Колокол
– Эти дети вечно всем недовольны, – сказала тётя Кларис её матери, когда увидела надутую Бекки.
– У неё противнейший характер, – Ирен и не посмотрела на дочь. – Я бы сказала, что она вся в отца, если бы Фабьен был её отцом. Удивительно, как они похожи, удивительно, как они могут раздражать…
– Ох, ваш Жоэль совершенно другой. – Тётя Кларис причмокнула сморщенными губами.
– Да, на него все надежды, – согласилась Ирен.
– Как он сегодня играл…
– У него замечательный слух.
Ребекка не слушала дальше. Она ненавидела Жоэля – с тех самых дней, когда он родился, с тех самых дней, когда она стала нянькой для него. Кстати, где он?.. Ребекка оглядела гостей. Прошлась по двум залам, заглянула под все столы. Этого мелкого гадёныша нигде не было. Опять, наверное, засел в её комнате и разворошил всё в шкафу… Теперь все её платья будут на полу, а шарфы завязаны в узел. Ребекка взбежала по лестнице, поднялась на второй этаж, забежала в комнату с криком: «Выходи отсюда, Жоэль!..» Но никого в комнате не было – ни в шкафу, ни за шторами, ни под кроватью. Ребекка вышла и затворила дверь. Где-то всё ещё шумели гости, смеясь и что-то громко обсуждая. Она пошла на шум.
Из дальней комнаты Фабьена были слышны голоса, сменявшиеся прокуренным мужским гоготом. Месье Лоран опять играл.
– Ещё одна партия, и ты останешься без штанов, Фабьен, – кто-то заливался смехом.
– Раздавай! – крикнул месье Лоран и звучно ударил по столу.
Ребекка приоткрыла дверь. Комната Фабьена пропахла сигаретным дымом и терпким запахом спирта. Она поморщилась, ибо не любила такие запахи и боялась таких людей. Дружки отца шлёпали по столу картами и протяжно вздыхали, причмокивали влажными губами, толстыми и тонкими, выпускали из них клубы отвратного дыма, тушили огрызки сигар в горках серого пепла, обрезали новые, закуривали опять. Их было четверо; самым пьяным был Фабьен.
Под карточным столом, в сигарном тумане сидел Жоэль. Ребекка цыкнула на него и позвала к себе. Мальчик осторожно пролез между стульями и на карачках добежал до сестры.
Ребекка схватила его за руку и вывела за дверь.
– Что ты там делал? – спросила она.
– Ждал, когда папа закончит. Он обещал поиграть, – насупился мальчик.
– Хочешь, я поиграю с тобой? – улыбнулась Ребекка.
– А во что? – Жоэль прищурился.
– В пиратов. Будешь искать сокровища?
– Буду! – крикнул мальчик и захлопал в ладоши.
– Тогда иди со мной, только тихо, – она приставила палец к губам, – вот так.
Мальчик тоже шикнул в ладошку и на цыпочках последовал за сестрой. Они незаметно покинули дом. К матери с тёткой Кларис присоединился какой-то месье с моноклем, что вылетал из глаза то и дело.
– А я вам говорю, что медицина зашла далеко вперёд, – говорил месье, – и то, что невозможно сейчас, станет…
Что там станет, Ребекка не услышала. Она выскользнула с Жоэлем за дверь, огляделась по сторонам – во дворе никого. Впереди только лес и дорога, широкая и проезженная – каждую субботу кто-то к ним приезжал. Они тоже часто ездили в город, до последней поездки. Это было месяц назад, тогда Фабьен как под землю провалился. Они с Юбером искали его целый день, пока не нашли в одном из кабаков, с вывернутыми карманами и запиской в нагрудном, с суммой долга и сроком выплаты. Тогда он поклялся, что за карточный стол больше не сядет. Но уже не раз за ним сидел.
Ребекка раздвигала густые ветви, чтобы те не задели Жоэля. Этот сопляк может напороться на куст и завопить раньше времени, а потом побежит жаловаться матери – Ребекка оглянулась в сторону дома, – и ведь добежит, недалеко они ушли…
– Не наступи на муравейник, Жоэль, – говорила она, отводя ребёнка от шевелящийся чёрной кучи.
– Я их боюсь, – запищал Жоэль.
– Потому и говорю: не наступи!
Они заходили дальше и дальше, всё глубже погружаясь в лес. Ребекка хорошо знала дорогу, она и с закрытыми глазами дошла бы до дома – но только не Жоэль. Один раз он потерялся в саду, а там, кроме цветов, и не было ничего; а этот малявка разнылся, как девчонка. Тогда наказали Ребекку – её всегда наказывали за него.
– Ну где же сокровища, Ребекка? – заныл Жоэль и зачесал коленки. – Меня комары искусали!
– Искатели сокровищ не боятся комаров, – сказала Ребекка.
Она крепко взяла его за руку и потащила за собой. Сейчас, если он раскричится, никто его не услышит. Никто не придёт за ним.
– Сокровища были где-то там, Жоэль, в той чаще леса, – она указала ещё дальше.
– А ты знаешь, как вернуться домой?
– Конечно, знаю, дурачок, – она усмехнулась. – Разве кто-то приходит в лес, не зная, как выйти обратно?
Впереди были густые заросли. Ребекка наступила на что-то мокрое.
– Похоже на болото, – сказала она.
– В болоте сокровищ не бывает, – ворчал Жоэль.
– В море бывает, а в болоте нет? – Ребекка ещё сильнее сжала его руку.
Мальчик только хмыкнул в ответ.
Вскоре они остановились.
– Вон там, – Ребекка указала на высокий папоротник, – в тех кустах.
– А ты будешь искать со мной? – Жоэль посмотрел на неё.
– Тогда это будут мои сокровища, – она улыбнулась.
Мальчик задумался, отпустил руку сестры и побежал к высокой траве. Вскоре он скрылся в ней с головой.
Ребекка отступала назад, медленно, чтобы не услышал Жоэль. Спряталась за ближайшее дерево, потом за другое, за третье, и так пока не потеряла кустарник из виду. Она бежала по лесу, не оглянувшись ни разу; внутри неё всё дрожало, дрожь перешла в руки.
Ребекка услышала своё имя и раздражающий плач – и ринулась стремглав в сторону дома. Через четверть часа она уже была на пороге. В доме всё осталось как прежде, ничего не изменило свой вид. Ребекка поднялась в свою комнату – из кабинета Фабьена слышался тот же гогот, – посмотрела вниз; её мать стояла с той же тёткой Кларис.
– На него все надежды, – передразнила Ребекка мать, зашла к себе и закрыла дверь.
Дверь скрипнула протяжным скрежетом. Ребекка открыла глаза.
Опять этот сон… Она вытерла слёзы. Каждую ночь она жила в том кошмаре. Каждую ночь её звал Жоэль. Ей будто не разрешали забыть, или она себе не разрешала…
Ребекка нащупала домашние тапки, вдела в них холодные ноги и вышла за дверь. Жоэль спал очень тихо, лишь изредка глаза его шевелились под веками. Ребекка погладила его по волосам и поцеловала в щёку. В ушах всё ещё стоял его голос, а перед глазами – он, убегающий в тенистые заросли высоких кустов. Ребекке казалось, что-то разрывается в её груди, не даёт вздохнуть, не даёт думать ни о чём. Она ещё раз посмотрела на Жоэля, убрала упавшую на переносицу прядь его соломенных волос, поправила одеяло и пошла к себе.
За окном расстилался рассвет. Сейчас, когда лес поредел, солнце било бесцеремонно. Обычно Жоэль просыпался раньше, иногда и посреди ночи, но сегодня он крепко спал.
Это было очень кстати. «Очень хорошо, что сегодня, хорошо, что сейчас», – думала она, открывая нижний ящик стола.
Ребекка жила в смежной с братом спальне. И хоть эта комната принадлежала ей по праву, в ней она почти не обитала, лишь спала. В комнате были только её вещи – и мысли, тяжёлые мысли, в которые лучше не заходить. Но Ребекка любила бывать в них, терзать себя воспоминаниями; она знала, что это заслуженно. Она изнуряла себя и слезами, и памятью. После этого становилось чуть легче, оставалось меньше стыда. Наказанному ребёнку не стыдно, если он будет себя жалеть. И она жалела. Но надолго её не хватало, и приступ вины начинался опять. Ребекка достала белый конверт с пилюлями. Она соврала доктору, что её снотворное закончилось, – оставалось ещё чуть-чуть; этого хватило бы на три дня, но ей нужно было больше. Она не могла прогадать. Ребекка высыпала таблетки в ладонь – достаточно лишь одной горсти, – налила в стакан воды из графина, поднесла ладонь к губам… И услышала крик. Истеричный крик, переходящий в мычание.
Это кричал Жоэль.
Таблетки рассыпались по полу, стакан упал с края стола. Она ринулась к брату, распахнула дверь и припала к кровати. Его всего выкручивало от натуги, глаза были открытые и живые. Впервые за много лет Ребекка увидела его живые глаза. Он выгибался дугой, ноги натянуты, как струна, руки такие твёрдые, что невозможно согнуть, словно стальные тросы; он и сам был как стальной трос.
– Помогите, – крикнула Ребекка, – доктор Бёрк, Люсинда, кто-нибудь! – Посмотрела на Жоэля и уткнулась в него, рыдая. – Прости меня, прости меня, – шептала она.
Жоэль, не переставая кричать, захрипел горлом, подавился слюной, закашлялся, стал задыхаться. Ребекка перевернула его на живот и похлопала по спине; вся слюна вытекла ей на платье. Жоэль задышал. Ребекка гладила его по спутанным волосам, целовала в раскрасневшиеся щёки…
– Всё прошло, всё прошло, – повторяла она.
Осторожно перевернув брата на спину, уложила его на подушку, вытерла мокрые губы, посмотрела на ладонь. От таблеток осталась лишь белая пыль между пальцев.
В комнату вошли доктор с Ирен.
20 глава
Я открыл глаза. Сегодня был важный день. Нужно проследить за Фабьеном, убедиться, что он нашёл птицу и прочёл послание. А после проследовать за ним. Кому же насолил этот старик? А потом, да, потом нужно добраться до церкви. Она совсем близко, за лесом. Норах сказал, я должен увидеть его – колокол, что убивает меня. Но ни одно тело из тех, в которых я побывал, не хотело выбираться из этого дома. Они будто приросли к нему. А в сутках слишком мало часов, чтобы научиться управлять хоть одним из этих тел так, как я управлял собой. Они не подвластны мне, они подвластны лишь своим желаниям, мерзким тошнотворным страстям. Я вспомнил Фабьена. Как хорошо, что сейчас я не в нём!.. Нужно встать и проследить за стариком. Кто-то жаждет встречи с ним. Может, именно сегодня произойдёт непоправимое, может, именно сегодня я смогу это предотвратить…
Я попытался подняться, но не смог. Похоже, меня привязали к кровати. Но зачем? Я не мог поднять голову, рук и ног тоже не чувствовал; я слышал лишь, как бьётся моё сердце, болезненно и надрывно вырываясь из груди. Мне хотелось пить, я хотел позвать на помощь, открыл рот и вместо слов выпустил лишь несвязное мычание. Я – Жоэль. И моё тело – тюрьма.
Я был заперт в этом теле, как мим в стеклянном кубе, как труп в гробу. Я хотел выбраться, но не мог пошевелить и мизинцем. Бедный Жоэль… Это тело – неживое тело, вот что я понимал.
Единственное, что мне удалось сделать, это повернуть голову; я мог управлять шеей и двигать глазами. Осмотрелся по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-то, или чтобы этот кто-то увидел меня. Я хотел, чтобы меня подняли. Пожалуйста, заметьте меня!
– Поднимите меня, посадите меня, чёрт возьми! – Я кричал как сумасшедший, но никто меня не слышал. Никто – только мёртвая тишина говорила со мной на мёртвом, на тихом своём языке, и я в ней, ничуть не живой.
Я пытаюсь снова. Ставлю язык на нёбо, толкаю его, пытаюсь выдавить хотя бы пару букв, напрягаю связки, напрягаю гортань, чувствую, как набухают жилы где-то на шее, сейчас они лопнут… Выпускаю звук – несвязное, больное мычание. В ушах звенит, взгляд заслоняет туманом. Меня начинает тошнить. Я хочу почесать глаза, я чувствую своё лицо, точно чувствую, но едва ли могу даже шмыгнуть носом.
Никого нет. Пустая комната. Меня погружает в озноб, мне нечем дышать, спазмы подступили к горлу, язык запал к гортани.
– Ну хоть кто-нибудь!
Я кричу как сумасшедший внутри этого детского тела, я кричу, но ни слова не выходит из этого рта; слюни скопились под языком, потекли в горло, Жоэль подавился и пытался вздохнуть, что-то встало поперёк глотки, оцепило её, я сейчас умру, он сейчас умрет… Невыносимо, совсем невозможно, слюни пузырятся, наполняя весь рот…
Дверь открылась, и вбежала Ребекка. Она подняла меня, положила на колени и стала бить по спине; слюни Жоэля вытекли на её платье, я спасён.
Ребекка осторожно положила меня на подушку, вытерла рот и лицо подолом. Её глаза полны ужаса, руки дрожат в ознобе, она целует мою голову и плачет, сильно плачет, кричит в коридор, кого-то зовёт, я совсем плохо слышу. Гладит по волосам, целует в щёки, я хочу встать, приподнимаю себя, Ребекка гладит меня по груди, я это чувствую, я чувствую её ладони, она затыкает одеяло под мои ноги, под ноги Жоэля, они неподвижны…
В комнату входит доктор, а после – Ирен.
Я слышал звуки откуда-то издали, они были подобием сна. Все эти голоса, наполнявшие комнату, были будто в стеклянном сосуде… нет, это я был за этим стеклом. Иногда голоса оживали, становились громче и чётче, я мог даже их различить…
– Мой мальчик, – Ирен припала к постели, – мой мальчик, он погубил тебя, если б не твой отец… всё было бы по-другому, Жоэль…
– Мама, пожалуйста, не начинай, – плакала и тряслась Ребекка.
– Ты всегда его защищаешь, – Ирен покосилась на дочь. – Всегда! Будто ты не моя дочь, а его. Но знай, если б не он, если б не его безрассудство… – Она перевела взгляд на меня. – Мой мальчик, тебя покалечили, твой проклятый отец, его чёртовы игры…
Я чувствовал холод её ладони – да, она была холоднее меня; я чувствовал, как волосы на голове Жоэля приподнимаются под её пальцами и рассыпаются по бокам от пробора, поднимаются и ложатся опять. Я чувствовал её касания, у меня закололо в ногах, я почувствовал пальцы, я пробовал ими пошевелить. Мне кажется, получилось, да, у меня получилось! Это покалывание в ногах поднималось всё выше, от холодных пальцев до пят, от ступней к напряжённой голени. «Он же чувствует, Жоэль чувствует ноги», – не мог докричаться я. Опять выгнул всё тело, напряг нерабочие связки, почему они не слушаются его…
– Ему опять плохо, доктор, опять… – Ирен гладила Жоэля.
Я слышал её голос всё чётче, я видел каждую морщинку на её лице.
Туман постепенно рассеивался…
– Это всё он, всё он виноват, мой мальчик, это всё твой отец, – твердила она.
Ребекка вся съёжилась, стоя за матерью, её колотило сильнее меня, но никто на неё не смотрел.
– Пожалуйста, мадам Лоран, – отодвинул её доктор, – мне нужно посмотреть его зрачки. – Он посветил мне в глаза. – Нет, на припадок это не похоже.
– Слава богу, – выдохнула Ирен. – Почему же он так кричал?
– Что-то растревожило его, он сильно взволнован. Может, какой-то сон… – Доктор почесал затылок. – Нужно сделать укол.
Ирен вздохнула и пошатнулась, доктор успел подхватить её.
– Скажи Люсинде, пусть заварит успокоительные травы.
– Хорошо. – Кивнув, Ребекка вышла за дверь. Голос её был на грани, она держалась, чтобы не зарыдать.
– Сейчас схожу за уколом для Жоэля, – сказал доктор и вышел.
Ирен припала ко мне.
– Я отомщу за тебя, сынок! – Она гладила меня по волосам. – Я скоро покончу с ним. Ещё немного, и мы останемся втроём.
Я плохо понимал, о чём она. В этом теле всё сказанное кем-то казалось каким-то бредом; я не понимал и половины слов, только улавливал их нечёткое значение. Иногда мне казалось, что я слышу всё чётко, но потом голоса опять отдалялись, будто кто-то открывал и закрывал дверь, за которой и были те голоса. И я то слышал их, то припадал к двери, и всё равно не слышал ничего. Но Жоэль мог слышать, мог чувствовать, это я точно знал.
Свет раннего солнца медленно разливался по комнате, по полу, по подолу покрывала, поднимаясь выше к моим ногам. Там, за окном, только тени от леса, только его призрачный силуэт; он и пугал меня, и звал за собой…
Вдруг свет исчез. Доктор заслонил его, встав напротив. Он держал в руках шприц, большой, металлический. Меня передёрнуло, и страх этот был не Жоэля – это был мой страх, я всегда ненавидел шприцы.
– Сейчас всё пройдёт, Жоэль, – сказал доктор и взял мою руку, – лекарство подействует скоро. – Он всадил иглу, я вздрогнул. – Тебе нельзя нервничать. – Лекарство тёплым потоком разлилось по венам, согревая руку, всё тело и голову.
Доктор взял Жоэля за другое запястье и стал измерять ему пульс.
– Успокаивается, – сказал он, – биение не такое учащённое.
Пришла Ребекка, принесла чаю.
– Мне кажется, – шептала она, – мне кажется, доктор Бёрк, когда он кричал, он как-то по-другому смотрел на меня, он будто меня увидел…
– Всё может быть, Ребекка, всё может быть, – соглашался доктор, кивая, – мальчик идёт на поправку, и это уже заметно.
В комнату вошли Фабьен и Люсинда. Ирен посмотрела на мужа убийственным взглядом, Ребекка ещё сильнее прижалась к стене.
Я же то выпадал из реальности, то возвращался в неё. Мне казалось, я видел церковь и высокую колокольню. Мне казалось, я дошёл до неё, но после опять возвращался. Опять возвращался сюда.
Голоса в комнате становились всё тише, всё дальше уходя от меня. Я опять ничего не слышал. Они говорили о чём-то, шевеля беззвучно сухими губами, сотрясая густое пространство нервным движением рук. Пелена накрывала глаза, всё вокруг застилалось туманом.
Голова стала лёгкой, как и тело; ничего уже не болело, но и не ощущалось. Фабьен наклонился ко мне, я уже почти его не видел. Они что-то опять обсуждали, на Фабьена кричала Ирен. Ко мне опять направился доктор; он вколол в меня ещё один шприц. Вся комната покрылась туманом, а вскоре вовсе потонула в нём. Больше я ничего не видел.
21 глава
– Куда мы едем в такую рань? – спросил Юбер, запрягая лошадь.
– В город, – Фабьен то и дело оглядывался по сторонам.
– Кого-то ждёте, месье?
– Нет, никого.
Юбер затянул подпругу, не торопясь продел через голову кобылы хомут, набросил на шею, пристегнул вожжи к уздечке, расправил застрявшую в упряжи поседевшую гриву. При этом он что-то неторопливо насвистывал, что ещё больше раздражало Фабьена.
– Можно побыстрее?
– Можно, – сказал Юбер и пошёл обходить повозку, наклоняясь у каждого колеса. – Так эта птица была не вам? – спросил он.
– Мне не мне, какая тебе разница… Чего ты там возишься?
Юбер лишь пренебрежительно фыркнул, но и не думал поторапливаться.
Этот конюх задавал слишком много вопросов и не спешил исполнять никаких просьб. Будь Фабьен чуть решительнее, то уволил бы его ещё лет десять назад. Но нет, он лишился всей своей прислуги, всей, кроме этого брюзгливого нахлебника и ни к чему не брезгливой Люсинды… От неё был хоть какой-то толк, от этого же недоветеринара никакого толку не было. Но после того, как Юбер нашёл его сына в лесу, после того, как мчался ради него в город, Фабьен терпел все его выходки – и пьянство, и шашни с Люсиндой, и бестактность, с которой тот лез в дела семьи.
– И зачем нам в город? – Юбер усаживался в поскрипывающую временем повозку.
– По делам.
– По каким ещё делам?
– Не твоё дело!
– Куда ж я тогда поеду, если не моё?
И правда, подумал Фабьен, он же не сказал куда.
– В оружейную лавку, доволен теперь?
– Патроны закончились? – Конюх ухмыльнулся. – Сказали бы, я б и сам привёз.
Говоря по правде, Фабьену совсем не хотелось оставаться дома одному – если к нему придут, кто ж его тогда защитит? Лучше уж он будет с Юбером, лучше уж слушать его плебейские бредни, чем не услышать потом ничего. Покойники обычно не слышат.
– Так чего не сказали-то? – не унимался Юбер. – Или, думали, просчитаю вас?
– Ты это, – замахал на него Фабьен, – ты не лезь, куда тебя не просят.
– А я-то думал, чего это вы по птицам стрелять перестали…
– Езжай давай и не болтай лишнего!
Фабьен, кряхтя, поднял одну ногу на ступеньку, почувствовал, как потянул мышцу бедра, застонал, схватился за поручень, медленно подтянул всё тело – и вот уже другой ногой был в повозке.
Повозка прогнулась. Юбер свистнул во все щёки и погнал несчастную лошадь по дороге, ведущей в лес. Кобыла, которой было без малого четверть века, не торопилась никуда бежать; она нехотя перебирала копытами, не слыша ни свиста Юбера, ни причитаний тяжёлого хозяина.
– Что мы так плетёмся, Юбер? – ворчал недовольный Фабьен.
– Да всё как всегда, месье.
– Нет, не как всегда! – Он ёрзал на сиденье, то и дело нащупывая в кармане пустой, бесполезный револьвер. – Почему так медленно, я тебя спрашиваю? Я бы пешком быстрее дошёл.
– Хотел бы я посмотреть, – усмехнулся Юбер, но, поймав колкий взгляд хозяина, подавил подступающий смех. – Лошадь того и гляди издохнет, месье, а вы в город собрались…
– А как же потом за провизией?
– А мне почём знать? Лучше б лошадь новую купили, а эту пристрелить бы…
– Тебя хлебом не корми, дай кого-нибудь пристрелить, ветеринар хренов.
– Не хочется мучить скотину, – гундел Юбер, – она вон еле дышит, хуже, чем вы, месье, как бы не померла по дороге…
– Что значит «хуже, чем я»? – возмутился Фабьен. – Нормально я дышу, – он повысил голос, закашлялся и задохнулся.
– Отдышались? – спросил Юбер минут через пять.
– Отдышался, – рявкнул Фабьен.
Насчёт этой кобылы Юбер был прав: помереть она могла хоть сейчас, вот только купить другую было не на что.
– Так чьи это были часы? – спросил после недолгого молчания Юбер; он вообще не умел долго молчать.
– Какие часы? – спохватился Фабьен.
– Которые я вам давеча принёс.
– Откуда мне знать.
– Может, доктора?
Фабьен не хотел вспоминать о часах; он знал, чьи они были, он знал, что не доктора, что доктор здесь вообще ни при чём, но поговорить об этом странном типе ему хотелось.
– Может, и доктора, – Фабьен кивнул.
– Не нравится он мне, – Юбер скривил рожу.
– И мне! И мне не нравится, – завопил Фабьен так радостно, будто встретил в этом конюхе и соратника, и друга, и всех в одном.
– Он своим носом чуть землю не вскопал, – сказал Юбер, – зубами вцепился в корни, как зверь какой…
– Ты его что, так и нашёл? Что, прямо-таки зубами? – вытаращил, насколько это было возможно, заплывшие глаза Фабьен.
– Да, – протянул Юбер. – Весь рот в этой коре… Я думаю, это он от боли.
– От какой боли? – Фабьен похолодел.
– От какой, от какой – от обычной… Мне вон когда на войне пулю из плеча доставали, я чуть палку не раскусил; главное, что не язык.
– На какой войне, Юбер? Ты не воевал!
– А мог бы…
– Да ну тебя!
– Но пулю мне всё равно доставали, – продолжил конюх.
– Почему ты постоянно врёшь?
– Да не вру я! В трактире поймал. Хотите, покажу? – Он начал засучивать длинный рукав.
– Не надо, бога ради, мне ничего показывать! – Фабьен зажмурился.
– Вот я и говорю: чтобы язык не откусил, мне палку между зубов и…
– Лучше б ты его откусил!
– Кого?
– Язык свой!
Юбер фыркнул и замолчал. Фабьен ещё что-то гундел себе под нос, но вскоре тоже притих. Он не любил, когда на него обижались люди, даже если то был конюх, даже если такой противный, как Юбер. Так они и ехали молча по извилистой узкой дороге, что из года в год становилась всё у`же, будто сама природа отреза`ла их старый дом от внешнего нового мира. Крыша повозки цеплялась за нависшие ветви, и те медленно скребли по ней раздражающим скрежетом, будто ногтем по стеклу.
Страх нарастал в животе Фабьена.
– Значит, от боли, говоришь? – нарушил он тишину.
– А от чего же ещё, – как ни в чём не бывало ответил Юбер.
«Они мучили доктора, – понял Фабьен, – может, спутали со мной… Но если им нужны документы на дом, они могли прислать его, чтобы тот всё нашёл… Он – их человек, точно их. Вот почему он засел в моём доме… Вот почему! Но если он с ними…» – Мысль Фабьена оборвалась, растеряв и логику, и смысл.
– …Представьте себе, никаких.
– Что никаких? – опомнился месье.
– Следов, говорю, никаких, – повторил Юбер.
– Каких следов?
– Хотя бы избиения! Он ещё когда на земле лежал, я его окликнул – ничего; ногой пнул…
– Юбер…
– А то вы бы не пнули…
– И я бы пнул, – согласился Фабьен.
– Так вот, реакции, говорю, никакой. Пульс пощупал – вроде живой… Он в пижаме был, я её одёрнул, на спине ничего; перевернул – и на животе всё чисто.
– Значит, не избили, говоришь…
– Похоже, что нет.
– Понятно всё.
– Что понятно?
– А то, что я был прав, – сказал Фабьен.
– Пьяный он, что ли?
– Ты хоть запах учуял?
– В этот раз я, знаете ли, не принюхивался.
– Потому что от самого, как от свиньи.
– Я и обидеться могу.
– Под морфием он.
– Вот тебе и доктор…
– Гнать его надо.
– А как же Жоэль?
Фабьен промолчал.
Жоэль был его болью, о которой он постоянно пытался забыть. Может, и пил-то лишь из-за этого… Нет, Фабьен знал, что до случая с Жоэлем он так же беспробудно пил, пил да играл – вот и вся его жизнь. Но думать, что спился он из-за любви к сыну, было как-то приятнее. Так он вроде просто пьянчуга, а этак – не просто, а от сильного горя. Вот только горем для всей семьи был он сам. До встречи с Ирен Фабьен уже проиграл два семейных имения, а при ней проиграл и это – последнее, что у них было. Если б хоть кто знал, как трудно ему было не играть, как чесалось всё внутри при виде колоды карт, как хотелось сесть за стол и раскинуть партейку… Но проигрывать было уже нечего. Ему казалось, он проиграл уже всё, даже себя самого.