Фамильный оберег. Отражение звезды

Душа у Киркея, казалось, выгорела и ссохлась, как высыхает нутро у старого дерева. Но из глаз его не пролилось и слезинки. Воины Чаадара не плачут, иначе их победит даже младенец.

Так продолжалось всю зиму. Однажды он чуть не замерз в пургу. Но, видно, боги хранили Киркея. Каким-то чудом его отыскала старая Ончас и затащила в свою юрту. Накормила, отпоила хымысом[7], выходила, а когда он впервые сел на постели, тихо сказала:

– Жива Айдына! Я знаю! В остроге она, у орысов! Найди ее и вызволи из плена!

А еще велела молчать до поры до времени. Почему – не сказала. Старая Ончас, почти ослепшая от горя, но мудрая. И о том, что когда-то жаловалась Теркен-бегу на строптивого кыштыма, не вспоминала. Киркей тоже об этом забыл. Зачем копить пустые обиды?

Старуха по вечерам исчезала. Она не запрещала Киркею выходить из юрты. Но он и захотел бы – не смог бы далеко уйти. Ноги плохо держали его, но ведь ничто не мешало ему размышлять. Тем более все мысли крутились вокруг Айдыны. Жизнь снова наполнилась смыслом и любовью. Поэтому он, не переча, пил горькие отвары трав, не ворчал, когда старуха острыми кулачками разминала ему спину и грудь, натирала медвежьим салом и все время что-то шептала: то ли заклинала, то ли призывала богов. И не напрасно. Киркей чувствовал, как наливалось силой его тело. А чтобы вернуть крепость рукам, крутил и вертел то каменную ступку, то мельничный жернов и радовался, что с каждым днем быстрее и ловчее с этим справлялся.

Но вот пришло, наконец, его время. Поздно вечером вернулась Ончас в юрту и молча положила перед ним доспехи воина и меч. Всхрапнул за войлочной стеной конь. Киркей вышел наружу. Десять всадников при полном вооружении ждали его появления. Лучшие матыры улуса.

– Веди нас, Киркей! – сказали, словно он был первым среди них. И он не удивился. Так захотела Ончас, а она, похоже, знала, чего хотела…

В предутренней пелене тумана просыпалась, оживала тайга, когда всадники миновали пределы улуса. Припадая к земле, кралась к заячьим норам, к глухариным токам огнеглазая лиса. Черный соболь, подрагивая острой мордочкой, скользил по гнилой валежине, скрадывая мышь. У синих болот злобно хрюкал грозный вепрь-секач. Прильнув к стволу сосны, рысь поджидала добычу – несмышленого сойка-мараленка. В камышах гнездились тучи уток, гусей, куликов…

До острога скакали трое суток, без сна и отдыха, делая короткие остановки, чтобы накормить и напоить лошадей. А затем потянулись долгие дни, когда Киркей и матыры, сменяя друг друга, кружили вокруг острога, как степные волки, карауля добычу. Но казаки по одному из острога не выезжали.

Киркей изводился от нетерпения. А вдруг Ончас ошиблась и Айдына мертва, как ее отец и дядька? Но сердце подсказывало: жива его подружка, жива!

Куковала в зарослях кукушка. Отогревшись на солнце, вовсю распевали птицы. В горах и в тайге вились свежие, молодые, будоражившие Киркея запахи.

Они проникали в него, как стрелы, наполняли тело и душу почти бесовской силою. Хотелось броситься на траву, на пробудившуюся землю и кататься по ней, и рычать, и кричать во все горло. Как дикий зверь, размять кости, сбросить космы старой шерсти после невыразимо долгой спячки.

Хотелось, расправив плечи, дышать полной грудью. Дышать жадно, чтобы прополоскать легкие густой горной прохладой, а потом запеть во весь голос. Так запеть, чтобы услышали твою песню девушки из многочисленных юрт, которые скоро, точно белоснежные цветы, вырастут в степи.

Хотелось, подставив грудь лучам солнца, глядеть и глядеть в небесную голубизну, пока не уснешь, убаюканный весенним теплом…

Хотелось… Но тревога не позволяла ему насладиться жизнью. Все мысли его были об Айдыне. И днем и ночью. И чем больше думал, тем чаще она приходила к нему во сне. Обнимала, ложилась рядом на мягкую кошму. И всякий раз происходило то, отчего Киркей просыпался в поту и скрипел зубами от досады. Его руки помнили тонкое девичье тело, нежность объятий и тепло мягких губ. А как податлива была Айдына! Как покорна! Как страстно изгибалась под ним и молила о любви снова и снова!

Наконец его ожидание увенчалось успехом. Однажды вечером он услышал пение любимой и от радости застрекотал кедровкой. И так три раза. Когда-то этим криком он вызывал ее из юрты. Айдына услышала, поняла и ответила нежным напевом горлицы.

Киркей подпрыгнул от счастья. А через несколько дней Айдыне каким-то образом удалось обхитрить сторожей, и она вышла за ворота острога. Правда, не одна, в сопровождении крепкой бабы орысов.

Словно стрелы, выпущенные из тугих луков, выскочили из-за кустов воины Чаадара. И вот уже Айдына в седле, только баба не отставала. Бежала следом и кричала не своим голосом. Тогда один из матыров, Адолом его звали, подхватил бабу под мышки и усадил перед собой в седло.

На стенах острога орали орысы, пускали вслед стрелы и пули, но Киркей давно подготовил пути отхода. И когда казаки кинулись в погоню, пустил по сакме двух матыров, чтобы увели врагов дальше в степь, запутали, закружили, обманули… Сам же с оставшимися воинами ушел по руслу речушки, что затерялась в густых зарослях.

К вечеру они одолели дневной путь. И стали в глухом ущелье на ночлег. К нему вела тайная тропа, о которой Киркею рассказала Ончас. Тропа горных духов, которые пропускали не всякого. Киркея с его отрядом тоже заморочили бы, отвели, закрыли пути, если б не тайное заклятье, которое поведала Ончас, да кожаный мешочек, что вручила ему старуха. Там хранились сердца трех белых ягнят – лучшее лакомство для горных людей. Их оставили подле обо, над входом в ущелье.

Вскоре вернулись те два матыра, что запутывали следы. Вернулись довольные: казаки долго плутали по степи и уехали несолоно хлебавши.

Разожгли костер. Дым разгонял комаров. Но, чтобы не гневить богиню Огня – От Инее, подкормили пламя кусочками вяленого мяса, что у каждого воина хранилось под седлом. Ведь через От Инее достается пища всем окрестным духам и властителю таг-ээзи[8] Хубай-хану.

Поужинали тем же мясом да копченым сыром хурут, чьи круглые лепешки висят на жердях хуртус над очагом в каждой юрте. Запили еду родниковой водой. Двух воинов поставили в караул. Остальные расстелили на камнях попоны, подложили под головы седла и мигом уснули богатырским сном.

Киркей и Айдына сидели возле костра.

Орысская баба тоже не спала, не спускала глаз с Айдыны. Звали ее чудно – Олена. Оказалась она совсем не старой, крепко сбитой девкой, а в бедрах и в груди обильнее двух вместе взятых чаадарских молодок.

Расстегнув на груди рубаху, Олена распустила косу и расчесывала волосы деревянным гребнем. Заметив взгляд Киркея, расплылась в улыбке. Похоже, ее совсем не тяготил плен. А вот Айдына вела себя странно. Очень сдержанно, строго, и отстранилась, когда Киркей захотел обнять ее – просто как старый друг, просто от счастья, что снова увидел ее живой и здоровой. Но она сердито дернула плечом и только что не оттолкнула его. Рассказать, как погиб Теркен-бег и его дружинники, Айдына отказалась. На вопрос Киркея, зачем орысы ее, раненную, выхаживали, если поначалу хотели убить, фыркнула и смерила его гневным взглядом. Но, главное, совсем не удивилась, что Ирбек выжил. Только пробормотала что-то, судя по ее лицу, не слишком доброжелательное.

Киркей пытался понять, что случилось с подругой? Гибель отца повлияла или орысский плен? Еще его волновало, что Айдына расплела девичьи косички сурмес. Теперь у нее тулун – коса замужней женщины. Неужто кто-то из орысов взял ее в жены? Насильно взял или по согласию? Сердце его тревожно билось. Когда-то Киркей поклялся убить всякого, кто покусился бы на честь Айдыны. Но кого он должен теперь убить? От Айдыны вряд ли добьешься ответа – так, может, подступить к Олене с расспросами?

Он снова посмотрел на орысскую девку. Та обвила косу вокруг головы, накинула платок, закуталась в кошму. Взгляд Киркея встретила спокойно, но в темных глазах будто искры вспыхнули. Он тотчас отвернулся. Гадко было сознавать, что манило его к орысской девке, влекло против воли, как влечет пропасть или темный водоворот. Даже присутствие Айдыны не спасало. Радость от встречи с любимой потухла, столкнувшись с ее ледяным взглядом.

Айдына точно забыла о нем. Перекинув косу на грудь, перебирала темные пряди и по-прежнему молча смотрела на пламя костра. Дух огня резвился от души, радуясь обильной пище: с треском раскусывал хворост, подбрасывал искры, закручивал дым в тугую плеть…

С детства любила Айдына смотреть, как играет пламя. Огонь очищает и освобождает, дарит покой и отдохновение… Что ещё нужно человеку для счастья? Вот так сидеть у костра, слушать потрескивание смолистых поленьев, наблюдать, как в огне ёжится и осыпается наземь пепел, и провожать взглядом яркие искры, взлетавшие к небу затем, чтобы погаснуть среди приветливого мерцания звезд – разве это не предел желаний, достойных сердца воина?

Она все для себя решила. Первым делом навечно забудет об орысе с золотыми кудрями. И пусть нет-нет да отзывалось сладкой дрожью то дивное чувство, которое Айдына испытала при первом его прикосновении, уже другие мысли и чувства теснились в ее голове, наполняли душу, изгоняя прежние – самые счастливые. Но те упорно сопротивлялись, рвались обратно, поэтому до поры до времени девушка спрятала их в самый надежный тайник – в своем сердце, не доверяя никому, даже Киркею. Она повзрослела за время их разлуки, стала женщиной. В ее руках была судьба улуса. Айдына ни на миг не сомневалась: власть отца перейдет к ней даже в том случае, если Ирбек призовет на помощь всех темных духов, нижних богов и сонм верных тёсей. Но у нее есть свои защитники, не менее могущественные: любовь и мудрость матери, сила и воля отца.

Но снова кольнуло сердце. Мирон! Что он думает сейчас? Как пережил ее побег? Наверно, чуть не сошел с ума от ярости, от понимания того, что его обвели вокруг пальца. Айдына чувствовала эту ярость на расстоянии. Но его любовь тоже чувствовала. Она не давала ей покоя, не позволяла забыться во сне. Она тревожила и манила, отчего сладкая истома растекалась по телу, хотелось закрыть глаза и вновь изведать то блаженство, которое она испытала в их первую и последнюю ночь. Отхлебнула глоток, но не напилась, ступила шажок, но дальше зайти не посмела…

Айдына подтянула к груди колени, обняла их руками. Рядом пристроился Адай. Положил большую голову на вытянутые лапы и то и дело поднимал ее, следил печальными глазами за хозяйкой. Понимал, что-то происходит в ее душе. А она, стиснув до боли зубы, смотрела на языки пламени, и ей казалось, что это огненные хыс-хылых, сплетя крылья, плывут в ритуальном хороводе.

Где-то в степи звонко заржала кобылица. И тотчас отозвались жеребцы в стане Айдыны. Приподнялся на лапах и грозно заворчал Адай. Кто там в ночи? Неужто орысы не успокоились, послали вдогонку новый дозор? Мигом вскочили на ноги матыры, затушили огонь попоной. Взлетели на коней, обнажили клинки.

Как впустило их ущелье, так и выпустило. Но снова заржала кобылица, совсем рядом, за сопкой, над которой повисла полнощекая луна. Воины Киркея обмотали морды лошадей арканами, чтобы жеребцы не ответили на призыв, не выдали их присутствия. Адая взяли на поводок.

И притаились среди огромных камней.

Ждали недолго. На склоне сопки показались верховые. Вырос частокол пик. Для орысского дозора многовато всадников. Но рассмотрел Киркей зорким глазом: нет, то не казаки. Все конники в кыргызских доспехах – куяках и шлемах. Свои, получается, но какого рода-племени? В слабом свете луны не разглядишь тамги на сбруях, не разберешь, что вышито на знаменах.

Он сделал знак матырам оставаться в тени, а сам выехал навстречу незнакомым воинам. Айдына метнулась следом, но он прошипел сердито:

– Куда, девчонка? Смерти хочешь?

И Айдына отступила. Плохо воевать, когда из оружия у тебя один нож. Он хорош в ближнем бою, но бессилен перед мечом и саблей. Что ж, она покорится на этот раз, но придет время, и Киркей пожалеет, что назвал ее девчонкой в присутствии матыров. Очень пожалеет…

Но обошлось без стычки. Со склона спустились два всадника. Встретились с Киркеем на поляне у подножия сопки. И в свете луны разглядела Айдына двухвостое полотнище флага, на котором красовались родовые тамги Езсерского улуса – волчья голова с одной стороны, а с другой – дикого козла-емана.

Тайнах? Но что он делает со своим войском в аймачных землях Модорского улуса? Почему рыщет по степи ночью?

Киркей в сопровождении Тайнаха и дружинника-оруженосца подъехал к своему отряду и тихо окликнул:

– Айдына!

Девушка видела, как натянул поводья Тайнах. Лошадь под ним загарцевала: видно, передалось волнение хозяина.

– Айдына? – воскликнул он удивленно. – Жива? – и направил коня ближе. Решил удостовериться, что не обманул его Киркей.

– Жива! – Айдына гордо вздернула подбородок. – А ты, сын Искера, хотел, чтобы я умерла? Как умер мой отец и его воины? Куда ты направляешься? Неужто в земли моего улуса? Прослышал, что он остался без вождя? Так заруби себе на носу: я, дочь Теркен-бега, заменю отца. Других ажо в моем улусе не будет!

Она слышала за спиной взволнованный ропот своих матыров, видела, как закаменело лицо Киркея, но Тайнах, закинув голову так, что на шее проступил острый кадык, расхохотался. И хохотал до тех пор, пока не поперхнулся степным ветром. Айдына с усмешкой на губах наблюдала, как Тайнах пытался отдышаться. Дождалась. Вытирая слезы от надсадного кашля, Тайнах проговорил:

– Кто бы сомневался, Айдына, что ты заменишь отца. Но нужно ли твоему народу, чтобы его возглавила женщина? Захотят ли воины Чаадара встать под твое знамя?

– Мы будем биться с тобой на мечах, – процедила сквозь зубы Айдына. – И тогда посмотрим, захотят ли твои воины встать под знамена побежденного бега.

И следом добавила вкрадчиво:

– Ты забыл, наверное, как недавно лежал у моих ног, а острие моей сабли касалось твоей груди? Тогда ты жаждал меня убить, и что из этого вышло?

– Тебе повезло, Айдына, – даже в слабом свете луны стало заметно, как побагровел Тайнах. – Но это не значит, что повезет сейчас.

И выхватил из ножен короткий меч. Айдына повелительно протянула руку, и Киркей вложил ей в ладонь клинок, тот самый, который ему дала Ончас. Он понимал, что Айдыну уже не остановить. Не смущало ее и то, что Тайнах был в куяке и в шлеме, а она – в шароварах и в рубахе, а на голове – одна защита, платок, который она тотчас сбросила, оставшись простоволосой.

Всадники охватили поляну плотным кольцом. Но вдруг сквозь этот заплот пробилась Олена. В одной рубахе, босиком, с распущенными волосами, она смахивала на ведьму-шулмус, только кулаки у нее были тяжелее.

– Ах ты, ирод! – надрывалась Олена, расталкивая воинов Тайнаха.

И те в недоумении расступались, не понимая, откуда взялась эта женщина с перекошенным от ярости лицом.

– Чего удумал, косорылый! Мою Айдынку воевать?

Адай, рыкнув по-медвежьи, вырвал ременный повод из рук державшего его матыра и ринулся вслед за Оленой. А та уже выскочила на поляну и, растопырив руки, грудью пошла на Тайнаха, продолжая вопить не своим голосом:

– Ах ты, погань бесерменская! Брось саблюку, а то снесу башку непутевую.

Она подхватила с земли камень, замахнулась. Адай со свирепым лаем подпрыгнул, пытаясь схватить коня Тайнаха за морду. Тот поднялся на дыбы, дико заржал. Одновременно столь же дико закричала по-русски Айдына:

– Уйди, Олена! Тайнах убьет тебя!

И уже на родном языке:

– Адай! Прочь! Ко мне иди!

Но Олена и пес вошли в раж. Адай кружил вокруг коня, кусал за ляжки, за брюхо. Конь отчаянно ржал, взбрыкивал, лягался, но пес всякий раз ловко увертывался и бросался снова. Пена клочьями летела из оскаленной пасти.

И все же Киркей изловчился, схватил его за холку, оттащил с поляны, придавил коленом. Адай не сдавался, норовил полоснуть зубами, царапал когтями землю, визжал. Но Киркей держал его крепко. Подоспевшие на помощь воины помогли связать лапы пса арканом.

А Олена не отставала от Тайнаха. Удерживая одной рукой коня под уздцы, второй она тянула езсерского бега за кафтан, пытаясь стащить его с седла. А он хохотал, изворачивался, как горностай, отпихивался ногой. Только напрасно. Олена вцепилась в него мертвой хваткой. Правда, уже не голосила, а, сопя, бормотала под нос проклятья.

И тогда Тайнах изловчился, вздернул ее за косу вверх и перебросил через седло. Рванул рубаху, обнажив молочно-белое тело. Олена завизжала, но Тайнах пришпорил коня, и тот понес его в степь. Следом, с места в галоп, рванулась его дружина. Вздрогнула земля от топота сотен копыт, веером взметнулись мелкие камни. И как водой смыло, порывом ветра снесло войско езсерского бега. Айдына растерянно смотрела вслед. Последняя ниточка – Олена, связывавшая ее с острогом, – оборвалась…

Примечания