Макария

Посвящается моему племяннику и свёкру, чьи жизни унёс рак.

Глава 1

Опершись руками о кухонный стол, я мысленно болел за одну из капель, наблюдая, как она, опережая несколько других, спускается по стеклу. Наверняка каждый так делал. Это происходит бессознательно.

В детстве я из-за своей нетерпеливости бил пальцем по стеклу. Я думал, что таким образом подгонял понравившуюся мне каплю. В итоге все капли разом скатывались вниз, оставляя после себя тоненькие полосы влаги. С возрастом я не стал более терпеливым, но уже не тратил силы на вещи, исход которых не зависел от меня.

Из-за дождя за окном было видно лишь мерцание размытого фонаря. Слившись со светом этого фонаря, моя капля исчезла на долю секунды. Появившись, она вышла на финишную прямую, оставив все остальные капли позади себя. Исчезнув, она первой коснулась нижней рамы окна. Ребёнок, живший глубоко внутри меня, ликовал.

Дочь уже спала, а моя жена, помыв посуду после ужина, который мне пришлось поглощать еле тёплым, наливала кипяток в кружку. Она давно уже не сердилась на меня из-за того, что я вечно опаздываю на ужин. Она и раньше не ругалась из-за этого, но сейчас она уже и не ожидала увидеть меня вовремя.

– Держи, – спокойно сказала Мари, передавая мне в руки кружку кофе и садясь рядом со мной.

Повернувшись всем телом ко мне и подогнув колени, она поставила свои ноги на перекладину моего стула. Она подняла со стола свою любимую чёрную кружку с зелёным чаем и поднесла к своим губам. Мой старый тёмно-синий джемпер, который она постоянно носила дома в холодную погоду, закрывал её руки, оставив открытыми только пальцы. Её русые волосы, напоминавшие мне оттенок тёмного мёда, который переливается разными тонами, когда его начинаешь размешивать, мягкими волнами спускались чуть ниже плеч. Мне всегда так нравилось, как её волосы начинали завиваться после ванны. Она как раз вышла из душа, когда я пришёл домой, поэтому сейчас от неё веяло ландышами.

– О чём на этот раз задумался? – спросила она.

– Да ни о чём, – пробормотал я, переводя взгляд с её волос на свою кружку.

– Какой-то ты мрачный сегодня.

– Да всё в порядке, – отмахнулся я, – как обычно, я всё ещё мысленно на работе.

Я попытался выдавить из себя естественную улыбку, но, судя по всему, у меня это плохо получилось. На душе у меня была тяжесть, поэтому мне было сложно сделать непринуждённый вид. Глаза явно сдавали меня. Невозможно сделать счастливое лицо, если глаза всё равно остаются печальными. Ты собираешь всю силу воли, напрягаешь все свои нервные окончания, но выражение глаз не меняется, даже несмотря на то что в их уголках появились необходимые морщинки, которые должны создавать впечатление смеющихся глаз. Никогда не понимал, отчего так происходит. Но я понимал, что нужно всего лишь внимательно посмотреть человеку в глаза, чтобы узнать, о чём он думает на самом деле. Но это нужно делать до того, как ты задал ему вопрос, на который хочешь получить желанный ответ. Эта простая истина почти всегда помогала мне в работе. На допросах люди и без того нервничают, а когда пристально смотришь на них и неожиданно задаёшь нужный вопрос, то они уже не могут скрыть свою реакцию. Именно от этой реакции я и отталкиваюсь, расследуя убийства, похищения и другие преступления.

Несколько секунд Мари смотрела на меня испытующе. Теперь уже я ощущал себя как на допросе. Глубоко вздохнув, она поднесла кружку к губам и отпила глоток чая. В глазах у неё мелькнуло раздражение.

– Я завтра еду в аптеку, тебе не нужно уже покупать таблетки? – в её голосе прозвучал холодок.

– Нет, пока ещё есть. Зачем тебе в аптеку? Я мог бы завтра после работы сам заехать туда.

Она не знала, что таблетки, которые мне выписал Мистер Брайтон, я перестал пить уже как два месяца назад. Я не особо доверял всяким мозгоправам, поэтому с трудом согласился пойти к нему на приём. Жена заставила меня сходить к нему, когда я после очередного закрытого дела вдруг начал думать, что ошибся и настоящий убийца тридцатисемилетней женщины ходит на свободе. Я знал, что моя проблема не надуманная, а его диагноз ложный, но я покорно вынес и вынужденный отпуск, и лечение, на которое я якобы согласился, и шуточки коллег, которым доставляло огромное удовольствие подкалывать меня.

Но это всё в прошлом. Тогда я понял, что нет смысла доказывать психотерапевту то, что я не болен. Нужно только соглашаться с ним и делать вид, что следуешь его указаниям. И тогда это всё закончится намного раньше, чем, если я бы стал упираться и спорить.

Этот знаток утверждал, что у меня развивается мания преследования. По его словам, наибольшим моим страхом является опасение поступить неправильно и принять неверное решение. Он меня убеждал, что такие люди, как я, склонны обвинять других в собственных несчастьях, тем самым снимая с себя вину. В общем, бред полный! Нет у меня никакой мании преследования! Это ублюдок не то чтобы следил за мной, он делал вид, что следит. Он специально делал это так, чтоб я его видел. Я догадывался, что Морис знает о моих подозрениях, поэтому делает вид, что преследует меня, и, таким образом, как бы запугивает меня и издевается надо мной. Морис хотел, чтобы я начал нервничать. Я никогда не делал вид, что не замечаю его, но и паниковать из-за таких проделок я не собирался.

Вся проблема в том, что этот Морис – местный священник. Он был настоятелем в церкви. Тогда мы посадили его двадцатилетнего сына, который во всём признался. Парень описал, как встретил знакомую своего отца и поругался с ней из-за какой-то мелочи. Он даже не помнил причину их спора, с которого всё началось. Он рассказал, как в пылу ссоры ударил её кулаком по голове, от чего она сразу упала. Он говорил, что дальше ничего не помнил. Но зато он объяснил, из-за чего мог так бурно отреагировать на ссору с женщиной. Сын Мориса был сильно пьян. А пьян он был из-за того, что его девушка изменила ему. Узнал он об этом за пару часов до убийства.

Я помню, как даже опытных полицейских в тот день стошнило, когда труп женщины переворачивали на спину. Внутренности с характерным звуком вывалились наружу, а её лицо было похоже на кровавое месиво. Нас поразили вся дикость и звериная жестокость, с которой было совершено это убийство. Смотря на этого парнишку, я никак не мог представить, что он был способен на такое страшное преступление.

И вроде бы всё сходилось – он признался. Да и следы крови этой женщины присутствовали на его одежде и обуви, но я до сих пор не понимал, в какой же ярости нужно было быть, чтобы так раскромсать её одежду и тело. Никто не мог поверить в это, но и доказать обратное никто не смог. На вид парень не был особо крепким, да и психически неуравновешенным его никак не назовёшь. Даже если учесть тот факт, что в момент, когда человек чувствует адреналин, силы его необычайным образом увеличиваются в разы, я всё равно сомневался, что он смог сделать это.

Мне не давал покоя отец парня. Уж очень наигранно было горе у него на лице. Я всё понял наверняка, когда увидел в окно своего кабинета его лицо после допроса. Оно выражало безразличие. Даже не безразличие, скорее, раздражение. Будто его разбудили в субботу в пять утра звонком в дверь, чтобы прорекламировать новый пылесос.

Но доказать я бы ничего не смог. Его жена утверждала, что в тот вечер у них ужинал брат Мориса. После того как его брат ушёл, они с мужем недолго смотрели телевизор, затем прочитали молитвы и легли спать. Также это подтвердил брат Мориса и его соседи, которые видели, как он вышел из их дома.

Отец парня был очень набожным священнослужителем, поэтому не захотел видеться и разговаривать с сыном. И только мать парня один раз навестила его. Она всё время плакала. Мне не понравилось, что в её взгляде было написано, будто она винит во всём себя. Я слышал, как она просила у него прощение.

На суде никто из его родных не присутствовал. Он смиренно выслушал приговор, ни разу не посмотрев на присутствующих в зале суда.

После этого всё и началось. Я стал замечать рядом с собой явные признаки присутствия Мориса. Я стал нервным и подозрительным. И как назло, мне никто не поверил. Мне пришлось идти к Мистеру Брайтону, а после делать вид, что я пью эти дурацкие таблетки.

Чувствуя себя не совсем полноценным, принимая таблетки, которые мне выписал психотерапевт, я решил забросить это дело сразу же, как только закончилась первая упаковка. Мари я ничего не сказал, так как был уверен, что со мной всё в полном порядке. Я был убеждён, что не сын Мориса убил ту женщину.

– У меня противозачаточные закончились. Я собиралась ехать утром. Мне нужно принять их в обед, – ответила Мари на мой вопрос, выводя меня из моей задумчивости.

Она не смотрела на меня. Мари спустила ноги с перекладины моего стула и развернулась к столу.

Я начал уже забывать, что она категорически не хочет больше детей. Несколько раз я пробовал разговаривать с ней об этом, но это заканчивалось скандалом. Мало того что я так и не находил объяснений её упрямству, так ещё и оставался виноватым. Мне хватило пару раз таких скандалов, и я больше не лез к ней по этому поводу. К тому же это было вовсе не принципиально для меня. Я был благодарен ей за то, что у меня уже есть любимая дочь.

– Во сколько ты завтра домой? Нам с Софи ждать тебя на ужин? – спросила она после продолжительного молчания.

– Мне, наверное, придётся опять завтра задержаться.

Мари ничего не ответила. Она и не ждала от меня утвердительного ответа. Мари продолжала пить чай с невозмутимым видом. Иногда это меня даже беспокоило. Она уже давно делала вид, что ей всё равно.

– Помнишь, я рассказывал тебе про Акифа, которого обвиняют в убийстве жены и сына. Так вот, недавно я узнал, что его жена говорила ему, когда ещё была жива, что видела друга своего брата в городе. Но Акиф не поверил, что тот прилетел так далеко из Иордании только для того, чтобы отомстить им за честь семьи своего друга, – сказал я, решив нарушить гнетущую тишину, которая, по всей видимости, смущала только меня.

– Ты думаешь, её брат действительно отправил сюда своего друга, для того чтобы убить свою сестру?

– Вполне возможно.

– И всего лишь из-за того, что та оказалась не девственницей и сбежала с возлюбленным? – с насмешливым возмущением спросила она.

– Не просто не девственницей. В тот момент, когда родные собрались выдать её замуж, она была уже беременной. Когда она решилась рассказать об этом Акифу, то была уже на втором месяце беременности.

– А я-то думала, что эти средневековые законы со своими убийствами во имя чести уже давно забыты.

– Ну, знаешь, сразу отменить все средневековые законы шариата невозможно.

Мари смотрела вглубь своей кружки чая и молчала. Её глаза не выражали ничего. Только хладнокровное спокойствие. Мне захотелось больше рассказать ей о том, что я узнал за этот месяц поисков. Я многое выяснил о жизни и культуре этих людей, и мне захотелось поделиться этим с ней.

– В некоторых местах ещё сохранился обычай, согласно которому родственники жениха могут перебить всю семью невесты, если та оказалась не девственницей. И суд даст убийцам только условное наказание, так как бесчестье невесты считается смягчающим вину обстоятельством для такого тяжкого преступления.

Мари приподняла бровь и посмотрела на меня, но всё же ничего не сказала. Она внимательно слушала.

– Я недавно вычитал, что в некоторых местах жестоко забивают камнями потерявших раньше замужества девственность невест или изменивших мужьям женщин. Их закапывают так, чтобы они не могли двигаться. Ну а дальше сама можешь догадаться, что происходит.

– Это бесчеловечно. Но так поступить может только человек, – нахмурившись, ответила она.

И она была права. К сожалению, такие бесчеловечные поступки и определяют нас как людей. Только люди могут убивать из-за веры, предательства, денег и зависти.

– В любом случае я не верю, что человек, настолько любящий свою жену и ребёнка, может их убить. Я просто хочу помочь ему. Мне необходимо будет опять задержаться на работе.

Мари наконец-то улыбнулась и сказала: «Я знаю».

На следующее утро она уехала раньше меня. Пока я завтракал, обдумывая, что в первую очередь мне необходимо сделать сегодня, спустилась Софи. Она опять нацепила на себя эти бесформенные тряпки. Она их называет модными. Ей уже четырнадцать лет. В её возрасте девочки уже задумываются о том, как бы выглядеть привлекательнее для мальчиков. Пытаются быть более женственными. Она же мне говорит, что я ничего не понимаю в современной одежде. Видимо, я действительно немодный, раз уж не понимаю, почему девочке в наше время непременно нужно выглядеть как мальчик.

У моей дочери были чёрные волосы, как и у меня. Стрижку она постоянно делала одну и ту же. Спереди прямые пряди до плеч, а сзади они были чуть короче. Вроде она называла это «боб». Когда она в первый раз сказала мне название стрижки, то я подумал, что это было имя её парикмахера. Я понял, в чём суть, лишь через месяц, когда она собралась снова стричься. Тогда я спросил у дочери: «Ты опять идёшь к Бобу?»

С собой она постоянно таскала очки с большими круглыми линзами. Там были обычные стёкла, так как зрение у неё было отличное. В противном случае Мари бы не разрешила их носить ей. Вот для чего ей они?! В детстве мы издевались над теми, кто носил очки. Мы все называли таких детей очкариками, четырёхглазыми, ботаниками и тому подобное. А сейчас же детишки целенаправленно делают из себя фриков. Они намеренно надевают на себя всё самое нелепое, а ещё и гордятся этим. Странное поколение.

Она постоянно носила уродливые ботинки, смахивающие на армейские. Только в совсем жаркие дни надевала безобразные кроссовки с толстой подошвой. В них её ноги выглядели на три размера больше. Она походила на диснеевского персонажа, у которого тонюсенькие ножки и огромные ботинки.

Видимо, она прочла по моему лицу, о чём я думаю. Состроив гримасу недовольства, она закатила глаза так, будто хотела сказать: «Ну что опять?» Нацепив на себя куртку и шарф, Софи поспешно направилась к двери. Её подруга уже ждала её на улице.

– Я ушла, – бросила она через плечо уже у самой двери.

– Шапку надень! – крикнул я для закрывшейся двери.

Вздохнув, я поднялся из-за стола и направился на улицу к машине.

Переходный возраст является одним из самых мучительных периодов в жизни. Как для подростка, так и для его родителей. В этом возрасте Софи думала, что она уже совсем самостоятельная. Хоть она и была всегда чересчур уж взрослой для своих лет, но, по крайней мере, раньше она слушалась меня. А я так всегда гордился тем, что у меня дочь в свои годы такая по-взрослому спокойная и рассудительная. Я всё время дивился тому, насколько она была проницательна в свои годы. Смотря на вещи сквозь свою детскую наивность, она могла разглядеть суть таких вещей, о которых я никогда бы не догадался сам.

Я часто слышал от других родителей, что пока дети не повзрослели, они видят мир удивительно правильно. Вот и Софи, пока не начала взрослеть, пугала своей проницательностью. Хорошо, что она ведёт теперь себя как нормальный ребёнок, хоть и не очень послушный.

На улице было довольно прохладно. Вчерашние лужи уже покрывались тонкой корочкой льда. Скоро совсем похолодает и всё покроется слепящей белизной снега.

По пути на работу меня никак не оставляло гнетущее чувство, которое с каждой минутой усиливалось. К сожалению, мне было уже знакомо это ощущение. Оно было частым спутником в моей жизни.

Остановившись на светофоре, я ощутил, как к горлу что-то подкатывает. Будто огромные щупальца медленно обхватывали мою шею, плечи, а затем и голову, с каждой секундой усиливая хватку. Мой череп трещал от давления, а дышать становилось труднее. Воздух просто не поступал мне в лёгкие, хоть я и пытался дышать глубже. Через минуту давление начало медленно отступать. Я почувствовал лёгкое облегчение. Это было похоже на ощущение, когда ты долгое время терпишь неудобства из-за того, что на твоём плече лежит голова спящего ребёнка. Плечо у тебя затекло, но ты не хочешь будить его, поэтому не двигаешься и терпишь. И вот, когда ребёнок наконец-то проснулся и поднял голову, ты ощущаешь отступающее давление, которое сменяется ощущением покалывающей лёгкости в плече. Это ощущение окутывало меня всего. Я почти не дышал. Мой организм будто и не понимал, что для того, чтобы остаться в живых, ему необходимо намного больше воздуха, чем поступает сейчас. Как бы я ни пытался, но лёгкие не хотели работать так, как положено. Я ощутил дурман. Паника отступала. На смену ей пришла апатия. Теперь мне и не хотелось дышать. Более того, мне не хотелось двигаться. Я чувствовал отрешённость ко всему происходящему вокруг. Я будто впитывал умиротворение. Единственное, чего я сейчас хотел, это закрыть глаза и больше их не открывать.

Раздался сигнал машины, стоявшей за мной. Она вырвала меня из оцепенения. Удивительно, но я мгновенно пришёл в себя. Схватившись за руль, я тронулся с места, пытаясь сосредоточиться на дороге. Приступ длился от силы полминуты, но мне показалось, что меня уносило в это забытьё целую вечность.

Подъезжая к работе, я краем глаза заметил старенький серый пикап. У себя в голове я отметил, что уже видел эту машину вчера вечером. Только сейчас она стояла с другой стороны здания. Такой же автомобиль был у Мориса. Солнце располагалось как раз позади этой машины, поэтому я не мог рассмотреть лицо водителя. По силуэту я понял, что это был мужчина. Определённо это был Морис. Рано или поздно он доведёт меня своими выходками и очень пожалеет об этом. Я ещё докажу его причастность к убийству той женщины.

По обыкновению, я сделал вид, что не заметил его. Пусть тешит своё самолюбие тем, что так ловко следит за мной, что я даже не подозреваю о его существовании.

На работе я первым делом достал дело Акифа. Я соображал, как можно подтвердить то, что он мне рассказал. Имя предполагаемого убийцы он не помнил, а приметы, которые он назвал, были весьма скудны. Неизвестно, когда он мог прибыть в страну. Также не понятно, здесь ли он до сих пор. Единственным способом найти его было отыскать любые признаки прибытия этого человека в страну.

Акиф не слишком охотно сотрудничал с нами. Всем было ясно, что даже если его оправдают, то для него, по сути, ничего уже не изменится. Жену и сына уже никто не вернёт.

В этот момент в кабинет постучалась Лора. Это была стажёрка. Она недавно появилась в нашем отделе. Совсем молодая. Она старательно пыталась со всеми подружиться. Поначалу я думал, что это было из-за её наивности, но потом понял, что это был способ втереться во всеобщее доверие. И ей это неплохо удавалось.

– Доброе утро, Артур! Не отвлекаю? – сказала она, широко улыбаясь и входя в кабинет.

Улыбка у неё была шикарная: ровные белые зубы и красивые полные губы. Её улыбка притягивала взгляды как мужчин, так и женщин. Она и сама знала, что когда улыбалась, люди невольно начинали восхищаться ей. Забавно было видеть, как взрослые мужики млели перед ней, как только ей что-то было нужно. Наверняка в школе учителя многое ей прощали за её милую мордашку.

Поначалу и я клюнул на её смазливую внешность, считая, что она была скромной и очень позитивной девушкой. Но за долгие годы работы детективом я неосознанно начал подмечать детали, которые обычно не бросаются людям в глаза, такие как уголок рта и морщинка возле глаза, которые, на секунду появившись, открывают её брезгливость по отношению к рядом стоящему человеку. Или нахмуренные брови и преувеличенная забота о человеке, которого она даже не знает. Можно долго перечислять то, из-за чего я очень быстро поменял своё мнение о ней, но это не изменит того, что остальных людей она продолжает водить за нос. И я говорю про тех, кто по сути своей профессии обязан сразу видеть в людях все их наклонности, повадки и привычки.

Открыто пользуясь своими чарами, она постоянно манипулировала людьми. И не только мужчинами. Женщины хоть и видели в ней соперницу, но также велись на её невинные глаза. Для них она была дочерью и младшей сестрой, которую нужно подбадривать и направлять. Думаю, именно поэтому у неё всё время было такое приподнятое настроение. Она была всеобщей любимицей.

Волосы у Лоры были густые, длинные и чёрные как смоль. Она всё время заплетала их в длинную косу. Только один раз я видел её с распущенными волосами. Это было, когда я встретил её в магазине после работы. Был поздний вечер, и я заскочил после работы за продуктами, которые Мари попросила купить. Лора же, ссылаясь на плохое самочувствие, ушла с работы ещё в обед. Я видел, как старательно она изображала боль в животе. И, естественно, ей поверили. Люди не могли даже заподозрить, что этот ангелок с глазами цвета янтаря, переливающегося на солнце, может солгать.

В магазине же я её застал очень бодрой и оживлённой. На ней были обтягивающие джинсы и ярко-бирюзовая рубашка, заправленная за пояс. Рубашка была расстёгнута почти на все пуговицы, из-за чего была видна белая обтягивающая майка. Губы у неё были накрашены кроваво-красной помадой. Такая маленькая деталь, как распущенные волосы и накрашенные губы, всегда приковывают взгляд к симпатичной девушке. На работу Лора никогда не красилась. До этого момента я её и не воспринимал как женщину. К тому же ей было всего двадцать четыре, а мне – уже тридцать семь. На тот момент я ещё считал её простоватой девушкой, хоть немного и эгоистичной, поэтому тот контраст, который мне открылся в тот вечер, слегка ошеломил меня.

В руках у неё были весьма тяжёлые сумки с покупками. В этом я убедился, когда помогал ей донести их до машины. А она тем временем призналась мне, что сбежала с работы для того, чтобы подготовиться к вечеринке. Она устраивала её в своей съёмной квартирке. Это была вечеринка в честь приезда её друзей из другого города. Именно поэтому ей и пришлось соврать. Она не постеснялась мне рассказать всё это, полагая, что виноватый взгляд и извиняющийся тон её голоса заставят меня растаять и ничего никому не сказать. Я и не собирался никому про это говорить, но не потому, что она этого хотела, а потому, что мне попросту было плевать на это.

Тогда мы поболтали совсем недолго. Сейчас я даже не вспомню, о чём мы разговаривали. В тот момент я был заворожён её губами, которые быстро шевелились, рассказывая мне что-то.

Ночью после нашей встречи я почти не спал. Всю ночь мне не давал покоя образ Лоры. Я корил себя за свои мысли, но не мог заставить себя убрать из головы её красные губы.

– Я принесла тебе кофе, – всё тем же жизнерадостным голосом сказала она, вырывая меня из моих воспоминаний.

Она поставила пластиковый стаканчик передо мной. Сама же опустилась на стул и, прихлебнув из своего стаканчика с кофе, очередной раз широко улыбнулась.

– Спасибо. Я как раз никак не могу проснуться.

Её янтарные глаза смотрели на меня в упор.

– Ты до сих пор ломаешь голову по поводу того араба? Разве Клайд не должен был проверить базы данных авиакомпаний? – небрежно спросила она.

– Он этим и занимается. Так же, как и я, он делает всё возможное.

– Понятно, – сказала она безразлично, не забыв при этом закатить глаза.

– Что? – с лёгким возмущением спросил я. – У тебя сомнения по этому поводу? Или ты не веришь в его невиновность?

– Не в этом дело, – слегка помедлив, а затем, добавив, она сказала: – я просто думаю, что это бесполезно. Вы ищите иголку в стоге сена. Неизвестно, в каком месяце он прилетел и вообще здесь ли он до сих пор. Сотни людей подходят под описание. А если предполагаемый убийца уже не в этой стране, то считай, что вы уже не оправдаете того, второго араба.

Не успев начаться, меня уже стал раздражать этот разговор. А точнее, с какой лёгкостью она отзывалась о несчастье других. Особенно меня возмущала её подчёркнутая небрежность, когда она говорила: «араб». В момент, когда она произносила это, у неё на лице появлялась пренебрежительность. Будто все, кто ниже среднего класса, недостойны от неё даже минимальной жалости, а уж тем более помощи.

Чтобы не отвечать ей и тем самым не выдавать своего раздражения, я взял кофе и начал пить. Смотря в пустоту, я делал вид, что задумался о чём-то важном. На самом деле, я думал о том, что все красивые люди от природы эгоистичны. Они с самого детства растут с чувством собственного превосходства над другими. И понимают, что имеют преимущество над другими, менее симпатичными детишками. И в этом виноваты окружающие. Их больше любят воспитатели и учителя, им прощают манипуляции и шалости, и даже если они нашкодят, то родители, скорее всего, просто будут умиляться проделкам своего эгоистичного ангелочка. В конечном итоге они вырастают циничными взрослыми, которые уже не могут жить без того, чтобы ими не восхищались.

И тут я вспомнил Мари. Она никогда не была эгоистичной и циничной со мной. Она любила и ценила меня. Моя теория рухнула в ту же секунду, как только я представил ласковые глаза своей жены. Наверняка это было самое быстрое ниспровержение своей же теории, которую когда-либо выдвигал человек. Я усмехнулся про себя.