Там, где меняют законы

– Бред собачий, – сказал Извольский, – никто на него не нападал. Наверняка рекламу себе устроил. Если на него нападали, почему его не убили?

– На него напали, – сказал Черяга, – хотели его убить или напугать, я не знаю, но на него вчера напали. И охранника его покалечили.

Извольский пожал полными плечами.

– А вы знаете, что в этого мэра стреляли еще два месяца назад, когда ни о каких пикетах не было речи? Тоже я? Вы хоть знаете, что такое чернореченский мэр? У него раньше была сеть магазинов, «Арика», так когда он к власти пришел, все эти магазины льготный кредит от городской администрации получили. Курочкин держал четверть торговли в городе, а теперь держит четыре четверти. Знаете, сколько народу его из-за этого хочет загасить? Кстати, с этим кредитом областная прокуратура тоже пробовала разбираться. И тоже, представьте себе, ничего не нашла.

– Спасибо за информацию насчет мэра, – согласился Денис, отметивший про себя, как быстро Извольский, поначалу утверждавший, что покушения на мэра вовсе не было, сменил линию защиты, – но проблема в том, что киллеры рассуждали с ним как раз о забастовке.

– И что? Это, извините, называется алиби. Кто убил мэра? «А вон те, которые против забастовки».

– И опять же-таки. Мэра еще не убили. И он сам полагает, что дело в забастовке.

– Он полагает? – расхохотался директор. – Это он вам, извиняюсь, очки втирал. Простите, запамятовал, как вас зовут?

– Денис.

– Так вот, Денис, у меня с господином Курочкиным отношения исторически не сложились. Мы не сошлись характерами на почве одного внесенного господами Курочкиным и Лухановым – это местный профсоюзный босс – законопроекта, каковой законопроект преполагал обложить металлургические предприятия области пятипроцентным налогом с выручки на нужды шахтеров.

– Они что – депутаты областного собрания?

– И они депутаты, и я депутат, и мне кучу денег пришлось потратить на то, чтобы этот закон зарубили.

– А шахтеры как же?

– Вы знаете, Денис, я плачу налоги. Я плачу тридцать пять процентов от прибыли. Четыре процента выручки. Двадцать процентов НДС. У меня нет лишних денег, которые я мог бы взять и отдать шахтерам. А у правительства нет других денег, кроме тех, которые оно взяло у меня и всех остальных.

Пухлые щеки Извольского порозовели. Крупные пальцы сжались в кулак. Директор по прозвищу Сляб явно сел на своего любимого конька. Голос его креп и ширился, и даже испуганные телефоны в кабинете замолчали, слушая любимого начальника.

– Если я правильно помню, – насмешливо продолжал Извольский, – то предприятие – это такая штука, которая зарабатывает деньги. А здешние шахты – неприбыльны. Толстый пласт – три метра – прибылен, добыча открытым способом – прибыльна, коксующийся уголь – прибылен. А в Чернореченске уголь энергетический, пласт восемьдесят сантиметров, а добыча в шахте, в которую только спускаться надо три часа. Понимаете – кончилось время угля. Наступило время газа. Потому что газ – это такая штука, что взял, проткнул дырку в земле, вставил трубу – по трубе свистит. А уголь зубами грызть надо.

– Так что же – пусть люди подыхают?

– А вы знаете, лет этак пять тысяч назад люди делали орудия из кремня. А не из металла. Вы вот представьте себе какое-нибудь доисторическое племя, и вылезает один бородатый в шкурах против другого бородатого в шкурах, и говорит: «Вот Вася делает теперь орудия из бронзы, а я – из камня. И у меня работы по этому поводу нет. Пусть Вася возьмет половину своего заработка и отдает мне, в качестве компенсации». Если бы наши предки так рассуждали, где бы мы были сейчас? А все в том же каменном веке. Так почему мы ведем себя глупее дикарей? Почему мы спонсируем каменные орудия за счет железных? Сейчас, здесь, в области – дешевле обогревать дома газом, а не углем! А мы этот уголь еще куда-то везти хотим!

Что такое субсидии угольщикам? Это деньги, которые украли у тех, кто работает хорошо, и отдали тем, кто работает плохо. Сидит каждый угольный директор и думает: чем хуже я буду работать, тем больше мне дадут денег.

Кому это выгодно? Тому, кто распределяет деньги. И по какой-то причине половина этих денег по дороге пропадает. В результате я загибаюсь от налогов, шахтеры загибаются от бедности, а чиновники жиреют. Только попросишь сократить субсидии, сразу вой: вы бедных шахтеров ограбили! Вы их работы собираетесь лишить!

А у меня второй год лежит проект нового прокатного стана. И если бы десятую часть того, что я в налогах заплатил, мне бы оставили – я бы этот стан выстроил. И работало бы на нем три тысячи человек. Пожалуйста, все шахтеры, которым восемь месяцев не платят – приходите ко мне и работайте на новом стане. И получайте тысячу баксов в зубы. Нет, так не пойдет. Мы у тебя деньги на прокатный стан заберем, девять десятых сами сожрем, а десятую часть отдадим шахтерам. А потом шахтеры от голода устроят забастовку, твой завод не получит кокса, батареи накроются, и завод можно будет закрыть. Ни стана, ни завода, ни шахтеров. Вот логика! Вот полет мысли! Вот экономическая прозорливость!

Пронзительный писк телефона прервал поток директорского красноречия. Извольский схватил трубку.

– А? Да?

И, немного погодя:

– Нет, не могу! Занят! Пусть ждет в предбаннике!

Шваркнул трубку на стол и вдруг неожиданно вынул из стола красную пластиковую папку.

– Держите!

– Что это?

– Документы по программе «Лира».

Денис заинтересованно листал страницы. Папка была пухлой и толстой, и документы в ней, как с первого взгляда заметил Денис, были отборные, как зимняя клубника в дорогом супермаркете. Такие документы могли бы сделать карьеру любого следователя, – ежели ему будет приказано изобличить угольных воров.

– Да потом посмотрите, – нетерпеливо сказал Извольский. – А по поводу этого закона в помощь шахтерам, который предлагали мэр и Луханов. От этого закона мой завод бы подох, а шахтерам, будьте уверены, ни копейки бы ни перепало. Что в областной бюджет попало, то пропало. А отличительной чертой законопроекта было поступление денег даже не в бюджет, а во внебюджетный фонд, руководил которым, вы будете смеяться, все тот же господин Луханов. Защитник интересов рабочего класса. Кстати, сейчас вопрос о фонде снова всплыл.

Денис перелистнул очередной контракт, сколотый степлером, и с удивлением обнаружил, что не все в папке занимали документы. Внизу под бумагами лежал прозрачный пластиковый пакет, а в этом пакете лежали увесистые пачки долларов. Их было ровно десять штук, видимо, по десять тысяч каждая, и семь из них лежало внизу, а три выпирали сверху. Денис открыл рот и уставился на Извольского.

– Берите-берите, – сказал директор, – это все ваше.

Денис пожал плечами и выложил пластиковый пакет с долларами на стол Извольскому.

Извольский сглотнул и вдруг неожиданно сказал:

– Черяга. Денис. Мне откуда-то ваша фамилия знакома.

– У меня брата позавчера убили, – ответил Денис, – когда стреляли по пикету. Вадима.

Каменное лицо Извольского ничуть не изменилось.

– Приношу соболезнования, – сказал он, – только я этого не делал. Там, говорят, какие-то отморозки подъезжали на «Бехе»…

– «Бехе» или «Мерсе» с ахтарскими номерами, – подтвердил Денис, – почему бы вам не отдать приказ их отыскать?

– Отдать приказ? Я руковожу заводом, а не УВД.

– В самом деле? Но судя по рассказам о том, как гаишники перекрывают для вас трассу, вы руководите в городе очень многим. В том числе и УВД.

– Отдай папку, – сказал Извольский.

– Что?

– Папку с «Лирой» отдай, твою…! Я не затем за эти документы платил, чтобы копия лежала на столе чернореченских бандитов!

Кровь бросилась Черяге в лицо.

И неизвестно, что бы он ответил директору, если бы в этот момент дверь кабинета не распахнулась, и на пороге не показалось новое действующее лицо: крепкий парень лет тридцати с кошачьей походкой борца и крутыми, как круг пошехонского сыра, плечами.

– Ну че ты меня в предбаннике маринуешь? – сказал парень, – я тебе кто, мэр?

Извольский отчаянно взглянул на следователя и густо покраснел. Смотреть на краснеющего Извольского было так же удивительно, как смотреть на краснеющего гепарда.

– Всего хорошего, – сказал Черяга, вставая, – вы, Вячеслав Аркадьевич, кажется, сказали, что с урками не водитесь. Сей субъект, очевидно, является плодом моего собственного воображения. Имею честь оставить вас наедине с моей галлюцинацией.

И прежде, чем Извольский успел опомниться, вышел из кабинета, сжимая в руках красную папку.

Едва за следователем захлопнулась дверь, Извольский в бешенстве обернулся к новому посетителю и заорал:

– Я сказал – подождать в приемной? Если я говорю – ждать в приемной, ты будешь ждать в приемной! И мэр будет ждать в приемной! И представитель президента будет ждать в приемной – понял?

Водянистый взгляд новоприбывшего смерил директора с ног до головы.

– Понял, – сказал он, – а только вчера ко мне Кунак приходил. Предъяву делал.

– Какой такой Кунак?

– От Негатива. Зачем, спрашивает, Чижа завалили?

– Какого Чижа? – с досадой сказал Извольский.

– Вчера двоих загасили, забыл? Один шахтер, а другой Чиж – бригадир Кунака. Он пикетчикам рубон вез.

– А я тут при чем? Я тебя что, людей Негатива убивать просил?

– Да не кипишуй! Кто же знал, что он под хлеборезку сунется… В общем, недовольны ребята. На разбор зовут.

– Это твои проблемы.

– Что значит – мои? Мне, что ли, эта забастовка мешает?

– Слушай, Премьер! Ты мне обещал, что пикетчиков к завтрашнему утру не будет? Обещал? – спросил Извольский. – Где твои обещания – в заднице?

– Ну значит так, – усмехнулся Премьер, поднимаясь, – будет разбор, я скажу, что все в норме, перед Негативем извинюсь, а с Чижом косяк на тебе.

– Что значит – на мне? Его кто убил? Я?

– Заказывал – ты. Я тебя защищать не буду. Ты меня за лоха держишь. Сначала подписал на пикетчиков, а теперь – в кусты?

Лицо Извольского побледнело от ярости.

– Я ни в какие кусты не лезу, ясно? Ты мне обещал снять пикеты – ты их снимешь. А если ты меня сдашь своим коллегам по цеху, то мне Могутуев знаешь как давно предлагает холку тебе намять?

Могутуев был начальник городского УВД.

– И как же я пикеты сниму? – спросил Премьер.

– Это твои проблемы. Я тебя не спрашиваю, как мне сталь прокатывать?

Премьер пожал плечами и вышел из кабинета.

Спустя пять минут после ухода Премьера на столе Извольского замигала лампочка селектора, и тонкий голосок секретарши сказал:

– Вячеслав Аркадьевич! К вам Мисин!

Мисин был владельцем магазина компьютерной техники и школьным приятелем Извольского. Деньги на обзаведение он получил от карманного заводского банка.

– Я занят! – сказал Извольский, но в эту минуту дверь кабинета распахнулась, и Мисин показался на пороге. Был он растрепан и изумлен, и глаза его за черепаховыми очками готовы, казалось, были наполниться слезами.

– Ну что такое? – с досадой спросил гендиректор.

– Слава! Ко мне пришли ребята Премьера, сказали, что я им должен!

– Извини, Сашок, – сказал Извольский, – ты со своими долгами разбирайся сам.

– Да не в том смысле должен! Сказали, что мне надо им платить! Все на нашей улице платят – и мне положено!

Извольский мгновение помолчал.

– Слушай, а при чем тут я?

– Но я же… я же никогда не платил! Ты – моя крыша!

Лицо Извольского ничего не выражало.

– Ты что-то перепутал, – сказал он, – я директор завода, а не охранного предприятия.

Мисин несколько секунд молчал. Глаза его растерянно мигали.

– Значит, это правда? – спросил наконец Мисин.

– Что?

– Что ты нанял Премьера разогнать шахтеров? А за услугу отплатил нами… всеми нами…

Рука Извольского легла на перемигивающийся огоньками селектор.

– Ты сам уйдешь? – спросил директор, – или мне охранников позвать?

Мисин поднял глаза на школьного приятеля. Извольскому было нелегко выдержать этот взгляд. Но от выдержал.

– Зря ты это делаешь, Слава, – тихо сказал Мисин, – зря ты связываешься с братвой. Они тебя до костей сожрут. Они тебе еще Никишина не забыли.

Повернулся и вышел из кабинета.

Шикарный кабинет директора комбината находился в торце недлинного просторного коридора. Справа и слева шли кабинеты замов. У самого конца коридора табличка возвещала: «П.Е.Чаганин – председатель совета директоров».

Это был кабинет бывшего генерального директора комбината, ныне оставленного на заводе приживальщиком.

Черяга подумал и вошел внутрь.

В приемной Чаганина сидела такая же хорошенькая секретарша и мурлыкал такой же мощный компьютер. Разница была только в том, что в приемной Извольского стояла очередь, как за колбасой, а в приемной Чаганина не было ни одного человека. Секретарша, казалось, была настолько удивлена появлением Черяги, что выпустила из рук мышку, и из компьютера тут же донесся чей-то громогласный вопль.

– Ну вот, – с упреком сказала секретарша, глядя на нежданного посетителя, – опять меня убили.

– А можно поговорить с Петром Евграфовичем? – спросил Черяга, не представляясь.

– А его здесь нет. Он на Воронина.

– На Воронина – это другой офис?

– Да нет, дома он.

Черяга украдкой взглянул на часы: была половина двенадцатого.

– И сегодня он не появится?

– Да вряд ли, – пожала плечами секретарша, – или передать чего?

– Не надо. Я позже зайду, – промолвил Черяга и вышел из пустого предбанника, чем-то неловимо напоминавшего склеп.

Спустя двадцать минут темно-зеленый «Мерс» остановился у автобусной остановки на улице Воронина. Улица, на беду Черяги, оказалась длинной и застроенной сплошь девятиэтажками, и Черяга даже пожалел, что, не желая привлекать к себе внимание, не спросил адреса бывшего генерального.

На остановке двое мальцов в драных штанах пили из горлышка кока-колу, да толкся пожилой пенсионер с сеткой.

– Эй, ребята, – Черяга высунул голову из «Мерса», – а где здесь Чаганин живет?

Молодое поколение ничего про Чаганина не знало, а пенсионер тут же откликнулся:

– А прямо и в подворотню, сынок, сразу за магазином «Молоко». Он со мной в соседнем доме.

Черяга галантно предложил подвезти пенсионера, и тот опасливо взгромоздился в его автомобиль. В сетке жалобно звякнула бутылка кефира.

– Как жизнь, дел? – полюбопытстовал Черяга, – пенсию не задерживают?

– Да так, – сказал пенсионер, – которая российская, ту задерживают, а надбавку заводскую платят.

– А велика ли надбавка?

– Пятьсот рублей.

– А вы с завода?

– Да тут все с завода, милый.

– А что, Петр Евграфыч хороший директор был? – полюбопытствовал Черяга.

– О! Это не директор был, а золото! По всем цехам пройдет, у кого что и как расспросит! Вот, помню, в семьдесят четвертом году…

И старик пустился в рассказ о том, как в семьдесят четвертом году директор лично вручил его цеху переходящее красное знамя и как при этом билось сердце рабочих, исполненных чувства своего высокого предназначения.

– А новый – Извольский? – спросил Черяга, – вы его еще застали?

– А что новый! – с визгливой обидой сказал старик, – молодой еще. Глупый. Наглый. Тридцать четыре года мужику, а завод уже ему принадлежит. Почему ему, а не мне?

Черяга помолчал.

– А добавку к пенсии кто начал платить – Петр Евграфыч или Извольский? – спросил он.

– Да что добавка! На миллион украл, а на грош делится, – с обидой ответил старик.

Бывший директор Ахтарского металлургического комбината Петр Евграфович Чаганин жил на четвертом этаже обыкновенной заводской девятиэтажки, в подъезде с выкрученной лампочкой и за дверью, обитой видавшим виды дерматином.

Черяга долго и безуспешно давил на кнопку звонка. Если бы не телевизор, который громко орал за дверью, он бы решил, что в квартире никого нет. Наконец Денис, отчаявшись, забарабанил в дверь. Телевизор щелкнул и умолк, за дверью послышалось шарканье шлепанцев, и женский голос спросил:

– Вам кого?

Денис поднес к дверному глазку раскрытое удостоверение.

– Я бы хотел поговорить с Петром Евграфовичем.

Дверь распахнулась на ширину цепочки, из-за цепочки вылезла старческая рука, и зацапала удостоверение.

Через минуту цепочка была снята.

– Проходите, проходите, – сказала полная седая женщина в пестром бесформенном платье, обвязанном фартуком.

Тут же Денис был введен в уютную гостиную, обставленную в типичном стиле 70-х годов: польская хельга во всю стену, в хельге – горки хрусталя и посуды, покойные кресла и журнальный столик, на котором стояли конфеты, чай и коньяк.

В креслах сидели двое: высокий сухой старик в тренировочном костюме и шлепанцах, и другой, в чопорном черном костюме – явный гость.

– Присаживайтесь, Денис Федорович, – проговорил старик в шлепанцах, будем знакомы, я Петр Евграфович, а вот это Миша Селиверстов, зашел на чаек, между прочим – бывший первый секретарь горкома, прошу любить и жаловать. Так какими же судьбами московскую прокуратуру занесло в наш изъеденный смогом край?

– Забастовка, – объяснил Черяга, – разбираемся, куда деньги угольщиков делись.

– Ну, это вы у угольщиков и спрашивайте, – рассмеялся Чаганин.

– Вы слышали, что вчера обстреляли пикет, а потом чуть не убили чернореченского мэра?

– Там еще, кажется, профсоюз обстреляли?

– Мэр уверен, что это было сделано по приказу Извольского.

– А, вот откуда ноги растут! А что Слава?

– Утверждает, что чернореченский мэр воспользовался случаем, чтобы свести с ним счеты, а стреляли в мэра из-за его жадности.

Глаза Чаганина вдруг молодо взблеснули, и Черяга понял, что этого человека еще рано записывать в пассив.

– Так зачем же вы пожаловали ко мне, молодой человек?

– Спросить, кто говорит правду – мэр или Извольский.

– Да тут и спрашивать нечего, – заявил бывший секретарь горкома, – Сляб сам бандит! Он знаете, кого поставил мэром Ахтарска? Своего зама и поставил, фальсифицировал выборы и мне угрожал, чтобы я снял кандидатуру…

– Да будет! – досадливо отмахнулся бывший генеральный, – ты шесть процентов собрал, кому ты нужен был – угрожать?

И замолчал.

– Петр Евграфович, – осторожно сказал Черяга, – если Извольский стрелял в пикет, то он же ведь не сам это делал? Значит, у него должны быть прочные связи в этих кругах? Вот когда вас убрали с поста генерального – вам угрожали?

– Да ему… – вскинулся было опять бывший секретарь горкома.

– Помолчи!

В комнате наступила тишина. Было слышно, как за стенкой, на кухне играет радио и скворчит поспевающая к ужину картошка. Чаганин мелкими стариковскими глоточками пил чай.

– Нет, мне не угрожали, – сказал Чаганин, – то есть звонки и все прочее было, но, по правде говоря, я сам парочку таких звонков организовал – Извольскому. Слава человек чистый, без криминала. Никто за ним никогда не стоял и с бандитами он связываться не хотел. И зачем ему, скажите на милость, бандиты, если все гаишники в городе ездят на машинах, подаренных комбинатом и прокуратуру за счет АМК отремонтировали?

Чаганин помолчал и снова отхлебнул чаю.

– Вы про историю с Никишиным слыхали? – спросил он.

– Это которого братки губернатором хотели сделать?

– Ну да. Ведь это Слава его вылил в канализацию. Очень качественно и навсегда. Согласитесь, после этого ему с братками как-то не с руки было дружить, а?

Черяга промолчал.

– Есть у нас один человек по кличке Премьер, – сказал бывший директор, – негласный хозяин группы фирм «Доверие». Комбинату он несколько раз помогал, когда надо было выбивать долги за тридевять земель. Еще при мне помогал. Когда меня с комбината попросили, Премьер мне предлагал помощь. Мол, давай возьмем Сляба, посадим на цепь и будет держать до тех пор, пока он не подпишет бумажку о том, что половину этой своей фирмочки он продал. Только вот такой интересный момент – продать эту долю Извольский должен был не мне, а Премьеру.

– То есть Премьер хотел воспользоваться раздором на комбинате, чтобы заполучить его для себя? – уточнил Черяга.

– Ну, для себя или для братвы, я не разбирался, – сказал бывший генеральный, – а только Премьер уже тогда был человек серьезный и отомстить я Славе мог по полной программе. Но вы знаете, я старый человек, и я, наверное, воспитан в дурных социалистических принципах и прочей отжившей дряни – но мне как-то жутко показалось, что пятый по величине в мире металлургический комбинат будет работать на общак. В общем, я отказался.

– А Извольский? Он об этом знает?

– Я ему об этом рассказал.

– И какие у него были после этого отношения с Премьером?

– Нормальные. Премьер ему поклялся, что ничего такого не было, и что это я придумал для того, чтобы разжалобить Славу. Мол, мне от его жалости лишняя копейка перепадет.

– И Извольский ему поверил?

– Поверил не поверил, а деньги на милицию стал давать. Он, Премьер, и потом на Славу работал, но дальше приемной Слава его не пускал. Так, заместо собачки держал: туфли там принести или долг просроченный выбить. И если бы Премьер захотел что-нибудь учудить, – то вот он городской прокурор и прочие выкормыши, которые у завода клянчут подачки, и пришлось бы Премьеру лицезреть небо в квадратик.

– А почему вы в прошедшем времени говорите?

– А потому что вхожу я три дня назад в кабинет Славы, и сидит там Премьер и ноги на столе держит. И я спрашиваю: «В чем дело?», и Слава мне рассказывает длинную историю о том, как на Октябрьской железной дороге местное начальство арестовало вагон с оцинкованным рулоном за неуплату долга дороге, и как Премьер будет с этим разбираться.

– И?

– Он меня совсем уже за дурака держит, – с обидой сказал бывший генеральный, – было это дело с Октябрьской дорогой и разобрались с ним за неделю до этого. По телефону и вполне культурно, Славик даже матюгнулся не больше пяти раз.

– И о чем же говорили Извольский с Премьером, если не о дороге и не о стали?

Старый гендиректор развел руками.

– Делайте выводы сами, – сказал он.

– Премьеру – лет тридцать, волосы цвета соломы, походка борца и кожа плохо загорает?

Гендиректор кивнул.

– Я не специалист в металлургии. Это правда, что если вам не привезут кокс, то завод можно будет закрыть?

– Да. Коксовая батарея – это непрерывное производство. Если кокс не вынуть вовремя из печи, получится «козел». После этого всю печку можно выбрасывать.

– Хорошо. А разве Извольский не может обратиться к губернатору? Разве без завода бюджет области выживет?

– У нас шахтерская область. У губернатора избиратели шахтеры и он не допустит, чтобы с их головы упал хоть волос.

– Если Извольский поручил Премьеру разогнать пикетчиков, то Премьер с этого что-нибудь получит? Например, власть его на заводе возрастет?

Бывший гендиректор задумался.

– Вряд ли, – наконец сказал он. – Ну, подстрелили парочку шахтеров, – это что, по нынешним временам большая услуга? Слава никогда ни с кем властью не делился и начинать не намерен.

– Петя, – подал голос сбоку бывший первый секретарь обкома, – если человек так интересуется Премьером, может, ты позвонишь Володьке?

Черяга вопросительно взглянул на бывшего генерального.

– Володя Калягин, бывший зам начальника городского угрозыска, – пояснил Чаганин, – не вся, знаете ли, ментовка была должна исключительно Извольскому. – Если хотите, позвоню.

Черяга, разумеется, хотел, и через пять минут было условлено: они встречаются в пол-третьего, на центральной площади у памятника Маяковскому; Черяга, взглянув на часы, обнаружил, что ему пора уходить. Тем более, что о географии Ахтарска он имел весьма смутное представление.

Чаганин вышел проводить его в прихожую. У него были неверные старческие шажки, и Черяга вдруг заметил, что руки старого гендиректора слегка дрожат.

– А кстати, – внезапно спросил Чаганин, – у вас нет брата?

Черяга замер.

– Я видел молодого человека, похожего на вас, в приемной Извольского. У меня, знаете ли, хороший глаз – на заводе десять тысяч рабочих и я почти всех помнил в лицо.

Черяга вытащил из бумажника фотографию Вадима.

– Он?

– Да. Только он был в черной куртке и волосы не такие длинные. Я, признаться, принял его за одну из шестерок Премьера. Он ваш брат?

– Его застрелили позавчера, – ответил Черяга. – Мы не виделись десять лет.

Петр Евграфович задумчиво сощурился.

– Ах вот оно что… – пробормотал он.

– А какое у Вадима было дело к Извольскому?

– Вот уж, поверьте, не знаю. Я захожу в приемную – сидит бритая бошка в кожаной куртке. Просто запомнилось. Может, он и не был у Извольского. Может, он охранял кого-то, кто к Извольскому явился. Хотя… так по виду он не бычок был. Глаза у него были поумнее, чем у простого колотушки.

Жизнь на центральной улице Ахтарска била ключом. Памятник на площади был окружен плотными рядами лотков, и веселые толстые бабы торговали с лотков мороженым, пончиками и корейской капустой.