Три грации на обочине
Искра остановилась перед ними, досадуя, что предстоит отнять целых полчаса от подушки и сна: она же обязана выслушать, как именно они беспокоились. У мамы страдальческое выражение, такое комичное – хочется хохотать. Мама как бесформенная кукла на чайник, одевается – просто жуть: наряды с цветочным принтом, причем цветочки с человеческую голову и обязательно яркие. И нос большой – наследство грузинского дедушки. Господи, что папа, что мама… оба такие непрезентабельные, невыразительные, некрасивые, непонятно – каким образом у них получилась богиня-дочь?
– Где была? – тем временем спросил папа, сведя к переносице надбровные дуги, бровей у него как будто нет, они выцвели или вылезли.
– Я? – подняла свои чудо-бровки дочка и стрельнула глазами в маму, мол, что за спектакль с воспитанием? А мама молчок. – Ну, я… мы немножко засиделись… с девчонками…
– Поэтому после посиделок ты причесаться забыла? И пуговки застегнула на платье неровно – одна пола выше другой! Так где же ты шлялась?
У Искры глаза на лоб полезли – ее скромный, тихий папа, не умеющий грубить, а ругательных слов вообще не числилось в его лексиконе, бросил – «шлялась»! И кому! Родной, любимой, единственной дочери! От шока Искра не сообразила, что родительский лимит терпения исчерпан, она по привычке наехала на отца:
– Папа! Как ты можешь так говорить! Мама, скажи!
– Молчать…
Одно слово, всего одно, но Георгий Данилович произнес его внушительно, хоть и тихо, да с такой болью, такой горечью и безысходностью – невольно у доченьки челюсть отвисла. Она вновь перевела взгляд на маму, ища у той поддержки. Сейчас начнется… Но мама опустила глаза, закусив нижнюю губу! Не-а, поддержки не будет, это более чем странно, это нонсенс.
– Ма-а… – протянула доченька, чувствуя перемены в худшую для нее сторону. – Не поняла, в чем дело? Я взрослая девочка, мне двадцать один…
– Ты сопля! – посмел оскорбить ее папа. – Сопля, у которой нет ни совести, ни знаний, ни обязанностей, ни благодарности, ни элементарных человеческих чувств. Зато вдоволь патологической любви к себе, наглости, хамства, тупого эгоцентризма.
Лучшая защита – нападение. Искра применяла данную тактику интуитивно, не настолько она умна, чтобы действовать сознательно, воспользовалась и сейчас из чисто оборонительных целей:
– Прекрати! Ты что себе позволяешь?! Я не какая-то там…
– Я позволяю?! Я?! – резво, как ужаленный, подскочил папа. А дальше он попросту стал орать, весь побагровел, надвигаясь на ошеломленную дочь, отступавшую к стене. – Это ты мне?! То есть дочь приказывает отцу заткнуться, что бы она ни творила?! Но одевать, кормить, деньги давать обязан я?
Искра зажмурилась и втянула голову в плечи, ведь папа замахнулся! Тут уж мама не выдержала, однако не единственное чадо защищать кинулась от узурпатора, а к мужу. Поглаживая его по плечам, она уговаривала его:
– Жора! Жора, прошу тебя, не надо так, у тебя давление… Поспокойней, ладно? Жора, пожалей себя…
Папа медленно опустил руку, тяжело дыша, а в глазах одно бешенство (по мнению напуганной Искры), и его уже было не остановить. Георгий Данилович слишком долго терпел обеих своих баб, его разочарование глубоко и болезненно, ему теперь хотелось все высказать за долгие годы молчания и мучений с ними:
– Медея, мы кого с тобой произвели на свет? Это же чудовище! Может, нам ее подменили в роддоме? Посмотри, как она с нами разговаривает – как с прислугой, которой платит зарплату! Ты ничего не попутала, Искра? Ты содержишь нас, не я вас обеих? У меня пять предприятий, пять! Я работаю без выходных, праздников, отпусков, потому что моя дочь знает одно слово – да-а-ай! Мне это слово плешь пробило. Да-а-ай! Или истериками доканывает, когда «дай» не получает. А ты!..
Георгий Данилович резко развернулся к жене, та от одного взгляда своего тихого мужа отпрянула назад, вытаращив глаза на перекошенном страданием лице. Никогда Медея Андроновна не видела его таким гневным, она боялась, он умрет, потому с мольбой сложила руки:
– Жорик, умоляю, не нервничай. Да ну ее к чертям собачьим!
– Меня к чертям собачьим? – пискнула ошеломленная Искра.
– Ты всегда потакала нашей дочери, ты вырастила это! – выбросил папа в сторону дочери руку. – А мне было стыдно! За вас обеих! Строите из себя… графинь с огорода! А как перед Митей было стыдно… провалиться сквозь землю хотелось!
Мда, Митя… Бойфренд Искры – красивый (разумеется!), умный, главное, перспективный. Он предложил ей свою квартиру и через три месяца, подкопив денег на свадьбу, пожениться, если… они подойдут друг другу. На будущую супругу возлагались определенные обязанности, а претендентка не только ничего не умела, но и не желала ничегошеньки делать, к тому же оказалась истеричкой. В общем, испытание бытом Искра не выдержала, Митя собрал ее вещи и привез девушку к маме с папой на перевоспитание. Сказал, что красота проходит, как и страсть, а остаются уважение, долг, обязанности. Хочется приходить домой, где порядок, вкусная еда и ласковая жена. Пообещал забрать Искру, но после экзаменов на пост жены – готовка, уборка, глажка, обязательно испытательный срок на его территории. Если Искра справится, он честно женится, ему нужна красивая и воспитанная жена. После того случая папа как-то сник, видя, что дочь никакого желания измениться не проявляла, а ушла в загул.
– Ладно, папа, я больше не буду, – придя в относительное равновесие после шока, решила поставить точку дочь. Ведь главное пообещать, а выполнять не обязательно. – Ну, правда, засиделись и не заметили, как время… Я пошла к себе, ага? Спать хочется.
Не встретив возражений со стороны родителей, Искра отступала к выходу и юркнула за дверь, слыша из гостиной фразы папы, брошенные, конечно, ей:
– Работать пойдешь! Больше ни копейки не получишь, пока не научишься зарабатывать и тратить свои, а не мои.
Искра ухмыльнулась, поднимаясь на второй уровень. Работать… на какого-то козла? Красивая женщина создана не для работы, а для праздника, который обязан обеспечить крутой мэн. В своей комнате Искра растянулась на кровати, не раздеваясь, сладко потянулась и прикрыла веки, улыбаясь. Ой, какой вечерок был… не с Митей, с другим. Митьке выпад с ее возвратом «на родительские хлеба», как он по-идиотски выразился, она вернет, когда тот будет в ногах валяться. У него какие-то понятия из прошлого века: дом, семья, дети, обед. На фиг, на фиг, только она будет устанавливать правила.
А в гостиной Медея Андроновна лихорадочно капала из пузырька в стакан капли, муж полулежал в кресле с видом несчастного раба, которому не удалось восстание. Жена подплыла к нему и протянула стакан:
– Жорик, выпей.
– Не хочу, – отвел он ее руку.
– Жорик, умоляю, выпей… – дрогнувшим голосом попросила Медея Андроновна. – Это по-старинке: валерьянка. Успокаивающее. Безвредное.
– И бесполезное.
Взглянув на жену, Георгий Данилович сжалился (по натуре он добрый, отходчивый человек) и таки выпил дурацкую валерьянку, после, поставив локти на колени, свесил кисти вниз и опустил голову. Он понимал, что огорошил дочь сегодня резкостью, это ненадолго, завтра она придет в себя и, придумав изощренный план мести, пойдет в наступление, вооружившись обидами, претензиями, обвинениями. И заговорил хрипло, его слова пропитались горечью:
– Мы думали, у нас искра божья родилась, вот и назвали – Искрой. Это же свет, радость, счастье, гармония. А вырастили бездушное чудовище!
– Помимо нас есть школа, институт, друзья…
– Мы – ладно, – не слушал жену он, – мы заслужили, но дочь наша всем будет портить жизнь.
– Меня сейчас волнует твоя жизнь. Как чувствуешь себя?
– Нормально, – буркнул он. – Не умер же. Если не хочешь, чтобы я умер, не иди у нее на поводу, обещаешь?
– Да, да, обещаю. Как скажешь, так и будет, только не нервничай.
– Идем спать. У меня завтра… то есть сегодня трудный день.
И то верно, пора хоть немного забыться сном, уж и рассвет заполз в комнату, не обещая перемен к лучшему.
Тамара замедлила бег, оглянулась и рассмеялась
– Все, все… сдаюсь! – сказал Павел. – Ваш темп не для меня.
Он согнулся пополам, взялся за колени руками и тряс головой, всем своим видом показывая, как сильно устал, просто выдохся. Тамаре пришлось вернуться, но она не остановилась, нарезала круги вокруг него, не проникшись сочувствием:
– Вы большой-большой врун. Специально позволяете обгонять вас, да? Чтобы повысить мою самооценку? Она у меня и так в норме. Знаете, Павел, вы ошиблись в выборе профессии, вам надо было на психолога учиться.
– Думаю, это ваше заблуждение.
– Нет, нет! – рассмеялась она, радуясь, что лихо раскусила уловки этого симпатичного человека. – У вас прекрасная физическая форма, а у меня запущена.
– У вас запущена? – закряхтел Павел, выпрямляясь. – Вы чересчур скромны, я бы сказал, бегаете, как лань, к тому же грациозно.
– И льстец к тому же. Ноги у вас длиннее, вы вообще выше, но… отстаете? Хм! Ой, Грета!.. Фу! Что она уже нашла?.. Фу, я сказала!..
Тамара рванула к собаке, от которой в высоком сухостое осталась видна полоска спины. Грета даже обрубком хвоста не вильнула, она в ускоренном темпе что-то грызла, и это что-то было явно безумно вкусным. Лакомством оказалась грязная протухшая кость, но большая, собака, заметив бегущую к ней хозяйку, поволокла сокровище прочь, да не унесла далеко. Тамара ухватилась за кость, Грета не отдавала, тихонько рыча и напоминая хозяйке, что она все-таки собака, а не диванная подушка. Помог отнять «деликатес» и закинуть подальше Павел. Другая псина ринулась бы догонять улетающий завтрак, а Грета побежала в обратную сторону – на дорожку, по которой бегала каждое утро хозяйка.
Тамара и Павел отправились вслед за собакой медленным шагом, не завершив пробежку. Последние дни сентября выдались тихими, безветренными и не холодными, но уже и не теплыми. Солнце мягкое, ласковое, не хотелось уходить из парка, теряющего последние напоминания о лете. Но… молча идти как-то неправильно, Тамара, украдкой взглянув на Павла, который тоже любовался осенью, заговорила о своей собаке, другой темы не подобрала:
– Вот скажите, чего не хватает этой дрянной девчонке? Ни у одной собачьей королевы нет в миске деликатесов, которые я ей покупаю.
– Вероятно, ей не хватает острых ощущений, она ведь женщина, – пошутил Павел. – Кстати, обычно нам не удается поговорить, мы все бегом да бегом. Можно спросить, как у вас дела?
– Дела? – озадачилась Тамара. – Нет у меня никаких дел. Дни похожи, время идет ровно, у меня… да, у меня все есть. Наверное, мое безделье называется счастьем. А вы как?
– А у меня стоячее болото, – вздохнул он. – Четвертую неделю работаем по убийству одной девушки и до сих пор ничего не знаем о ней.
К этому времени ему пришлось сознаться, что он следователь, когда Тамара хотела получить юридическую консультацию по бытовым вопросам, в которых Павел ни бум-бум.
– Девушка убита? – огорчилась Тамара. – Как ужасно.
– Согласен, ужасно.
– А сколько ей было?
– Лет девятнадцать.
– Совсем юная. И кому понадобилось убить ее?
Павел вкратце рассказал, как нашли девушку, в чем заключаются трудности поисков ее родных и преступников – все это тайной не являлось, чай, не шпионов ловит. А вот слухи… о, слухи – штука магическая, распространяются и развиваются по собственным неведомым законам, иной раз совершенно неожиданно можно получить нужную информацию практически из ниоткуда.
– Неужели вы ничего об этом не слышали? – закончил он скупой рассказ провокационным вопросом.
– Нет, – сказала Тамара. – Я ни с кем не общаюсь, откуда было услышать? Как же много стало злых людей…
– Злой человек не так страшен, Тамара. Да-да, не смотрите на меня с удивлением, словно я показал вам обратную сторону луны. В сущности, он не столько другим докучает, сколько себя угнетает, только до него такой простой расклад его же проблем не доходит. Тот, кто идет на тяжкие преступления, иного порядка, это особая порода – дьявольски, патологически лютая. Но вы правы, порода разрастается и становится проблемой. Эта порода противопоставляет себя чуть ли не всему человечеству, свои комплексы считает плюсом, мнит себя равными Богу, окружающие для них – корм. Неважно, что за корм нужен – деньги, похоть, власть, кровь. Средствами не брезгуют: отнять, убить, оболгать, предать – разрешают себе все. И не дай бог, если они уверены в безнаказанности…
Он настолько увлекся рассуждениями, что забыл про Тамару, видимо, «стоячее болото» – расследование без сдвигов – засасывало его в безнадежную топь. Она чутко уловила состояние Павла, и хотя слушала его с интересом, но давно научилась жить с одинаковым успехом в двух параллельных мирах: в себе и во внешней среде. Поскольку он оборвал фразу, Тамара закончила:
– …лучше не попадаться им на пути?
– Это тоже.
– Тоже? А что же еще?
– Понимаете, эти так называемые люди мало того, что психически нездоровы в моем понимании. Обычно они имеют добротную крышу, под которой живут вольготно и творят беспредел. А вот это, Тамара, действительно страшно.
– Вы боитесь?! Вот уж не могу поверить.
– Мы подошли к вашему дому. До завтра?
Павел протянул руку, Тамара с удовольствием пожала ее, но не смогла сдержаться, чтобы не посочувствовать ему:
– Вам тяжело работать следователем, у вас тонкая натура…
– Вовсе нет, – рассмеялся он. – Вы меня не так поняли. Работа мне нравится, я же потомственный следак, только еще ничего стоящего не сделал, а хотелось бы похвастать. Обидно!
– У вас все получится, – заверила она. – До свидания.
Поднимаясь на этаж, Тамара улыбалась, вроде бы и повода не было, но после утренних пробежек немножко рассеиваются тучки серых будней – вот что значит физическая нагрузка. Она открыла своим ключом, пропустила в квартиру Грету, войдя в прихожую, затормозила:
– Ты? Так рано?
В дверном проеме стоял муж в халате, опираясь рукой о косяк выше головы, вторую руку держал на поясе – поза недовольного барина, отметила про себя Тамара. И стухла. Нет, она не могла освоить, что происходит внутри нее: то ли кризис, то ли усталость (только от чего?), то ли психологическая чертовщина.
– Рано? – усмехнулся Ролан. – Вообще-то мне в командировку… ты забыла? Собраться надо бы, ты не находишь?
– Я помню, твой чемодан собран, – снимая кроссовки, бросила ему Тамара. Заметив, что собака намылилась в комнаты, прикрикнула: – Грета, куда пошла? Живо в ванную лапы мыть!
Грета развернулась и, опустив нос к полу (не любила мыть лапы), поплелась к ванной, у двери тявкнула – та была закрыта. После ванной Тамара хозяйничала на кухне, готовя завтрак, как в ресторане – у каждого члена семьи свое блюдо: для дочери бутерброд необъятных размеров (к сожалению, другую еду дочь не станет есть, особенно при папе), для мужа – кусок мяса, для себя… что-нибудь, когда оба уйдут, а до этого чай сойдет.
Первой прилетела дочь, схватила многослойный кошмар и врезалась в него зубами, жмурясь от удовольствия и мурлыча, как котенок. Пожаловал и бодренький папа, Аня, времени не тратя даром, стала клянчить:
– Папочка… Папуля…
– Что, моя хорошая? Ну, выкладывай давай…
– Купи мне джинсы скинни и «Ньюбеланс». Пожа-а-алуйста…
– Джинсы понятно, а второе что? – озадачился папа.
– Кроссовки, – скромно потупилась дочь.
– От шести до десяти тысяч, – назвала стоимость Тамара. – Аня, зачем тебе третья пара кроссовок, если ты не занимаешься спортом? Я предлагала хотя бы бегать со мной, тем более твоей фигуре бег пойдет на пользу, но ты же ленива.
– Мамуля, не надо… – накуксилась Аня.
– Привезу эти твои нью… – пообещал добрый отец. – Напиши.
– Па-а-па!!! – кинулась дочь обнимать его.
После поцелуя в щеку дочурка решила, что благодарности предостаточно, и убежала в школу, прихватив остаток бутерброда, завернутого в салфетку, мол, по дороге доем. Наступила пауза, осложненная тем, что поговорить с собственным мужем не о чем, неловкая пауза. Тамара по неясным причинам все время ощущала неловкость, словно в чем-то виновата, но в чем? Впрочем, об этом она подумает, когда Ролан уедет, а сейчас ее одолевала тревога за дочь:
– Послушай, Ролан, нельзя исполнять все прихоти Анюты. Она уже не умеет ценить то, что достается ей, потому что не приложила к этому ни труда, ни любви.
– Дорогая, не начинай, – снисходительно хмыкнул он.
– Как это – не начинай? – слегка завелась Тамара. – Пойми, Аня не должна привыкать, что любой ее каприз будет исполнен. Ей жить среди людей, она должна учиться уважать чужой труд, в данном случае – твой, не требовать больше, чем ей надо. А она пытается копировать мажорных девиц…
– Пойми и ты, – перебил Ролан, ласково сжав кисть жены. – Во-первых, Аня хорошая девочка, добрая, отзывчивая. Ты плохих не видела…
– Хорошие, – перебила его Тамара, – часто становятся плохими, если их вовремя не ограничивать, не привлекать к творчеству, не учить заботиться о ближних, как это ни банально звучит. А не так, как у нас: я запрещаю – ты разрешаешь, я говорю «диета», а ты – «кушай свой бутер, птичка». Из-за лишнего веса она выглядит старше, за ней ухлестывают взрослые парни, это неправильно.
– А во-вторых… – гнул свою линию он, впрочем, это не первый раз. – Когда моя Анечка смотрит на меня своими глазенками, я становлюсь беспомощным. Моя задача вас обеих баловать, я для этого живу, этим счастлив.
Он прижался губами к руке Тамары, глядя на нее с нежностью, как… Вот не подобрала бы она, с чем ассоциируется его нежность, особенно в глазах и выражении лица. От подобных порывов мужа становилось не по себе и неловко. Опять неловкость! Почему, почему? Что за комплекс она выпестовала в себе?
Неожиданно муж подскочил, бросив на ходу, что опаздывает, ему нужно еще в администрацию заехать, самолет во второй половине дня, домой не приедет… Хлопнула входная дверь, и Тамара с облегчением выдохнула. Нелепо, но когда муж уходит – она чувствует освобождение и… угрызения совести. Тамара подошла к окну и наблюдала за Роланом, как он сел в машину, потом выехал со двора. Ни разу не посмотрел на свои окна…
– Почему я не верю ему? – спросила себя вслух Тамара.
Наконец обозначила причину своей неловкости – не верит, да, не верит! Но не может сказать об этом Ролану, потому что предъявить ему нечего, он ведь спросит: а почему? И что ответить? Глупость какая-то. Или примитивный психоз зажравшейся бабы?
Костюмы делали из подручных средств, увлеклись
СТЭМ, в котором числилась Настя, закрепили за праздниками, уж очень они здорово и остроумно провели вечер, на очереди ноябрь и смотр художественных коллективов. За любимым хобби время незаметно летит, вот и Настя очнулась, когда раздался звонок, посмотрела на смартфон – мама. Она отошла от компании за столами, чтобы ребята не слышали ор из трубки, ведь мать выражения не выбирает, а голос ее слышно даже без громкой связи:
– Ты где шатаешься, дрянь такая? Десять часов, а ее дома нет! Бары-рестораны начались? На мужиков потянуло?
– Мама! Я же говорила, у нас подготовка в колледже…
– Заткни рот и слушай сюда! Если через полчаса не придешь домой, можешь вообще не приходить, я тебя удавлю собственными руками.
– Меня обещали отвезти домой ребята, то есть папа…
– Ты глухая? Сейчас же домой, я сказала!
– Мама, тут весь курс костюмы…
Ничего не хотела слушать Роза, рявкнула: «Домой!» и отключилась от связи. Настя вздохнула и, едва не плача от обиды, стала собираться.
– Ты куда? – подскочила к ней подружка Оксана, беленькая, как снежинка. – Мы же не закончили, еще полчасика…
– Мать звонила, орала, что я не дома.
– Полчаса ничего не решат! – уговаривала Оксана.
– Не могу, – мотнула головой Настя. – Она пилить будет неделю, если сейчас же не поеду домой, а время вычислит, у нее счетчик в голове, как в компе.
– Нас же развезут, а ты за полчаса не успеешь.
К этому времени Настя уложила в сумочку ножницы, пакет с нитками и коробочку с иголками, повесила ее через плечо. Сверху набросила демисезонное пальто, вышла из лекционного зала, сбежала по лестнице и – к выходу.
А на улице ночь. Колледж в центре, здесь в это время море огней, автомобилей, народ бродит, жизнь кипит. И другая картина за городом: там тьма-тьмущая, к тому же далеко идти от остановки, опасно, а ведь ее подвезли бы прямо к дому. Настя, припомнив ор мамочки, всхлипнула:
– Ну и пусть меня убьют, плакать потом будешь.
Фразу адресовала, конечно, матери, жаль, что та не услышала. Однако надо поспешить, до маршрутки топать десять минут, потом ехать через половину города минут сорок – это если дорога будет свободная. Настя отправилась к остановке, утирая катившиеся по щекам слезы – жалко себя стало, ну, такая несчастная она… слов нет! Скорее бы колледж закончить, найти работу, чтоб за квартиру платить и на еду хватало, потом чемодан в зубы и – бегом от мамочки.
Маршрутка была полупустой, но чем ближе подъезжала Настя к своей остановке, тем больше тревожилась: все эти разговоры про труп на пустыре не прошли даром, страшно одной идти. А дядя Вова! Настя достала смартфон, позвонила, умоляя высшие силы, чтобы он был трезвым. При нем мать не очень-то лютует, а если пьяный, его пушками не разбудить, в этом случае мама может и руки распустить. Не драться же с ней, в самом деле!
– У аппарата Ласкин, – услышала Настя трезвый голос.
– Дядь Вова, это я, Настя. Мать сильно злая?
– Как фурия, которой хвост отрубили.
– Я же предупреждала, мы к смотру готовимся, у нас большая программа, костюмы делали… а она… она…
Ни разу не всхлипнула, но Ласкин словно в телевизор смотрел:
– Не реви.
– Я не реву. Это маршрутка гремит…
– Ты в маршрутке едешь? А че не на машине?
– Так мамка велела срочно домой, слышать ничего не хотела!
Ласкин отлично знал характер жены, представив, как именно Розочка «велела», сплюнул в сердцах, значит, психанул. А Насте сказал обычным тоном, сейчас нужно успокоить девчонку:
– Дура твоя мамка и не лечится. Ты где сейчас?
– Подъезжаю к пустырю. Там так темно…
– Эх, раньше надо было звонить папе. Главное, иди маршрутом, что обозначил, помнишь? А я оденусь и навстречу выдвинусь, не бойся, мина в одну воронку не попадает.
Легко сказать – не бойся, когда тебя стращали столько времени, внушая, что кругом одни бандиты, насильники, убийцы и подонки всех мастей.
– Ой, ой! Здесь остановите! – крикнула Настя водителю маршрутки.
Вышла на «мосту» – так неофициально местные называли часть дороги, возвышающуюся над низиной, дорога эта соединяет город и посад белых людей. Когда-то там тоже был пустырь, но с начала нулевых он активно застраивался коттеджами, превращаясь в несбыточную мечту обывателя. Странно, что туда ездят маршрутки круглые сутки? Ведь у каждого жителя «золотых гнезд» есть личный транспорт. Но они держат прислугу, вот для этой категории и пустили маршрутки, точнее, один номер, который вечером нужно еще дождаться.
Маршрутка поехала дальше к поселку «котов», вдоль которого можно было бы пройти, но там не просто бездорожье. «Коты» постарались создать массу неудобств, чтобы деревенские не вздумали даже приближаться: ни одного фонаря, свет только в усадьбах, которые отделили терновыми кустами.
Насте следовало вернуться немного назад – чтобы двинуть в обход пустыря вдоль частного сектора городской окраины. В это время здесь безлюдье и тишина, разве что собаки во дворах лают на случайных прохожих. И темно. Конечно, фонарные столбы стоят на протяжении всего пути, но света от них – как от свечки в тумане. Спасибо полной луне, природный фонарь светил прямо над головой достаточно ярко, чтобы видеть дорогу, по которой идешь.
Настя сделала несколько шагов, как вдруг… По глазам ударил яркий свет фар, девушка зажмурилась и заслонилась рукой от света, слыша визгливый звук тормозов. Сейчас как врежется в нее автомобиль, а она потеряла ориентиры – вот куда теперь отступить, чтобы не свалиться с «моста» в низину и не попасть под колеса? К счастью, столкновения не произошло, Настя услышала, как хлопнули дверцы автомобиля, следовательно, он остановился вовремя, после раздался мужской голос, молодой и возбужденно-приветливый:
– Девушка, простите! Мы не ожидали встретить здесь людей, обычно уже в семь вечера никого нет… Сильно ослепили?
– Нет, нормально… Все хорошо…
Настя с трудом разлепила веки, поморгала и наконец рассмотрела мужчин – их было двое, они вальяжно шли к ней, кажется, улыбались. Что-то в них не понравилось сразу, возможно, это ночь виновата, место, безлюдье, всякие слухи и запугивание – будь бдительна, кругом враги девушек.
– Мы хотели бы загладить нашу вину, – сказал чернявый в джинсовом костюме с продолговатым лицом, на котором выделялся длинный подбородок. – Вы домой? Подвезти вас?