Исторический калейдоскоп 1: Русь и Россия
После смерти Лжедмитрия I в народе стали циркулировать слухи о "чудесном спасении" и скором возвращении "царя Дмитрия". Приверженцы свергнутого царя в Москве рассказывали о том, что ему удалось спастись от бояр-заговорщиков. Упоминали, что некий дворянин, взглянув на тело, сжигаемое в подмосковном селе Котлы, крикнул, что перед ним не Дмитрий, и, хлестнув коня, немедленно умчался прочь.
В начале 1607 года в Белоруссии нашли человека, походившего на Лжедмитрия I фигурой, и уже в Витебске представили его народу. Началась новая волна смуты. В двухдневной битве под Болховом 30 апреля – 1 мая 1608 года Лжедмитрий II разбил войско Василия Шуйского и двинулся на Москву. Но сил, чтобы отвоевать российскую столицу, у нового самозванца не хватало. Отряд Александра Лисовского, разбив в ходе Зарайской битвы войска князя Хованского, занял Тушино, и Лисовский, оценив положение этого села, скорее всего, и подсказал самозванцу устроить там лагерь.
Вскоре на месте лагеря вырос настоящий город, вокруг которого образовался торговый посад, где одних только польских торговцев одно время насчитывалось до трёх тысяч; туда же ездили и купцы из Москвы. В этом городе на пике развития обитало, по разным оценкам, от семи до восемнадцати тысяч поляков, от десяти до тридцати тысяч казаков и ещё десятки тысяч вооружённых людей из низших сословий. Для того, чтобы захватить Москву, обнесённую снаружи земляным валом с деревянными стенами и башнями (Земляной город), затем Белгородской стеной и Китайгородской стеной, этих отрядов не хватало. Но и у царя Василия Шуйского не имелось достаточного количества войск, чтобы разогнать Тушинский лагерь.
Сложилось двоевластие. Поскольку не было понятно, кто же победит в конечном итоге, московские бояре и дворяне массово перебегали на сторону самозванца. Зачастую представители одной и той же знатной фамилии служили и в Москве, и в Тушино, что должно было гарантировать семью на случай любого поворота событий. Некоторые перебегали из Москвы в Тушино и обратно по нескольку раз, при каждой измене получая новые пожалования, которые, в свою очередь, вынужден был санкционировать и другой хозяин при повторной измене. Такие хитрецы получили прозвище "тушинских перелётов". Самым известным из них был князь Алексей Юрьевич Сицкий.
Келарь Троице-Сергиева монастыря, старец Авраамий, очевидец тех событий, так описывал поведение московской знати:
"На единой бо трапезе седяще в пиршествех во царьствующем граде, по веселии же овии убо в царьския палаты, овия же в Тушинския таборы прескакаху!"
"И разделишася на двое вси человецы, вси иже мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет мати градов Москва, то тамо отцы наши и братия, и род и друзи, тии нас соблюдут; аще ли мы соодолеем, то такожде им заступницы будем! Полския же и литовския люди и воры казаки тем перелетом ни в чем не вероваху."
"Царем же играху яко детищем, и всяк вышши меры своея жалования хотяше, им же не довлеяше ни пять крат, ни десять даяний, но целовавше, и таинницы нарицаемии, животворящий крест Господень, ко врагом же прилагахуся, и в Тушине быв, тамо крест же Господень целовав и жалования у врага Божия взяв, и вспять во царьствующий град возвращахуся и паки у царя Василия болши прежняго почесть и дары и имения восприимаху и паки к вору отъеждаху. Мнози же тако мятуще всем государьством Росийским, не дважды кто, но и пять крат и в Тушино, и к Москве преяждяху."
А потом царь Василий Шуйский договорился со шведами, и в конце марта 1609 года пятитысячный корпус под командованием графа Якоба Понтуссона Делагарди вступил на российскую территорию. Это изменило баланс сил. 27 декабря 1609 года Лжедмитрий II сбежал в Калугу, переодевшись крестьянином и спрятавшись в санях с тёсом (некоторые утверждали, что в санях с навозом). За ним отправились донские казаки и даже часть поляков. В начале марта 1610 года Тушинский лагерь был сожжён оставшимися обитателями, после чего они разбежались в разные стороны.
Были женщины в русских селеньях
Документы по древней и средневековой истории России обычно не слишком часто упоминают женщин. Летописцы порой что-то сообщают о жёнах и матерях князей и царей, но в центре событий они находятся редко. Тем интереснее мне было узнать, что в начале XVII века сложена повесть, посвящённая обычной женщине, жене провинциального дворянина. Эту повесть написал Дружина Юрьевич Осорьин, получивший при крещении имя Каллистрат.
Дружина Осорьин родился между 1570 и 1572 годами в Муромском уезде. Его отец, Юрий Васильевич Осорьин, упоминается в Десятне 1578 года по городу Мурому. Ему принадлежало село Лазорево и поместья недалеко от Нижнего Новгорода общей площадью 400 четей (примерно 200 гектаров). На государеву службу Юрий Васильевич Осорьин обязан был являться на коне, в панцире и в шлеме. С собой он должен был иметь саблю, лук и стрелы в колчане. Сопровождать его должны были три всадника с таким же вооружением, плюс один копейщик на мерине с вьюком.
В середине XVI века Юрий Васильевич Осорьин женился. Его избраннице, Ульяне, дочери государева ключника во Владимире, было 16 лет. Отличалась Ульяна редкостным милосердием и чуткостью к чужим страданиям.
У Осорьиных в супружестве родилось десять сыновей и три дочери, но четыре мальчика и две девочки умерли в младенчестве. Позже старшего сына убил один из слуг, а другой сын погиб на войне. Но Ульяна оставалась стойкой и продолжала помогать всем нищим и болезным в округе. А когда стало ей совсем уж невмоготу – попросила мужа отпустить её в монастырь.
Юрий Васильевич не согласился, поскольку уже состарился, а некоторых детей ещё нужно было поставить на ноги. Он долго уговаривал жену, и Ульяна согласилась остаться в семье. Но с тех пор она вела аскетический образ жизни, в духе Екатерины Сиенской, устремив все помыслы на Священное Писание и на благотворительность.
Юрий Васильевич Осорьин умер в последнее десятилетие XVI века. Ульяна после его смерти не ушла в монастырь, продолжая благотворительную деятельность. На это она тратила почти всё, что имела, и даже то, что ей дарили повзрослевшие дети. А в 1601 году почти всё лето в России шли проливные дожди, десять недель подряд, по утверждению Карамзина, после чего начались ранние заморозки. Это сгубило весь урожай. Цены на хлеб выросли в десятки, если не в сотни раз. Царь Борис Годунов даже распорядился открыть для народа государственные хранилища зерна и выкупал хлебные запасы у богатых купцов. Но это не исправило ситуацию. В стране начался Великий голод. В 1602 году заморозки случились уже после начала посевной, так что зерновые снова не уродились.
Ульяна Осорьина, не смотря на повсеместный голод, продолжала кормить нищих. Для этого она распродала весь оставшийся скот, всю одежду и домашнюю утварь. Когда у неё самой ничего не осталось, большинство слуг и домашней челяди разбежались. Тем же, кто предпочёл остаться с хозяйкой, она приказала собирать древесную кору и лебеду. Из этого пекли хлеб, которым кормились все в округе.
Но понятно, что женщине, которой далеко за шестьдесят, тяжело было сохранять здоровье в таких тяжёлых условиях. В конце декабря 1603 года Ульяна заболела и 10 января 1604 года умерла. Похоронили её в селе Лазорево возле деревянной церкви во имя праведного Лазаря.
А 8 августа 1614 или 1615 года умер сын Юрия и Ульяны Осорьиных, Юрий. И когда начали рыть ему могилу, обнаружили гроб Ульяны, а вскрыв его, нашли почти неразложившиеся останки этой великодушной и милосердной женщины. И начали люди из Муромского уезда ходить к этим мощам, чтобы получить избавление от своих болезней. И такая была добрая слава об Ульяне Осорьиной по всей округе, что многим это помогало излечиться. Русская православная церковь причислила Ульяну к лику праведных.
Дружина Юрьевич Осорьин был в Муромском уезде не последним человеком. Из архивных документов известно, что по крайней мере с 1625 по 1640 годы он служил губным старостой. Эту должность мог получить только дворянин или сын боярский, хорошо умевший читать и писать, и обладавший немалым достатком, позволявшим исполнять должностные обязанности (жалованье губным старостам не платили).
Можно предположить, что обретение чудотворных мощей матери оказало на Дружину Юрьевича очень сильное впечатление и побудило описать праведную жизнь Ульяны Устиновны. По мнению Михаила Осиповича Скрипиля "Повесть об Иулиании Лазаревской" была окончена в 1620-х или даже 1630-х годах. В этом произведении мать автора изображена человеком, похожим на святых и праведников, но, в то же самое время, наделена рядом живых человеческих черт. Она хорошо ведёт домашнее хозяйство, умело управляется с рабами, не обижая прилежных и работящих, но исправляя неразумных и строптивых. Ещё интересно отметить, что при всей религиозности Ульяны Устиновны, она могла подолгу не посещать церковь, ссылаясь на пример святого Корнилия.
Повесть Дружины Осорьина обрела популярность в России того времени. Историкам известно не менее тридцати списков, отличающихся вариантами текста. Ульяна Лазаревская также почиталась у старообрядцев. В начале XVIII века её имя было включено Семёном Денисовым в "Слово воспоминательное о святых чудотворцах, в России воссиявших". Члены семьи Осорьиных упоминаются в «Алфавите русских святых» Ионы Керженского.
Монашество для состоятельных господ в XVI веке
В допетровской России некоторые очень знатные и могущественные люди в конце своей жизни уходили в монастыри. Чтобы обеспечить себе возможность такого относительно безбедного существования требовалось заранее сделать вклад, а то и не один, в монастырскую казну.
А что они получали взамен?
Не претендуя на всеобщность явления, расскажу об одном таком "пенсионере".
Иван Васильевич Шереметев был сыном воеводы Василия Андреевича Шереметева, который верно служил Ивану III, Василию III, а потом и малолетнему Ивану IV. Когда у Ивана Шереметева появился брат, тоже названный Иваном, то старший получил прозвище Большой, а младший, соответственно, стал Меньшим.
Иван Васильевич Большой воеводствовал в городах, потом в военных походах. В 1548 или 1549 году его возвысили до чина окольничего, а в 1550 году он уже считался боярином. Доводилось ему попадать и в царскую опалу, и отправляться в ссылку, и даже сидеть в тюрьме, подвергаясь пыткам, но в 1565—1567 годах он был одним из тех, кому доверяли управлять Москвой в то время, когда царь государь всея Руси отлучался из столицы.
Страница из Лицевого летописного свода, где говорится о походе против крымцев в 1555 году, в котором большим полком командовали Иван Васильевич Шереметев и окольничий Лев Андреевич Салтыков.
В 1568 году умерла жена Шереметева Большого, Евфросинья, дочь окольничего Ивана Ивановича Жулебина, и это горестное событие, похоже, надломило могущественного боярина. В 1570 году Шереметев Большой постригся в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре, где принял имя Иона. Перед этим он сделал "вклад" в пользу этого монастыря: свою вотчину, сельцо Бутово Московского уезда с окрестными деревнями и всем имуществом, общей стоимостью 800 рублей, деньгами, серебряными сосудами, имуществом и двором, построенным за монастырской оградой, на 600 рублей. Вторая часть "вклада" переходила в собственность монастыря после смерти Ивана Васильевича Большого.
И что же получил даритель за такое щедрое подношение?
Об этом можно узнать из "Послания царя Ивана Васильевича в Кирилло-Белозерский монастырь", которое было написано в сентябре 1573 года.
"Видите, как послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова совершили такое послабление и преступили заветы чудотворца. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет. Зачем тогда идти в монахи и к чему говорить "отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть", если мир весь в очах? Как в этом святом месте терпеть скорби и всякие напасти со всей братией и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как сказано в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который у него в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной."
"…ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков."
Обычные монахи жили в кельях, а брат Иона – в своём собственном дворе за оградой монастыря. Его челядь и слуги остались при нём.
Из этого послания также можно узнать, что отец Шереметева Большого, Василий Андреевич, постригшись в монахи Троице-Сергиева монастыря в 1538 году, "своими кознями разрушил отшельническую жизнь". Иван Грозный позволял себе и более резкие выражения:
"Не знаете вы разве отца Шереметева – Василия? Ведь его бесом звали! Как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми, а Иоасаф, который был митрополитом, – с Коровиными. И начали они между собой браниться, тут все и началось. И в какое мирское житие впала эта святая обитель, видно всем, имеющим разум."
Можно предположить, что если бы такое поведение бояр, постригшихся в монахи, было общепринятым в то время, Иван Грозный бы не написал такого обличительного письма. Но царя, прежде всего, возмутил конфликт в монастыре между Шереметевым Большим и Василием Собакиным, дядей его бывшей жены, царицы Марфы. Этот конфликт получил огласку, что ставило в неудобное положение и государя, и Кирилло-Белозерский монастырь. К тому же расширение церковного землевладения за счёт "вкладов" от знатных людей и уход их земель из-под государственного контроля очень беспокоили Ивана Грозного. Так что его обличительное послание имеет очень многозначный подтекст.
А о том, что "лучшие люди" вели в монастырях совсем не монашеский образ жизни, царь Иван Васильевич прекрасно знал. Ещё за десять лет до упомянутого гневного послания в Кирилло-Белозерский монастырь государь Всея Руси разозлился на Старицких князей. Вдовая княгиня Ефросинья Андреевна Старицкая, чтобы не попадать под горячую руку царя, была вынуждена постричься в монашки и уехать в основанный ею Горицкий Воскресенский монастырь. Там "поволи же ей государь устроити ествою и питьем и служебники и всякими обиходы по ее изволению, и для береженья велел у нее в монастыре бытии Михаилу Ивановичу Колычеву да Андрею Федоровичу Щепотьеву да подьячему Андрею Шулепникову". Вдова-монашка сохранила при себе прислугу и ближних боярынь-советниц, контроль над землями вокруг монастыря, а также право свободного выезда на богомолье в соседние обители.
Из этого можно сделать вывод, что на самых знатных людей, постригшихся в монахи в допетровские времена, действие монастырских уставов не распространялось. Искусно составленное завещание, которое, теоретически, можно было и изменить в любой момент, о чём прекрасно знали настоятели монастырей, позволяло "именитым" продолжать в святых обителях ту роскошную жизнь, к которой они привыкли в миру.
Раннее книгопечатание и прибыль
На уроках истории в школе нам рассказывали, что после изобретения книгопечатания книги стали стоить гораздо дешевле, что обеспечило их более широкое распространение. Но в реальности всё было немного сложнее.
В 1450 году в Страсбурге можно было купить самую простую рукописную Библию за 60 гульденов. За издание с картинками просили уже 100 гульденов.
Известно, что, по крайней мере, некоторые экземпляры Библии Гутенберга были проданы по цене 30 флоринов (гульден чеканился в немецких государствах Священной Римской империи в подражание золотому флорину и стоил примерно столько же). Пауль Швенке считал, что пергаментный экземпляр Библии Гутенберга стоил 42 гульдена, а бумажный – 34 гульдена.
Видно, что разница в цене ещё не слишком велика. Но Гутенбергу нужно было как-то отдавать долги, которые к 1455 году превысили 2000 гульденов, а ещё выплачивать жалованье своим подмастерьям. Так что он не мог сразу существенно снизить цену на свои книги.
Библия Ментелина, вышедшая из печати в 1466 году, без переплёта продавалась уже за 12 гульденов. В 1478 году в Лионе продавали книгу "Légende dorée" в переплёте и с иллюстрациями, напечатанную Мартином Хуссом и Йоханнесом Зибером, за 9.5 гульдена. Известный книготорговец Антон Кобергер рекомендовал продавать Библию на латинском языке, отпечатанную в его типографии, оптом за 8 флоринов, в розницу – за 10.
Но это всё в Европе, где книгопечатание изначально было коммерческим проектом, в который многие богатые люди вкладывали свои деньги, чтобы потом получить солидную прибыль. В России начиная с 1552 года основание типографий было государственным делом. Этим занимались исключительно по приказу царя, а позже – по указаниям высших церковных иерархов. Никакой частной инициативы в первые полтора века книгопечатания в России не дозволялось.
Первые печатные книги продавались в стране по себестоимости, половину которой давала бумага: её в России не производили (точнее производили, но слишком плохого качества, чтобы её можно было использовать в типографском процессе), поэтому бумагу завозили из-за границы. После пожара на Печатном дворе в 1634 году в связи с большими затратами на восстановительные работы было решено продавать новые издания типографии не по себестоимости, а с наценкой. Такая наценка составляла от 24.6 до 383.6% от себестоимости книги, а в среднем – около 50—70% себестоимости.
Большое количество книг продавалось принудительно – их выдавали торговцам на реализацию, взяв деньги вперёд. Причём царские люди совершенно не считались с тем, чем занимаются лавочники. Книги в приказном порядке выдавались в такие ряды, как овощной, сурожский, пушной, шапочные, кафтанные, скорняжный, медовый, котельный, луковый, рыбный и так далее. Сохранилось любопытное свидетельство от 1651 года. Архиепископ Сибирский Симеон обратился в Москву с просьбой выслать ему необходимые для богослужения книги. Только часть заказанных книг нашлась на Печатном дворе. Остальные пришлось покупать в овощном ряду. Исследователи обратили внимание на тот факт, что на Печатном дворе книги были непереплетёнными, а в овощном ряду все книги продавались в переплёте.
Позднее, скорее всего, из-за недовольства московских торговых людей, государевы слуги старались больше книг рассылать по епархиям. Города, в которые пришли книги, обязаны были как можно скорее выслать за них деньги в Москву, чтобы возместить затраченные Печатным двором средства. Сохранилась челобитная крестьян Чарондского округа царю Михаилу Фёдоровичу, написанная в 1627 году. В этом документе крестьяне протестуют против действий воеводы Фёдора Михайловича Извольского, взыскивавшего с них деньги за присланные книги.
"По твоему указу велено присланные книги передать в монастыри, в соборные церкви и в лавки торговых людей, а у нас в Чарондском округе общих монастырей и соборных церквей и торговых людей нет и воевода Извольский раздаёт книги в волостные церкви, а деньги взыскивает с нас, государевых крестьян. А между тем у нас в церквах книги уже есть. Крестьяне просят царя освободить их от этого побора".
На челобитной сохранилась помета:
"За нынешние книги деньги заплатите, а впредь к вам книг не пошлют".
Интересно отметить, что цена на печатные евангелия мало отличалась от цены на рукописные евангелия и была не ниже, а скорее даже выше цены последних. Ведь к концу XV века переписывание книг превратилось в крупных городах страны в настоящее, почти мануфактурное производство, где применялся наёмный труд. И пусть большинство таких артелей прямо или косвенно работало на церковные власти, последние тоже обращали внимание на прибыльность. А если говорить о каких-то редкостях, типа богослужебных книг раскольников, которые не печатали государственные или церковные типографии, то в этом сегменте рынка цены на рукописные издания вполне могли превышать цены печатных книг. Даже в XVII веке, по данным исследования Варвары Павловны Адриановой-Перетц, печатные книги стоили дороже рукописных, и появление книгопечатания не сказалось заметно на цене рукописей. Причём богослужебные книги ценились дороже книг для чтения, а светские – дешевле книг религиозного содержания. Из этого можно сделать вывод, что прослойка людей, читающих ради образования и получения информации, была в России того времени чрезвычайно узкой и никак не влияла на уже сложившийся рынок печатной продукции.
Давние традиции "кормления" местных властей
В последней четверти XVI – начале XVII веков в России стали переходить на воеводскую систему управления в регионах. К середине XVII века воеводская власть сделалась основной формой местного управления в государстве.
Должность воеводы была "корыстной", то есть не оплачивалась государством. Воеводы, назначенные в город или уезд, получали "въезжий корм" (то, что подносилось им к приезду), праздничное "кормление" на Рождество, Пасху, Петров день, а также ежедневное "кормление" и "подношения" от челобитчиков. Ещё местное население было вынуждено "кормить" родственников и слуг воеводы. Позднее появились и другие виды кормления: платежи на именины царя и членов царской семьи, на именины воеводы и членов его семьи, "корм" на отъезд воеводы. "Кормление" воевод стало неписаной традицией, не противоречащей законам. Центральные власти использовали такое положение вещей для поощрения служилых людей, поскольку денег для иного материального вознаграждения "государевых людей" у правительства не хватало.
Желающих добиться "хлебной" должности уездного или городского воеводы обычно имелось значительно больше, чем вакантных мест. К тому же в ходе русско-польской войны 1654 – 1667 годов люди с боевым опытом требовались на полях сражений. По этой самой причине 5 мая 1661 года был издан указ об определении в воеводы только раненых или побывавших в плену служилых людей и о смене в регионах тех воевод, которые этим условиям не удовлетворяли. Между соискателями возникал своеобразный конкурс, арбитром в котором выступали дьяки Разрядного приказа или даже сам государь.
Позднее наряду с ранением или пленом учитывались и другие обстоятельства, свидетельствующие в пользу соискателя должности воеводы. К примеру, он мог указать своего родственника, убитого или раненого в бою или попавшего в плен. Таким образом, учитывались заслуги всего рода. А ещё соискатели нередко заявляли о своём тяжёлом материальном положении и упоминали, что ранее подобные должности не занимали.
Существовало определённое соответствие чина служилого человека и ранга города, на воеводство в котором он мог претендовать. В крупные города назначались бояре и окольничие. В средние и мелкие города – стольники, стряпчие, московские дворяне, жильцы и самые видные представители провинциального дворянства. Во второй половине XVII века в связи с основанием новых городов на южных окраинах государства для провинциального дворянства расширились возможности занимать должности воевод, приказных людей, стрелецких, казачьих, осадных голов.
Обычно воеводу назначали на два года. Понятно, что некоторые из них за это время старались "откормиться" всеми возможными способами. Недаром тогда возникла пословица: "Наказал Бог народ – наслал воевод". Не все воеводы занимались выколачиванием денег из местного населения: многие вели себя относительно скромно, довольствовались лишь тем, что им преподнесут по доброй воле. Но полномочия столь высокой должности давали широчайшие возможности для обогащения.
В общественном сознании того времени различались легальные "почести" воеводам и незаконные "посулы" или "поминки". "Почестями" именовались добровольные подношения в знак уважения, а "посулами" или "поминками" называли взятки за незаконные действия или бездействия. К примеру, воевода мог за взятки освободить кого угодно от исполнения служебных обязанностей, или сверх положенного привлекать людей из местной общины к строительству городских укреплений до тех пор, пока община не догадается откупиться от этой повинности. "Посулы и поминки" обычно вымогались, но нередко получалось, что одно и то же подношение воевода называл "почестью", а местное население – "посулами и поминками".
Если воевода совсем уж портил жизнь местного населения, народ писал челобитную и отправлял в столицу. Порой по таким челобитным даже производилось разбирательство специально присланным из столицы сыщиком. Если в ходе разбирательства вина воеводы доказывалась, то центральные власти могли сократить срок его пребывания в должности, обязать возместить ущерб местным жителям, а также ещё и заплатить пеню, равную сумме ущерба, в пользу государства. А самым грозным наказанием для воеводы была царская опала.