Фамильный оберег. Отражение звезды

Глава 3

Через час пути по голой каменистой степи подъехали к лагерю. Прямо к огромной полосатой палатке – экспедиционной столовой. Тут же готовили, к удивлению Татьяны, не на костре, а на военно-полевой кухне. Тут же кормили народ. Два длинных стола, застеленных клеенкой, букеты цветов в стеклянных банках, солонки, чистые чашки и кружки, спрятанные под полотенцем. «Как на полевом стане», – почему-то подумалось ей. Возможно, потому, что нечто подобное видела в старых кинофильмах? Но комфорт оценила сразу. Чистенько, уютно, можно укрыться от проливного дождя и от палящего зноя.

Подле столов стояли длинные скамейки. Выходит, сразу за стол садились человек тридцать. Что ж, это идеальное место не только для совместного принятия пищи. Здесь, видно, проводили собрания, работали… На одном из столов под прозрачной пленкой лежали обломки керамических сосудов, с орнаментами и без, а также какие-то мелкие изделия, похожие издали на лепестки, – как она позже рассмотрела, наконечники стрел.

Людмила выскочила из машины вслед за Анатолием и Борисом. И сразу направилась к палаткам. Они стояли чуть дальше, на взгорке, среди соснового леса: пять больших – армейских и с десяток поменьше – ярких, с тентами над входом. На вытоптанной площадке перед ними были врыты два столба, между ними – волейбольная сетка. К палаткам уже протоптали тропки. Тропинка сбегала и к крохотной, каменистой речушке, впадающей в Енисей. В ней, видно, умывались и мыли посуду.

В лагере было пусто, но, судя по одежде, развешанной на растянутых между деревьями веревках, и разномастной обуви, выставленной перед палатками, на раскопе действительно работало много людей.

Людмила направилась к одной из палаток. Федор тоже покинул машину и, стоя рядом с ней, переминался с ноги на ногу, осматривая лагерь. На Татьяну он даже не взглянул.

Впрочем, она тут же о нем забыла. Что ни говори, а лагерь выглядел красиво, особенно сейчас, когда светило солнце: зеленая вода Енисея, темный сосновый бор, красные каменистые обрывы и яркие палатки на фоне леса. Сосновые стволы отсвечивали золотом. Опушку окаймлял цветущий шиповник. Берега речушки густо заросли борщевиком и медвежьей дудкой. Среди травы – масса цветов: жарки, герани, незабудки… Хорошее, тенистое место, вот только комаров, наверное, много!

– Тут у нас изобилие живности, – с явной гордостью произнес Анатолий, заглядывая в машину. – Бурундуки, белки по лагерю бегают. А рябчиков сколько! Сядет на ветку и – «ко-ко-о…» – разглядывает, шельмец, что в лагере творится. Чуть с дерева не падает. А в реке рыбы полно. Елец, правда, но и щука попадается. Вечером выйдешь на берег, только и слышишь: «Плюх! Шлеп!» – рыба кормится. Так что отменной ухой тебя накормим! Смотри, вон наши поварихи!

Две девушки в белых халатах и поварских колпаках вышли навстречу. Одна из них, высокая, полная, вытирая руки полотенцем, весело сообщила:

– Как раз к обеду успели. У нас сегодня борщ и гречневая каша с мясом.

– А компот? – улыбаясь, спросил Борис, направляясь к палатке.

– Погоди, – остановил его Анатолий. – Нужно отвезти Таню к бабушке Таис.

Борис покорно направился к машине. Анатолий тоже вернулся, но сел рядом с Борисом.

– Ты не беспокойся, – сказал он, повернувшись к Татьяне, – у бабушки Таис тебе будет хорошо. Она старуха славная, хоть и с закидонами. Понравишься, такое расскажет, век не переслушаешь…

– А если не понравлюсь?

– Она девок в коротких юбках не привечает. Да еще курящих, – вставил свои пять копеек Борис. – Правда, сама курит трубку, а самосад у нее…

Он покачал головой и сморщился, словно только что отведал злющего самосада.

– Покупает его у староверов. Те сами не потребляют, конечно, но на продажу выращивают. Бабка его сушит, потом в корытце сечкой рубит.

– Ты только не смейся над ее привычками, – тихо сказал Анатолий, – они и впрямь у нее странные. Старушенция она добрая, ну, поворчит иногда для порядка. С кем не бывает?

– А почему ты решил, что я не смогу жить в палатке? Со всеми?

– Понимаешь, – Анатолий озадаченно хмыкнул, – мы там топчаны сколотили. Один на всю палатку. Спят все вповалку. А в юрте у тебя будет отдельная кровать, столик, шкафчик для одежды. У нас есть два «уазика». Один сейчас ушел за продуктами, второй – на раскопе. Но каждое утро будем возить тебя в лагерь, а если захочешь поехать, как там у вас говорят, на пленэр, и туда подбросим, и назад привезем.

– Разберемся, – улыбнулась Татьяна. – Я постараюсь вас сильно не обременять. Я хочу побывать на раскопе. Увидеть все своими глазами.

– Обязательно побываешь! Пока там не слишком интересно. Снимаем дерн и верхний слой почвы. Площадь большая. В этом году наметили раскопать часть городища. Работы хватит на несколько лет.

– Интересная у тебя жизнь!

– Главное – не скучная, – Анатолий улыбнулся в ответ, бросил взгляд в окно и весело сообщил: – Ну, вот и приехали!

Среди редкого березняка у подножия высокой сопки стояли полукругом три деревянные юрты. Рядом с ними – загон для скота. Чуть дальше – покосившееся деревянное строение без окон и дверей. Там, где была крыша, – полусгнившие стропила да густая поросль травы.

Анатолий помог Татьяне выбраться из машины. «Да, местечко!» – подумала она. Но вслух ничего не сказала. Не хотела сразу предъявлять претензии Анатолию. Не дай бог, сочтет ее капризной. Изнеженной городской бездельницей.

– Ты не расстраивайся, – Анатолий словно прочитал ее мысли. – Тут хорошо! Комара нет, ветерок его сдувает. А скот за сопкой пасется. И днем и ночью. Так что тишина полнейшая. Из живности только собака да кошка. Да посмотри, какая красота вокруг!

Он развернул ее за плечи. И Татьяна увидела озеро. Воды его плескались метрах в пятидесяти от машины, окрашенные розовым и золотым. Сухой ветер дул ровно, почти без порывов. Путаясь в густых прибрежных зарослях, шуршал листьями и зелеными метелками камышей; мелкие волны мерно набегали на пологий берег. Небо было бледно-голубым с белыми разводами облаков. Глухо кричала какая-то птица. А дальше степь – бескрайная, с метелками ковыля, с пряными запахами трав… И над нею – все то же небо, беспредельное, прекрасное… Не зря, видно, местные народы поклонялись Вечному Синему небу. Впрочем, они почитали все, что их окружало: и горбатые сопки, и бесконечную степь, и это озеро… Почитали и одушевляли, населяли духами – помощниками и хранителями. И где-то здесь, наверное, бродила среди высоких камышей прекрасная розовая птица – хысхылых – фламинго…

– А вон и бабушка Таис, – прервал ее мысли Борис.

Татьяна оглянулась. И сердце ее дрогнуло. Из крайней юрты вышла старуха в длинном, когда-то красном платье, в цветастом платке, повязанном так же, как у Ончас[1]. Из-под платка виднелась длинная седая косица, перетянутая шнурком. Старуха щурилась на солнце, разглядывая из-под руки гостей.

– Изен, бабушка Таис! – крикнул Анатолий.

– Изеннер! – степенно ответила старуха.

И, прищурившись так, что узкие глаза превратились в едва заметные щелочки, спросила низким голосом, опять напомнив Татьяне Ончас:

– Толик, што ли? И ты, Бориска? Гостью привезли?

Спросила по-русски, с сильным акцентом. И, махнув рукой, совсем не по-старушечьи ловко юркнула под висевшую на двери тюлевую занавеску. Из отверстия в крыше вился тонкий дымок.

– Старуха, гляди-ка, ждала нас, обед на очаге готовит, – тихо сказал Борис.

Они вошли в восьмиугольную, из обтесанных бревен юрту. Крыша из больших пластин коры, уложенных друг на друга, как черепица. Бревенчатые стены закрыты коврами, полы – толстой кошмой. Похоже на русскую избу снаружи, только почти круглую. А вот внутри все, как и в давние времена: в потолке зияло отверстие, под ним – очаг, над которым на железных рогульках висел закопченный казан. И разделена юрта пестрыми занавесками на три части: есть тут и почетное место для главы семьи, и угол попроще – для жены, а по правую и левую стороны устроены лежанки, видно, для детей. Но спутниковая тарелка над входом, телевизор в углу, накрытый клеенкой движок, чугунная печка-буржуйка, несколько книг на нелепой в этом древнем интерьере этажерке подтверждали, что здесь хоть и чтили прошлое, от современных благ не отказывались.

Из-за занавески, что закрывала вход в мужскую половину, вынырнул парень – смуглый, узкоглазый. При виде гостей расплылся в улыбке. Мелькнули ослепительно белые зубы. И опять сердце Татьяны екнуло. Очень уж он смахивал на Киркея. Но одернула себя. Хватит уже видеть героев своих видений в каждом встречном. Это всего лишь ее воображение.

– Проходите, устраивайтесь! Аалчы полынар[2]!

Парень пожал руки Анатолию и Борису, сверкнул любопытным взглядом на Татьяну.

– Как вас зовут? – спросил и снова расплылся в улыбке.

– Таня, – ответила она. – А вас?

– Каскар. Внук бабушки Таис. Правда, мы ее чаще Торгы зовем.

– Каскар в сельхозакадемии учится, на ветеринара, – сказал Анатолий. – И у нас на раскопе подрабатывает, когда свободен.

– Отец скот за горой пасет, – сообщил Каскар. – Болеет часто. Помогать надо.

И снова обратился к Татьяне:

– Пока бабушка стол накроет, я вам покажу, где вы жить будете. Мы с отцом в соседней юрте, а вы тут – с бабушкой. Никто не помешает.

Татьяна, помогая себе костылями, прошла на женскую половину. Каскар последовал за ней, заботливо придерживая занавеску. Увиденное ее обрадовало. Кровать хотя и старинная, с панцирной сеткой, но с высокой периной, застеленной пушистым одеялом. Возле кровати – столик, накрытый нарядной скатертью. На нем ваза с синими, похожими на ирисы цветами, на стене – веселый коврик с котятами. А для одежды – небольшой шкафчик. Да, здесь, несомненно, лучше и уютнее, чем в палатке.

– Раньше у нас тоже юрты были – киис иб – из войлока или из шкур, но да-а-авно, до Петра Первого, – тоном опытного экскурсовода сообщил Каскар. – Он, Петр, получается, и нам окно в Европу прорубил, чтоб дома такие же строили. Ну, не из войлока, в общем.

– Ну как? – прервав исторический экскурс, из-за занавески показался Анатолий.

– Замечательно! – абсолютно искренне произнесла Татьяна. – Мне очень нравится!

– Я же говорил. Тут тебе будет спокойно! А захочешь к нам на раскоп – или машину пришлем, или Каскар на мотоцикле привезет. У него «Урал» с коляской.

– Как-нибудь разберемся!

Потом они сидели за низким столиком на мягких подушках. И бабушка Таис потчевала их обедом, который оказался очень вкусным, хоть и непривычным. Сперва они попробовали мун – бульон с сочным отварным мясом, затем Таис подала угре – густой ячменный суп на молоке с овечьей кровью. Принесла она и праздничное угощение хан-сол – кровяную колбасу, которую запивали кислым айраном, а заедали хурутом – особым видом сыра… Да, бабушка Таис постаралась на славу!

Татьяна все время ловила на себе одобряющий взгляд Анатолия. Видно, ему нравилось, что Татьяна не жеманится, не отказывается от новых для нее кушаний. Старушка тоже поглядывала на гостью, но больше молчала. Наконец спросила:

– А ты красавица, видно, из наших краев! Смотрю, мои блюда по вкусу пришлись.

Что Татьяна могла сказать в ответ? Слишком долго пришлось бы объяснять. Но выручил Анатолий.

– Танины предки – кыргызы. Из тех, что жили здесь триста лет назад. Вот, решила побывать на родине!

– Это хорошо, – кивнула Таис. – Родина силу дает! А тебе сила ох как нужна сейчас. Вижу, в беду попала. Ноги слабые совсем. Надо тебя к Хуртаях свозить. Она скажет, что надо делать, чтобы силу вернуть.

– Хуртаях? – удивилась Татьяна. – Кто это?

Но Таис промолчала, словно не слышала. Анатолий сжал ее ладонь и предупредил взглядом: «Не спрашивай!»

Тут Каскар принес с огня кипящий чайник, ведерный, наверное, то ли медный, то ли латунный, с большой медалью на боку. Сквозь патину Татьяна разглядела выбитую на нем дату – 1787 год. И надпись по кругу: «Купецъ Морозовъ. Самоварное завѣденie» Надо же, какая древность! Вот бы мать увидела это сокровище! Непременно стала бы клянчить его у бабушки Таис.

Мысли о матери вмиг испортили ей настроение. Сразу всплыли в памяти Виктор и его приятель Федор. Но как найти момент, чтобы рассказать Анатолию о странной просьбе Виктора? Заводить об этом разговор сейчас ей казалось некстати, да еще в присутствии Бориса. Ведь придется все объяснять, выставлять в неприглядном свете матушку. А ей страсть как этого не хотелось. Ведь Анатолий может понять ее превратно. Да и какое мнение сложится у него о ее семье?

Нет, надо улучить минуту, когда они останутся одни. Тогда ей будет легче все объяснить, даже не вдаваясь в обстоятельства, которые вынудили ее согласиться. Впрочем, Федор устроился в экспедицию без ее помощи. И это немного смягчало ее вину. Ведь, что ни говори, но она реально проявила слабость, не отказав Виктору. Эх, если бы не мама с ее легкомыслием и просто болезненной тягой к старинным безделушкам!

– Ты устала, наверно? – склонившись к ней, тихо сказал Анатолий. – Отдохни сегодня! А завтра уже на раскоп.

– Хорошо, – покорно кивнула она. И только тут почувствовала, как ей хочется спать.

– Не провожай нас, – Анатолий помог ей подняться с подушек. Подал костыли.

От Татьяны не ускользнул быстрый взгляд Таис. И снова ей показалось, что это Ончас наблюдает за ней. И непременно за что-нибудь отругает. Но Таис сказала:

– Сегодня ночью поедем к Хуртаях. Пока молодой месяц на небе. А то упустим время, придется до новой луны ждать!

И спросила:

– Чего встала? Садись! Чаем тебя угощу! Нашим сибирским, со степными травами!

Татьяна вновь опустилась на подушки.

Затем они пили запашистый чай с очень вкусными булочками и с клубничным вареньем. Как пояснил Каскар, клубники на окрестных сопках – пропасть. Правда, сейчас она еще даже цвет не набрала, но в июле будет столько – собирай не хочу!

Борис и Анатолий о чем-то переговаривались с Каскаром и Таис. Громко смеялись, но Татьяна словно выпала из общей беседы. Ее неумолимо тянуло в сон. И когда ее голова наконец-то коснулась подушки, она блаженно улыбнулась: «Хорошо-то как!» – и мигом, как в детстве, заснула.

Глава 4

Татьяна проснулась сразу, словно кто-то подтолкнул ее в бок, и некоторое время лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к тишине. Разрывая ее, пропел петух. И тут же громко заквохтали куры. Она мигом открыла глаза. В щель между занавесками протянулся на одеяло солнечный луч. В нем танцевали пылинки.

«Неужели утро? – поразилась она. – Сколько же я проспала?

Помогая себе костылями, она вышла из юрты. Нет, не утро! Вечер! Значит, спала часа четыре! Но и этого ей хватило, чтобы почувствовать себя отдохнувшей и посвежевшей. Исчезла тяжесть в голове и во всем теле. Она опустилась на деревянную скамейку возле юрты. И только сейчас заметила Таис. Та сидела на камне возле небольшого костра, ощипывала курицу.

– Встала? – спросила старуха. – Скоро ужинать будем!

– Хорошо тут у вас! – сказала Татьяна, подставляя лицо теплому, пахнувшему травами ветерку.

– Хорошо! – эхом отозвалась Таис. – Чай пить будешь?

– Спасибо! Пока не хочу! – улыбнулась Татьяна. – Смотрю, куры у вас есть. Я слышала, как петух кукарекал. Не разбегаются по степи?

– В загоне их держу, – махнула рукой Таис куда-то за юрту. – А то петух у меня блудливый. Один раз за сопку всех кур увел. Двух коршун унес, а неделю назад лиса приходила. Нохай ее загнал. – И пояснила: – Нохай – наш пес. Сейчас за гору ушел с Каскаром. На вечернюю дойку.

За разговором Таис ловко разделала курицу и опустила ее в стоявший рядом чумазый котелок. Затем долила в него воды и подвесила над костром. Снова присела на камень и достала из кармана трубку. Обычную, деревянную. Но с трубкой в зубах еще больше стала смахивать на Ончас. И сразу вернулась тревога! Вспомнилась неведомая Хуртаях, к которой обещала ее свозить Таис. Интересно, забыла старуха о своем обещании или нет? Спросить Татьяна не решилась. А Таис, раскурив трубку, пыхнула дымком и продолжала:

– Наш народ кочевой. Коров раньше не разводили, только коней и овец. Да, овец мы разводили черных – хара хой! А если держали куриц, то ради яиц. Есть птицу нельзя было, шаманы запрещали. Люди ходят по земле, а летать могут только духи… И еще шаманы говорили: будешь есть птицу, не сможешь собирать кедровый орех в тайге и ходить на охоту. Станешь все время смотреть в небо и добычу проглядишь. А сейчас молодежь в духов не верит. Ест все подряд, оттого, видно, и пьют, и наркоманят…

Таис тяжело вздохнула и снова пыхнула трубкой. Затем неожиданно сказала:

– У тебя в роду сильные шаманы были! Очень сильные!

– Откуда вы знаете? – опешила Татьяна.

– Серьги твои вижу! Много им лет, но силу свою не потеряли.

Татьяна невольно подняла руку и коснулась серьги. Надо же, она спала в них. И ничего не приснилось.

– Эти серьги – редкие, – продолжала Таис. – Не каждый их сможет носить. У тебя тоже есть шаманский дар. Только ты пока не знаешь об этом. Чтобы стать настоящим шаманом, нужно много испытаний пройти. Твоя болезнь – твое испытание.

– Какой из меня шаман? – усмехнулась Татьяна. – А ноги у меня не ходят после аварии.

Таис хмыкнула.

– Авария – тоже испытание. Сама про то не знаешь, какое испытание! Пойду в юрту, – она поднялась с камня. – Надо к встрече с Хуртаях подготовиться.

Таис ушла, и Татьяна осталась одна. Подошла полосатая кошка, потерлась о ноги, затем прыгнула ей на колени. Кошка тихо мурлыкала, а она сидела и наслаждалась степным вечером. Такие долгие, прозрачные вечера бывают только в июне. Розовая дымка по горизонту, и все пронизано светом – уже без духоты и жара. Ни дуновения, ни шороха, ни шепотка. Несколько часов безветрия, медово-золотистого света, тончайшей дымки, невообразимых красок неба.

Вечер принес ей ощущение покоя, отрешенности, какой-то завершенности во всем. Жизнь представала быстротечной и красивой, как на старинных японских гравюрах, а за сменой форм, их внешней красотой и совершенством угадывалось что-то более важное, вечное. Так звуки органа вызывают грусть, острое переживание красоты, понимание земного как преддверия в другие миры – неясные, необъяснимые и потому завораживающе чудесные и немного тревожные.

Подошел Каскар с бидоном в руках. Присел рядом. Тотчас появилась большая лохматая собака и улеглась у его ног, не обратив внимания на кошку. Но та благоразумно спрыгнула с колен и с величественным видом удалилась в заросли конопли, которая росла повсюду, как чертополох. Татьяна на всякий случай отодвинулась от собаки.

– Не бойся, не тронет, – добродушно сказал Каскар. – Нохай только волков гоняет. А так мухи не обидит. – И поставил ноги в растоптанных шлепанцах на спину собаки. – Видишь, даже не шевельнулся.

Некоторое время они сидели молча. Каскар курил, дымок относило в сторону озера. Там тихо шелестели камыши, громко кричали утки. Видно, обсуждали прошедший день. Татьяна наконец осмелилась и спросила:

– Каскар, почему к Хуртаях нужно ехать ночью? Почему не днем или вечером?

Каскар некоторое время смотрел в одну точку, размышлял. Затем серьезно сказал:

– По-моему, лучше ночью. Не надо ходить к ней перед закатом.

– Именно перед закатом?

– Так говорят – перед закатом.

– А после заката? – спросил она не без иронии.

– После заката можно… – ответил неохотно Каскар и, склонившись, потрепал собаку за уши. – Хороший пес Нохай, смелый!

Татьяна поняла: Каскар переводит разговор. Не хочет брать на себя ответственность. Сразу объяснил – так в народе говорят, а я лично тут ни при чем. И она почувствовала: если станет приставать, тем более – шутить, он просто замолчит, закроется и она не услышит от него больше ни единого слова. И все же не сдержалась, спросила:

– Каскар, а что происходит перед закатом?

– Говорят, хозяин долины не любит, когда по ней ходят в такое время.

– Кто говорит? Хакасы говорят?

– Не все хакасы… Только те, кто знают…

– И ты знаешь?

Он пожал плечами.

– Если Таис захочет – расскажет. А пока не спрашивай…

Закурив новую сигарету, он недолго молчал, затем заговорил снова:

– Хакасы, даже городские, с большим уважением относятся к тому, что за гранью сознания. И древние легенды для них не пустой звук. И то, что говорят шаманы, – свято.

Он встал, протянул ей бидон.

– Молоко вот принес. Парное. Для здоровья полезно.

И, свистнув псу, который затрусил следом, ушел.

Закат догорал. Розовая полоса на горизонте тускнела, словно подернутая дымкой. Остро пахло полынью и еще какими-то травами, с озера потянуло сыростью. Воздух загустел, на степь и сопки наползали синие сумерки. В небе замерцали первые звезды. А над дальней лесополосой взошла луна.

Из юрты вышла Таис, сняла с костра котелок с курицей, позвала ужинать. Татьяна отказалась, лишь попросила кружку. Таис кивнула и принесла пивную. Налила в нее молоко из бидона, подала, все это время пристально рассматривая Татьяну.

– Что-то не так? – спросила она.

– Пей, пей молоко, – отозвалась старуха. – Городские нос воротят от парного. А ты пей, быстрее на ноги встанешь.

И снова ушла в юрту.

Татьяна пила молоко, смотрела, как затихает все вокруг, слушала удивительную тишину вечера. Костер догорал, выбрасывая редкие языки пламени, а потом и он затих. Красные угли постепенно затянуло серой патиной. Стало совсем темно, и пространство резко сократилось. Даже в свете луны сопки и озеро еле угадывались. Раньше за озером были видны поля, лесополосы и склоны дальних сопок, а теперь темнота словно замкнула горизонт.