. Можешь получить их за две монеты.
Рин вытаращила глаза:
– Что-что?
– За одну монету? – нетерпеливо предложила старуха.
– Я не дам тебе ни гроша, – нахмурилась Рин. – Я не…
– Они хорошие девочки, – сказала старуха. – Проворные. Послушные. И не девственницы…
– Девственницы? – повторила Рин. – Ты что себе вообразила?
Старуха посмотрела на Рин как на полоумную.
– Говорят, ты берешь девушек. Для армии.
И тут все встало на свои места. У Рин сжалось сердце.
– Нам не нужны проститутки.
Женщину ответ ничуть не смутил.
– Одна монета.
– Проваливай! – рявкнула Рин. – Или я брошу тебя в тюрьму.
Женщина харкнула Рин под ноги и прошла дальше, потащив девочек за собой.
– Стой, – велела Рин. – Оставь их.
Старуха остановилась, и на мгновение показалось, что она собирается возмутиться. Тогда Рин пропустила между пальцами тонкую струйку огня и закрутила ее вокруг запястья.
– Это не просьба.
Без единого слова старуха поспешно ушла.
Рин повернулась к девочкам. Все это время они даже не пошевелились. И старались не смотреть ей в глаза. Стояли смирно, безвольно свесив руки и потупившись, словно ожидающие приказа служанки.
Рин почему-то захотелось ущипнуть их за руки, чтобы проверить мускулы, взять за подбородки и заглянуть в рот, проверив, хороши ли зубы.
Да что с ней такое?
– Хотите стать солдатами? – спросила она, не придумав ничего лучшего.
Та девочка, что была постарше, бросила на Рин мимолетный взгляд, а потом равнодушно пожала плечами. Другая вообще никак не отреагировала, по-прежнему глядя в пространство.
Рин решила зайти с другой стороны:
– Как вас зовут?
– Пипацзы, – ответила старшая девочка.
Младшая потупилась.
– Что с ней? – спросила Рин.
– Она немая, – огрызнулась Пипацзы.
Рин заметила в ее глазах вспышку ярости, защитный порыв, и поняла, что Пипацзы всю жизнь пытается уберечь сестру.
– Понятно, – сказала Рин. – Ты говоришь за нее. И как ее зовут?
Лицо Пипацзы стало менее враждебным.
– Цзюто.
– Пипацзы и Цзюто, – повторила Рин. – А фамилия у вас есть?
Ответом было молчание.
– Откуда вы?
Пипацзы хмуро покосилась на нее:
– Не отсюда.
– Ясно. Ваш дом отобрали, да?
Пипацзы безмолвно передернула плечами, словно посчитала вопрос несусветной глупостью.
– Слушай, – сказала Рин, теряя терпение. Ей пора было вернуться к своим солдатам, а не болтать с хмурыми девчонками. – У меня нет на это времени. Теперь вы свободны и можете делать что пожелаете. Если хотите, можете вступить в армию…
– А кормить там будут? – прервала ее Пипацзы.
– Да. Дважды в день.
Пипацзы на секунду задумалась и кивнула:
– Хорошо.
Ее тон ясно давал понять, что больше у нее нет вопросов. Рин оглядела девочек еще разок, потом пожала плечами и указала пальцем:
– Ладно. Казармы – вон там.
Глава 7
Через две недели они подошли к Тикани.
Рин готовилась драться за родной город. Но когда войска приблизились к земляным валам Тикани, на полях стояла тишина. Окопы были пусты, ворота распахнуты настежь, и ни одного часового в поле зрения. И это была не обманчивая тишина готовящейся засады, а апатия покинутого города. Если мугенцы когда-то и угрожали Тикани, они сбежали. Рин без каких-либо препятствий вошла в северные ворота города, который покинула почти пять лет назад.
И не узнала его.
Не потому, что забыла, как он выглядит. Как бы ей ни хотелось, она не в силах была стереть контуры этого места из памяти – ни клубы красноватой пыли на улицах в ветреные дни, покрывающей все вокруг тонким алым пологом, ни заброшенные храмы и святилища на каждом углу, напоминание о более суеверных временах, ни шаткие деревянные строения, торчащие в грязи, как злобные вечные шрамы. Она знала улицы Тикани как свои пять пальцев, знала его переулки, скрытые туннели и опиумные притоны, знала, где лучше всего укрыться, когда бушует тетушка Фан.
Но Тикани изменился. Выглядел пустым и заброшенным, как будто кто-то выковырял ножом его внутренности и сожрал их, оставив лишь хрупкую израненную оболочку. Тикани никогда не был значительным городом империи, но в нем кипела жизнь. Как и многие южные города, он пользовался определенной независимостью, нахально вырезав себе местечко в твердой почве.
Федерация превратила Тикани в город мертвых.
Почти все здания-развалюхи исчезли, их либо сожгли, либо разобрали. Оставшиеся дома мугенцы превратили в военную базу. От библиотеки, оперы с открытой сценой и школы – единственных зданий в Тикани, приносивших Рин хоть толику радости, – остались лишь скелеты, дома явно разобрали намеренно. Рин решила, что мугенцы обдирали доски со стен на растопку.
Лишь бордели в квартале удовольствий остались целехонькими.
– Возьмите дюжину человек, лучше женщин, и обыщите эти дома, нет ли там выживших, – приказала Рин ближайшему офицеру. – И побыстрее.
Она знала, что они там найдут. Знала, что ей следовало бы пойти самой. Но Рин не хватило смелости.
Она двинулась дальше. Ближе к центру города, около здания суда и торжественных церемоний, она обнаружила свидетельства публичных казней. Половицы на стене окрасились бурым, пятна запеклись уже много месяцев назад. Там, где когда-то, целую вечность назад, она прочитала свой результат экзамена кэцзюй и поняла, что поступила в Синегард, теперь валялась груда хлыстов.
Но трупов нигде видно не было. В Голин-Ниисе они лежали на каждом углу. Улицы Тикани были пусты.
И это вполне объяснимо. Когда цель – оккупация, трупы убирают. Иначе они начнут вонять.
– Великая черепаха, – присвистнул Суцзы, шагнув ближе. Сунув руки в карманы, он взирал на царящее кругом опустошение, как ребенок на воскресном рынке. – А они тут трудились не покладая рук.
– Заткнись! – рявкнула Рин.
– В чем дело? Снесли твою любимую чайную?
– Я сказала – заткнись!
Рин не могла позволить себе расплакаться у него на глазах, но едва дышала под давящим на грудь бременем. Голова закружилась, в висках стучало. Она вонзила ногти в ладонь, чтобы сдержать слезы.
Лишь однажды Рин видела подобное опустошение, и это ее почти сломило. Однако здесь было еще хуже, чем в Голин-Ниисе, потому что там почти все были мертвы. Она предпочла бы увидеть трупы, а не выживших, которые сейчас вылезали из уцелевших домов и щурились, как сбитые с толку животные, слишком долго прожившие в темноте.
– Они ушли? – спрашивали ее. – Мы свободны?
– Вы свободны. Они ушли. Навсегда.
Горожане встречали эти слова опасливыми, сомневающимися взглядами, словно ожидали, что мугенцы вот-вот вернутся и сокрушат их за безрассудство. Потом они осмелели. Все больше людей выползало из хижин, шалашей и укрытий, гораздо больше, чем Рин рассчитывала обнаружить живыми. По городу призраков пополз шепоток, и выжившие стали заполнять площадь, сгрудившись рядом с солдатами, поближе к Рин.
– Это ты?.. – спрашивали ее.
– Я, – отвечала Рин.
Она позволила им прикоснуться к себе и убедиться, что она реальна. Показала им пламя, отправив вверх тонкие спирали и узоры, молча передавая слова, которые не в силах была произнести.
«Это я. Я вернулась. Простите меня».
– Им нужно помыться, – сказал Катай. – Почти у каждого вши, которые скоро перекинутся на солдат, если мы ничего не предпримем. А еще их нужно как следует накормить, организуем раздачу пайков…
– Ты с этим разберешься? – спросила Рин. Собственный голос так странно звенел в ушах, словно шел из-за толстой деревянной двери. – Мне нужно… нужно идти дальше.
Катай прикоснулся к ее руке:
– Рин…
– Все прекрасно, – сказала она.
– Не стоит тебе проходить через это в одиночку.
– Но я должна. Ты не понимаешь.
Она шагнула в сторону. Катай знал, что творится у нее на душе, но не мог разделить это чувство. Тут дело было в корнях, в почве. Он не вырос здесь, не знал, каково это.
– Ты… займись выжившими. А я пойду. Прошу тебя.
Катай сжал ее руку и кивнул.
– Но будь осторожна.
Рин отделилась от толпы и скрылась в боковом переулке, пока никто не видит, а затем в одиночестве направилась к своему бывшему кварталу.
Она и не думала заглянуть в дом Фанов. Там все равно не осталось ничего родного. Рин знала, что дядюшка Фан давно умер. Тетушка Фан и Кесеги, скорее всего, тоже умерли – в Арлонге. Не считая Кесеги, об этом доме она вспоминала только плохое.
Рин пошла прямиком к дому учителя Фейрика.
В его жилище было пусто. Она не нашла следов учителя ни в одной из пустых комнат, как будто здесь никто и не жил. Книги исчезли, все до единой. Даже книжные шкафы пропали. Остался только маленький табурет, который, видимо, не пригодился мугенцам, потому что был каменным, а не деревянным.
Она помнила этот табурет. В детстве Рин сидела на нем столько вечеров, слушая рассказы учителя Фейрика о местах, которые не чаяла увидеть. Она сидела на этом табурете и в ночь накануне экзамена, рыдая в ладони, пока учитель ласково похлопывал ее по плечам и бормотал, что все будет хорошо. «Да у такой-то девочки? Все всегда будет прекрасно».
Возможно, он еще жив. Успел сбежать при первом признаке опасности, может находиться в каком-нибудь лагере для беженцев на севере. Напрягаясь изо всех сил, Рин представляла, что он где-то там, целый и невредимый, просто вне досягаемости. Она утешала себя этой мыслью, но поскольку не знала наверняка, да и вряд ли когда-либо узнает, не могла не терзаться.
Она почувствовала вкус соли на губах и поняла, что лицо мокрое от слез.
Рин яростно смахнула их резким движением.
«Зачем тебе так нужно его отыскать? – услышала она вопрос Алтана. – Какая теперь разница?»
Она же годами не вспоминала учителя Фейрика. Выкинула его из головы, когда шестнадцать лет назад Тикани стал для нее чужим, когда она, как змея, сбросила шкуру и превратилась из сироты войны в студентку и солдата. А теперь память цеплялась за жалкую и трусоватую ностальгию. Учитель Фейрик – всего лишь реликт, напоминание о былых временах, когда маленькая девочка пыталась зубрить классиков, а добрый учитель показал ей единственный выход из тогдашней жизни.
Она искала остатки жизни, которая уже никогда не вернется. И Рин слишком хорошо понимала, что ностальгия может ее убить.
– Нашла что-нибудь? – спросил Катай, когда она вернулась.
– Нет. Там ничего нет.
Рин решила разместить штаб-квартиру в главном комплексе мугенцев, частично по праву освободителя, а частично потому, что это было самое безопасное место в окрестностях. Прежде чем въехать, они с Суцзы лично обыскали каждую комнату, проверяя, не прячется ли где наемный убийца.
Но не нашли ничего, кроме хлама – грязной посуды, формы и брошенного оружия. Мугенцы как будто испарились, оставив все свои пожитки. Даже главный кабинет выглядел так, словно генерал просто вышел за порог на чашку чая.
Рин порылась в столе генерала, вытаскивая груды записок, карт и писем. В одном ящике она обнаружила листы бумаги с портретами одной и той же женщины, выполненными углем. Генерал явно считал себя художником. Рисунки были не так уж плохи, но генерал с болезненным усердием пытался запечатлеть глаза возлюбленной, пренебрегая анатомическими деталями. Каждый набросок сопровождало одно и то же мугенское слово «худи», означающее бабочку. Рин уже забыла, как это произносится по-мугенски. Скорее всего, это не имя, а ласковое прозвище.
А он был одинок, поняла она. Что он чувствовал, узнав о судьбе острова в форме лука? Когда узнал, что ни один корабль больше не отплывет обратно через море Нариин?
На сложенном листе бумаги, засунутом между последними двумя рисунками, оказалась записка. Мугенские иероглифы не сильно отличались от никанских и многое позаимствовали, хотя произношение было совершенно другим, однако Рин понадобилось несколько минут, чтобы продраться сквозь неряшливую чернильную запись и расшифровать содержимое.
Если это означает, что у меня сердце предателя, то пусть будет так, но я жалею, что император вызвал тебя на службу и забрал у меня. Все сокровища восточного континента, нет, даже все богатства вселенной ничего для меня не значат, если нет тебя.
Я каждый день молюсь, чтобы море вернуло тебя обратно.
Твоя бабочкаЭтот кусок был оторван от большого письма. Остальное Рин так и не нашла.
Копаясь в вещах генерала, она почему-то чувствовала себя виноватой. Но что еще удивительнее, ей казалось, будто она вторглась сюда без спроса. Она столько времени размышляла, как лучше убивать мугенцев, что сама мысль о них как о людях с надеждами и мечтами вызывала легкую тошноту.
– Ты только глянь на стены, – сказал Суцзы.
Рин проследила за его взглядом. Генерал вел подробный настенный календарь, заполняя его аккуратным мелким почерком. И куда более разборчивым, чем в письме. Рин пролистала календарь до первой страницы.
– Они прибыли сюда только три месяца назад.
– В это время он начал вести календарь, – поправил ее Суцзы. – Уж поверь, на юге они гораздо дольше.
Между ними повисло невысказанное обвинение. Она могла бы прийти на юг еще три месяца назад. Могла бы это предотвратить.
Рин давно уже смирилась с этими обвинениями. Она знала, что виновата. В тот день в Лусане она могла бы принять предложение императрицы, подавить восстание Вайшры в зародыше и повести войска на юг. Но вместо этого заигралась в революцию, а заработала лишь змеящийся по спине шрам и болезненную культю на месте ладони.
А ведь стратегия Вайшры была совершенно очевидна с самого начала, и Рин ненавидела себя за то, что не сумела этого разглядеть. Теперь, при взгляде в прошлое, становилось ясно, почему юг был обречен гореть, почему Вайшра отказался ему помогать, даже когда наместники-южане молили у его ног.
Он мог с легкостью предотвратить кровопролитие. Знал, что к нему на помощь придет гесперианский флот, и мог бы отправить половину армии в ответ на призыв умирающего народа. Но вместо этого намеренно покалечил юг. Ему не пришлось бороться за политическую власть с наместниками юга, всю грязную работу сделали за него мугенцы, он лишь позволил им. А потом, когда дым рассеялся, когда империя лежала в руинах, он мог бы пойти на юг с республиканской армией и выжечь мугенцев из дирижаблей и аркебуз. Но к тому времени автономия южан была бы уже полной нелепостью, уцелевшие пали бы перед ним на колени и почитали как спасителя.
«А если бы он тебе рассказал? – однажды спросил ее Алтан, призрак Алтана. – Если бы сделал тебя сообщницей? Ты бы перешла на другую сторону?»
Рин не знала. Тогда она презирала южан. Ненавидела собственный народ, с той самой минуты, когда увидела в лагере беженцев. Ненавидела их темную кожу, сельский говор без модуляций и испуганные, бессмысленные взгляды. Так легко было спутать ужас с тупостью, а ей отчаянно хотелось считать их тупыми, ведь она тупой не была и искала причину как-то отделить себя от них.
Тогда отвращение к самой себе было настолько глубоким, что, если бы Вайшра откровенно рассказал ей все детали плана, она сочла бы его не зловещим, а гениальным и рассмеялась бы. Если бы Вайшра ее просто-напросто не продал, Рин, возможно, до сих пор была бы на его стороне.
Где-то в животе свернулся кольцом гнев. Рин оторвала календарь со стены и смяла его в пальцах.
– Я была дурочкой в руках Вайшры. Мне не следовало полагаться на его добродетели. Но и он не рассчитывал, что я выживу.
Посчитав штаб-квартиру генерала достаточно безопасной, чтобы там обосноваться, Рин отправилась к городским борделям. Ей страшно не хотелось это делать, она проголодалась и устала, глаза и горло жгло от непролитых слез, ей хотелось лишь свернуться клубочком в уголке, с трубкой во рту.
Но теперь она – генерал Фан, знаменитая спирка, и в долгу перед выжившими.
Венка уже была там. Она начала тяжелую работу, разбираясь с местными женщинами. На холодном каменном полу уже блестели лужи воды из перевернутых ведер и валялись клочья густых темных волос, кишащих вшами, – женщин помыли и остригли наголо.
Венка стояла в центре квадратного двора, сложив руки за спиной, как муштрующий солдат сержант. Вокруг нее столпился мрачный кружок женщин в накинутых на тощие плечи одеялах, с расфокусированными бессмысленными взглядами.
– Тебе нужно поесть, – сказала Венка. – Я тебя не отпущу, пока что-нибудь не проглотишь.
– Не могу.
Девушке перед Венкой могло быть и тринадцать, и тридцать – кожа на хрупких цыплячьих косточках так натянулась, что точнее не определишь.
Венка схватила девушку за плечо, а другой рукой поднесла к ее лицу паровую булочку – так близко, что почти раздавила о губы.
– Ешь.
Девушка крепко сжала губы и с воем вывернулась из хватки Венки.
– Да что с тобой?! – гаркнула Венка. – Ешь! Ты должна подумать о себе!
Девушка высвободилась и попятилась, в ее глазах выступили слезы, она сгорбилась, словно в ожидании удара.
– Венка! – Рин поспешила к ней и оттащила за руку. – Что ты делаешь?
– А что, по-твоему? – Щеки Венки побелели от ярости. – Все остальные поели, а эта сучка считает, что слишком хороша для нашей еды…
Другая женщина обняла девушку за плечи.
– Она никак не может прийти в себя. Оставьте ее в покое.
– Заткнись! – Венка окинула девушку уничижительным взглядом. – Что, умереть хочешь?
После долгого молчания девушка робко покачала головой.
– Тогда ешь. – Венка швырнула ей булочку. Та отскочила от груди и упала на грязный пол. – Сейчас ты самая везучая девица в мире. Ты жива. У тебя есть еда. Тебя спасли от голодной смерти. Тебе просто нужно засунуть эту булку в сраный рот.
Девушка расплакалась.
– Прекрати, – приказала Венка. – Не будь такой жалкой.
– Ты не понимаешь, – задыхаясь, выпалила девушка. – Я не могу… Ты не можешь…