Неспящая. Двоедушники

Глава 1

Наверху раздался удар, потом вскрики, ещё удар, потом что-то тяжёлое шлёпнулось плашмя прямо над моей головой. Кто-то взвизгнул.

Я бросилась вон из комнаты и побежала вверх по лестнице.

На втором этаже в комнате девчонок была настежь распахнута дверь. Я вбежала и остановилась рядом с Эриком. Он успел примчаться на шум ещё раньше меня.

Следом за мной, тяжело дыша, ворвалась Вероника и тоже замерла на пороге.

– Что случилось? – спросила она мне в затылок.

– Пока ничего особенного, – спокойно отозвался Эрик.

Ну, как бы да. Пока ничего особенного, это точно.

Много чего я повидала, и такое тоже. Зрелище не то чтобы потрясающее, но человека неподготовленного обычно слегка поражает экзотикой. Здесь же среди нас неподготовленных не было. Значит, и особенного ничего не случилось.

Молодой высокий мужчина стоял посреди бедлама из двух опрокинутых тумбочек и разбросанной одежды. Поза его – поза бойца, готового к схватке. Правда, врага своего он, похоже, толком не разглядел: взгляд отчаянный, невидящий, рот перекошен в растерянности, кудрявые волосы по плечам раскиданы… Сам парень белокож, упитан и немного рыхловат, но в целом ничего так, симпатичный, если не заострять внимание на том, что надет на нём лишь подгузник.

Девчонки, повизгивая, рассредоточились по комнате. Не сказала бы я, что они выглядели сильно испуганными. Так, самую малость.

– Кто дежурил в каморках? – так же тихо и спокойно поинтересовался Эрик.

– Я, – отозвалась Вероника.

– И? – бесстрастно уточнил Эрик.

– Мне нужно было выйти, – угрюмо огрызнулась она.

– Вера, – вздохнул Эрик, и в его голосе появилось раздражение. – Я сейчас не об этом… Ладно, разговоры потом, – подытожил он и повысил голос. – Всё в порядке, ничего страшного. Сейчас всё поправим и со всем разберёмся – верно, Сеня?

Сеня явно слышал Эрика, но не видел его. Он по-прежнему изумлённо таращил глаза и пытался сообразить, кто с ним разговаривает. Он точно не понимал, где находится.

Эрик спокойно пошёл ему навстречу. Мы с Вероникой дёрнулись следом, но Эрик протестующе взмахнул рукой.

Я остановилась, Вероника сделала ещё шаг и тоже замерла. Эрика нужно было слушаться, так в нашей коммуне заведено: его слово – закон. Без Эрика мы можем и сами что-то предпринимать в таких ситуациях, но если он здесь, то никакой самодеятельности.

Хоть я и подчинилась Эрику, внутри меня всё протестовало. Память услужливо подкинула мне забрызганную кровью каморку и кровавые следы в коридоре. Таким я запомнила тот день, когда Вероника на выходе из кокона устроила побоище и порвала Эрика. Память моя, зараза, как оказалось, цепкая, прочная и ничем не хочет мне помогать, когда что-то нужно бы просто забыть.

– Всё хорошо, Сеня, – проговорил Эрик, подойдя к парню вплотную и взяв его за локоть. – Ты молодец. Ты сделал всё правильно…

Что уж такого правильного сделал Сеня, о том история умалчивает. Правильно было бы на выходе из кокона отлежаться, а проснувшись, неторопливо встать, проверить, твёрдо ли держат ноги и не кружится ли голова, сообщить о себе дежурному, дать ему измерить давление, а потом, если всё в порядке, без суеты и нервов отправляться в душевую. И нет в правилах такого, чтобы, едва очнувшись от кокона, врываться в жилую комнату – причём мужчине в женскую, – ронять там мебель и пугать людей.

Эрик тем временем одной рукой по-дружески обнимал Сеню за плечи, а другой как бы невзначай проверял его пульс.

– Сейчас мы проводим тебя в процедурный кабинет, я тебя осмотрю, и тогда пойдёшь в душ, – неторопливо, будто сказку, рассказывал Эрик. Сам в то же время проверял тонус мышц Сени и не сводил глаз с его лица.

На лице Сени гримасу растерянности сменила другая. Кажется, он, наконец, понял, что с ним.

– Видишь, как ты девочек напугал? – с мягким укором посетовал Эрик. – Пойдём, не будем мешать им наводить порядок. Да, Семён?

Парень протестующе тряхнул головой:

– Я Арсений!

– Ох, точно! – виновато воскликнул Эрик. – Извини, перепутал. Конечно, Арсений.

Хитрец он, мой дядя Эрик. Знает, как не напугать кикимору ещё больше, а, наоборот, заставить её сосредоточиться и собрать мозги в кучу.

Приобняв Арсения за талию, Эрик повлёк его прочь из комнаты. Я потянулась, чтобы подхватить нетвёрдо шагающего парня с другой стороны, но Эрик резко тряхнул головой: «Не надо!»

Я обернулась к девчонкам и покрутила руками – дескать, давайте, живенько приберитесь тут.

Протопав по коридору в самый конец, Эрик завёл Арсения в кабинет, и когда мы с Вероникой вошли следом, он уже укладывал своего подопечного на койку.

– Я отошла всего на несколько минут, – сказала Вероника Эрику в спину.

– Да, конечно, – вздохнул он.

– По всем расчётам ему было ещё рано просыпаться…

– Вера, – Эрик обернулся. Уже никакого раздражения, полное спокойствие. – Вера, я всё понимаю. Но когда у тебя под присмотром новичок, все расчёты бесполезны. Если спускаешься в такой момент вниз, надо позвать кого-то на эти несколько минут. Тебе ли этого не знать? Ну как же так?

Вероника сжала губы, в глазах её мелькнули слёзы:

– Извини. Я виновата.

Эрик качнул головой, шагнул к ней и быстро, но нежно поцеловал в висок. Раньше, на службе в дружине, Эрик не стал бы нежничать на рабочем месте. Но сейчас он мог позволить себе утешить жену.

– Я уверен, ты будешь внимательнее в особых случаях. Не плачь, пожалуйста, – тихо сказал он Веронике и повернулся ко мне. – Поможешь?

– Без проблем.

Я подошла к Арсению, укрепила тонометр, включила. Тонометры у нас специальные – такие же, как были в распоряжении дружины. Эрик долго колебался, стоит ли напрягать наших спонсоров, но всё-таки решил заказать лучшее. У кикимор нужно куда больше параметров отслеживать, чем у обычных гипертоников.

– Что там? – спросил Эрик, вынимая из шкафчика катетеры и пластыри.

– Да вроде норма. Посмотри сам, – я пропустила его к пациенту.

– Где Корышев? – буркнул Эрик, не сводя глаз с индикатора тонометра.

– С парнями в волейбол играет. Позвать?

– Да ладно, не стоит. Тут больше нужна сноровка, чем грубая сила, – меланхолично отозвался Эрик, потом оглянулся на Веронику. – Ты иди, Вера, успокой девчонок. Здесь всё не так страшно. Мы с Ладой справимся.

Вероника кивнула и вышла из каморки.

– Что делать-то? – уточнила я в ожидании команды.

Эрик ещё несколько секунд подумал и объявил:

– Я делаю измерения и корректирую составы для инъекций. Ты внимательно слушаешь, что я говорю, и смешиваешь препараты быстро и точно.

О, да. Для такой работы грубая сила точно ни к чему. А сноровки мне должно хватить.

Я открыла электронный замок на огромном, во всю стену, холодильнике и вынула контейнер со стандартным авральным набором медикаментов. Эрик молча наблюдал, как я проверяю, во всех ли бутылочках достаточно содержимого, и раскладываю на столе пулемётные ленты шприцев.

– Готова? – уточнил Эрик, когда я закончила.

– Готова. Поехали.

Эрик поставил пациенту катетеры – один для инъекций, второй – чтобы смачивать индикаторные полоски. Парень уже почти отошёл от встряски и держался неплохо. Только иногда глаза его сначала мутнели, потом вспыхивали безумным огнём. Это заставляло меня каждый раз напрягаться, но поскольку Эрик оставался невозмутимо спокойным, я тоже старалась не дёргаться.

Эрик был единственным здоровым в нашей коммуне. Все остальные десять парней и восемь девушек, включая меня, Макса и Веронику, были кикиморами.

Иногда мне казалось, что здоровые-то как раз мы, а измотанный Эрик с его вечным недосыпом, нервами, заботами и тревогами – как раз тот самый больной, о котором мы все должны были заботиться. Но нет, он как-то справлялся и с нами, и с собой, успевал каждому помочь, успокоить, предотвратить… Те из нашей коммуны, кому Эрик был знаком ещё по его работе в питерской дружине, прекрасно знали его тамошнее прозвище «Айболит», но здесь он получил новое – «папа Эрик». Странное прозвище для человека немного за тридцать, особенно если учесть, что двое из нашей коммуны были даже старше. Но, в конце концов, не в возрасте дело, а в сути. Не было у нас никого надёжнее и добрее, чем Эрик Малер, поэтому папа так папа.

Эрик не врач. Поэтому даже огромный опыт работы в питерской надзорной дружине не дал бы ему права официально практиковать и помогать кикиморам. Обходное решение нашлось: уединённая коммуна для свободного проживания. Перестроенный старый барак на опушке леса, необходимый набор оборудования, стандартные и редкие медикаменты только для внутреннего употребления. Осенью мы закончили стройку и оснащение и через соцсети пригласили всех желающих. И всё случилось весьма предсказуемо. Сначала желающие не спешили – слишком долгой была процедура перевода из-под обычного надзора в коммуну. Но сейчас, когда все свободные места заполнились, нас принялись одолевать заявками. Эрик всех кикимор мира взял бы под своё крыло, но на расширение у нас просто не было денег.

Арсений был нашим последним приобретением. Его привели к нам сразу же после решения комиссии, присвоившей ему третью группу. Никого с более серьёзным статусом мы не имеем права принимать – только группу наследственного риска и третью. Исключение – Никита Корышев, официально имеющий вторую группу, но у него и справка есть, что ему можно. Не просто справка – судебное решение. Правда о Никите мало кому известна. Всего несколько человек в курсе, что он – чёрная кикимора. И уж совсем никто, кроме меня, Эрика и Вероники, не знает, что Никита – футляр для личности Макса Серова. Для моего Макса, которого у меня отняли, а потом от царских щедрот вернули – в чужом теле… Ну, это уже пройдённый этап.

Что до Арсения, то он оказался сущим ягнёнком. Серьёзный, стеснительный, очень дисциплинированный. Но, к сожалению, и такие няшки не застрахованы от проблем, свойственных кикиморам. Арсений стал кикиморой всего несколько месяцев назад, ему всё ещё было очень трудно свыкнуться со своим новым статусом, он боялся всего, а пуще прочего боялся причинить кому-нибудь вред. Ну, что тут скажешь? Правильно, в общем-то, что боялся. Кикиморы – существа опасные. Могут долго-долго, даже неделями, не спать, потом проваливаются в глубокий сон – кокон. Иногда сам кокон, а иногда, наоборот, невозможность вовремя уснуть заканчивается большой кровью. Арсений не выносил даже мысли о том, чтобы стать причиной большой крови. Да и малая его тоже пугала. Не удивительно, что на этом фоне случилось то, что произошло сегодня. На выходе из кокона мозг бедняги Арсения не захотел выпускать его из пограничного состояния.

И теперь с парнем придётся немного повозиться, чем Эрик сейчас и занимался.

Он приоткрывал катетер, мочил в крови полоску, вставлял в прибор, переключал режимы, смотрел показания, называл мне препараты и количества для смешивания. Я готовила шприц, подавала Эрику, он вводил, а затем снова контролировал показатели крови. И по новой. И ещё раз… Казалось, время остановилось.

– Ну, вот и порядок, – наконец, произнёс Эрик. – Можно расслабиться. Арсений, ты молодец. Теперь вообще всё в норме. Думаю, наша помощь больше не понадобится. Просто полежи полчаса, а лучше подольше.

– Я… – глаза Арсения к концу процедуры стали уже совершенно ясными, но теперь он казался насмерть перепуганным. – Ребята, я ничего не натворил? Никого не задел?

– Ты не всё помнишь? – уточнил Эрик.

– Местами ничего не помню, – кивнул Арсений.

– Девчонок ты здорово напугал, когда к ним ввалился. Но все целы, не переживай. Небольшой сбой на выходе, это иногда бывает. Дезориентация, провалы в памяти, тревожность…

– Ага, и срыв… – угрюмо добавил Арсений. – Такой, что всех, до кого дотянешься, в клочки рвёшь.

– И такое бывает, – спокойно заметил Эрик. – Но это срыв. А у тебя – сбой. Как в былые времена говорили – на нервной почве. В первую очередь из-за того, что ты слишком много знаешь, как оно бывает. Не накручивай себя.

– Угу, – мрачно мыкнул Арсений.

Эрик подавил вздох и, не меняя интонации, спросил лениво:

– Ну, раз ты такой эрудированный, всю теорию выучил, скажи тогда: у кикиморы какая главная причина срывов на выходе из кокона?

Арсений, похоже, решил больше не выпендриваться, поэтому, хлопая глазами, ждал, что Эрик скажет дальше.

– Главная причина взрывной реакции на выходе из кокона… да и не только на выходе, иногда и на входе случается… – продолжил Эрик, – …нарушение естественной цикличности индивидуальных биоритмов кикиморы. Проще говоря: когда тебе не дают спокойно жить в том режиме коконов, который требуется твоему организму, рано или поздно организм взбунтуется. А у нас тут каждый свободно входит в свой естественный ритм, и угроза срывов минимальна. Больше скажу: коммуна открылась с октября… то есть мы тут седьмой месяц уже. Не было у нас срывов, ни одного. И если вдруг случится, то это будешь не ты.

– Почему не я? – с надеждой спросил Арсений.

– Ты новичок. Твои ритмы ещё не устоялись – это минус. Но никто ещё не успел тебе их поломать, а это – большой плюс. Так что успокойся, от тебя проблем будет меньше всего.

– Точно?

– Точно, – уверенно кивнул Эрик. – А вот я что-то умотался совсем. Пойду, прилягу на часок. А Лада пока с катетерами разберётся и витаминов тебе вколет. Весной витамины не лишние.

Арсений поёрзал на койке и умиротворённо улыбнулся.

Эрик подошёл ко мне, его рука зависла над раскрытым контейнером с медикаментами. Потом он решительно вынул бутылочку и поставил на стол:

– Вот это введи, два кубика.

Я прочитала этикетку и раскрыла глаза пошире.

– Нет, три кубика, – поправился Эрик, тоже многозначительно вытаращил глаза и с лёгким нажимом произнёс: – Очень. Хорошие. Витамины.

– Как скажешь, Айболит, – я пожала плечами, взяла ещё один шприц и открыла бутылочку.

Похоже, Арсению не стоило знать, что это не витамины, а сильное успокоительное.

Глава 2

Я вернулась на первый этаж в нашу квартиру: две смежные комнатки в торце левого крыла. Так-то у нас, конечно, коммуна. Один за всех, все за одного, вместе едим, вместе… нет, как раз не спим, а бодрствуем. Но у всех остальных – общие комнаты, отдельно мужская и женская. А у нас – квартира.

Окно – только в первой проходной комнате. Оно очень удачно выходит на автостоянку, так что я обычно первая видела, кто и на чём к нам приезжает. Вспоминая – чаще недобрым словом – шикарный лофт Никиты Корышева, я пыталась быть снисходительной к нашему нынешнему скромному жилью. Здесь у нас одновременно была и гостиная, и кабинет, и место, где мы с Максом могли побыть наедине, посмотреть телевизор или просто любить друг друга.

А вторая комнатка – самый настоящий глухой и слепой чулан. Её и делали специально такой – для коконов. Там помещались только койка и откидной столик на случай, если потребуется положить какие-то медикаменты или приборы. Ни окон, которые можно было бы ненароком разбить, ни лишней мебели, о которую так легко пораниться самому, если выход из кокона случится неспокойный. За полгода мы с Максом только однажды свалились в кокон одновременно, и Эрику пришлось растаскивать нас по каморкам. А так мы справлялись сами, присматривая друг за другом на своей – условно своей – территории.

Точно такая же по размерам и планировке квартирка была устроена в правом крыле для Эрика и Вероники.

Вот такие у нас четверых были буржуйские преимущества. Сначала мне было очень не по себе из-за того, что у меня особые условия. Но потом… потом мне стало не по себе уже от совсем других обстоятельств, и неловкость как-то притупилась.

Я давно уже стала замечать, что скучаю по Питеру. И по нашей с Эриком работе в дружине. То есть он-то, конечно, работал, а я так… пользовалась благосклонностью начальства и вносила посильный вклад, до поры до времени.

Казалось бы, о чём там было так уж тосковать? Можно подумать, там, в Питере, у меня было много каких-то невероятных возможностей, которых не стало тут, в лесу. Ну да, если бы! Меня ещё там, в городе, выпихнули прочь с территории надзорной дружины, запретили участвовать в рейдах и помогать кикиморам, а уж когда я и сама кикиморой стала, обложили со всех сторон такой плотной заботой, что это было больше похоже на домашний арест. Так что какие уж тут возможности.

Жизнь в нашем лесном бараке была, наоборот, куда более разнообразной и полной всяких мелких, но важных событий. Я работала ровно столько, на сколько хватало сил, помогала Эрику, старалась себя загрузить побольше. Вот только теперь территория была чётко ограничена. Полная свобода действий на одной опушке леса.

Иногда это меня бесило так, что очень хотелось вырваться. Но, как справедливо заметил однажды Макс, стоило разобраться раз и навсегда, а велика ли потеря, и больше к этому не возвращаться. И я разобралась. Работать в питерской дружине я всё равно не смогла бы: начальник дружины Марецкий даже Эрика уволил, а уж меня никогда и близко не подпустили бы. Что ещё? Сам Питер. Город, улицы, любимые уголки, театры, музеи, культура всякая… Любимых уголков не хватало, да. А культуры… Можно подумать, я в этих музеях – театрах часто бывала. В сети посмотрю, если очень приспичит. А положа руку на сердце – вряд ли приспичит. Вот такая я вся, простая да невзыскательная.

Но сколько бы я ни убеждала себя, что потеря невелика, после моих размышлений наш пятизвёздочный барак на краю заснеженного поля продолжал меня раздражать.

Да, я прониклась мыслью, что сейчас для меня и Макса вряд ли нашлось бы более спокойное место. Но не давало покоя то, что мы намертво привязаны к этому дому, фактически заперты здесь… Даже несмотря на все здравые размышления, эта мысль с некоторых пор начала нравиться мне всё меньше и меньше, а потом стала не нравиться всё больше и больше.

Но это был наш общий выбор. То есть и мой в том числе. Жаловаться мне было, вроде бы, не на что. Все, кого я люблю, здесь со мной. Некоторые не в том обличье, которое я предпочла бы, но предпочтения мои уже давным-давно никакой роли не играли. Не стоило тосковать по тому, что вернуть невозможно. Нужно быть благодарной за то, что есть. Такой вот незамысловатый аутотренинг. Здесь, в лесной глуши, я снова вспомнила о техниках самовнушения, и, надо сказать, это помогало найти какую-то точку равновесия.

Поэтому, вернувшись из кабинета, где остался отлёживаться совершенно успокоившийся Арсений, я ещё раз повторила про себя все свои заклинания про наш общий выбор и про свободу как осознанную необходимость.

Только я закончила приводить в порядок своё душевное равновесие, как вернулся Макс.

Он вошёл в комнату и впустил с собой холод и запах свежего пота. Кроме джинсов, на нём была только промокшая футболка.

Всякий раз, как только он на какое-то время исчезал с моих глаз, и я думала о нём, то думалось мне именно о Максиме.

Макс. Мой Макс. Он раньше выглядел совсем иначе. Невысокий, плотный, темноволосый, с мягкой улыбкой и глазами цвета синей стали. Немногословный, серьёзный, строгий. Лучший и любимый мужчина, с которым ничего не страшно и ничто не в тягость. Не смущало меня даже то, что он в прямом смысле не от мира сего: Макесара – так его назвали при рождении – родился не здесь, а в смежном пограничном мире.

Теперь он был другим. Другое тело, другие жесты, позы, голос, запах. Длинный, худощавый, русоволосый и сероглазый. Теперь он был не только Максом Серовым – ведь личность футляра никуда не делась. Так и жили две души в одном теле. Одна любила меня больше всего на свете. Другая… Другая не возражала, так скажем. Как и я не возражала против нового тела, с которым мне теперь довольно неплохо жилось, надо сказать… Мне было всё равно, в каком виде Макс вернулся ко мне. Я была бы благодарна за любое его обличье.

Но остальным было совсем не всё равно. Нашу тайну знали только двое: Эрик и Вероника. Все остальные верили только своим глазам и голым фактам. Голые факты говорили, что Максим Серов погиб, а я через некоторое время сошлась с Никитой Корышевым, да так до сих пор с ним и живу.

А какой смысл мне эти голые факты опровергать? Да никакого. Как нет смысла раскрывать всему человечеству прочие тайны, которые нам довелось узнать. Никто, даже самые неравнодушные и опытные работники надзорных дружин, ничего не знали о том, как и почему человек становится кикиморой. Не знали они и о том, кто такие чёрные кикиморы, а значит, и о подселении посторонних личностей в тела чёрных кикимор они тоже ничего знать не могли.

Короче говоря, нам было что поведать свету. Но вот резона делать это не было никакого, если мы не хотим, чтобы нас отправили куда-нибудь на принудительное психиатрическое лечение.

Нет уж, спасибо – мне здесь, в лесу, на свежем воздухе куда приятнее. У меня тут есть благоустроенный барак и наша небольшая община, где каждый старался помогать остальным. И Макс.

Пусть он сейчас выглядел, как другой человек, я всегда думала о нём, как о Максе. Но называла я его Максом только наедине, да и то в особых случаях, чтобы, как говорится, руку не сбить. А на людях – только Никитой. Так было правильно, и я с этим согласилась сразу же. Это было трудно, иногда – тоже в особых случаях – я ошибалась, но решение было правильным. Все видели перед собой Никиту Корышева, и настаивать на обратном было бы неразумно. Эрику и Веронике тоже было значительно легче общаться именно с Никитой, опуская сложные подробности. Они, конечно же, верили нам, но у них и своих сложных обстоятельств хватало, чтобы потакать нашим.

Так что, думая о Максе, а видя перед собой Никиту, мне каждый раз приходилось слегка сосредотачиваться, чтобы их не перепутать. Такая вот шизофрения.

– Никита, ты в календарь давно заглядывал? – встретила я его простым естественным вопросом, как только он перешагнул порог.

– А что там? – удивился он.

– Там начало апреля. И в нашей снежной лесной глуши всё ещё минус.

– А, – пожал он плечами. – И что?

– И посмотри, в каком виде ты шляешься по улице.

– Не ворчи, – отмахнулся Никита. – Я же не столбом стоял, а носился, как ошпаренный. Ничего со мной не сделается.

– Иди под горячий душ, немедленно!

Он обречённо вздохнул и кивнул:

– Сейчас пойду, только спущусь в подвал, футболку в стирку заброшу – сейчас с мужиками всей бандой скинемся и машину запустим.

– И прощайся с футболкой, как в прошлый раз. Кто-нибудь её приватизирует.

– Наплевать, мне не жалко, – Никита пожал плечами.

– Ты и так почти все свои шмотки раздал. Что сам носить будешь?

Он повернулся ко мне:

– Ладка, ну прекрати! Пилишь и пилишь меня, как бабка старая.

– Ой, беда какая! Так найди себе бабку помоложе.

Он усмехнулся, покачав головой, шагнул ко мне, обеими руками пригладил мне волосы, взял моё лицо в ладони и поцеловал… энергично, коротко и ёмко. Как бы говоря: «Заткнись, дорогая». Эта привычка появилась у него недавно, ненавижу её. Во-первых, прежний Макс так не делал. Во-вторых, в этом была какая-то снисходительность ко мне, которой я раньше не чувствовала.

Я промолчала. Раздувать скандал из-за моих ощущений было не ко времени. Он не поймёт, что не так – он же не чувствует, насколько явно иногда прут из него странные манеры Корышева. А если начнёшь растолковывать, то конечно поймёт. И тогда точно расстроится.

Сдёрнув с себя мокрую футболку, он ушёл.

Нет, всё неплохо. Даже отлично. Я знаю, что мужчина, с которым я живу, меня любит. Во всём многообразии проявлений, так скажем. Но проблема в том, что в теле, которое каждый день меня обнимает, не только Макс. Никита сначала в панике затихарился на время, но потом осмелел и лезет теперь изо всех щелей. Я подозревала, что нечто подобное должно было случиться, но того, что это будет так меня нервировать, я не ожидала.

Никита вернулся довольно быстро, свеженький после душа, в чужой чистой футболке. Добрёл до дивана, который как был полгода назад разложен, так никогда и не собирался, забрался на него и завалился на спину, раскинув руки. Шумно, с облегчением вздохнул.

– Ты что это?!

– Спина устала, ноет, – вздохнул он виновато.

– Потянул, может?

– Угу, – согласно кивнул он. – Только не сейчас. Давно уже: баловались как-то с Филькой на скалодроме, и навернулся весьма неудачно. Да и вообще…

Он замолчал на полуслове.

– Что «вообще»?

Он открыл глаза и покосился на меня.

– Что «вообще», Макс?

Не знаю, кому как, а мне было совсем не сложно разглядеть, с кем именно я имею дело прямо в эту секунду. Очевидно же: про своего младшего брата Филиппа упомянул Никита, а вот жалоба на «вообще» точно исходила от Макса.

– Да ничего, – отмахнулся он. – Просто это тело не настолько хорошо слушается меня, как хотелось бы. Сравнение, так сказать, не в пользу…