Исторический калейдоскоп 1: Русь и Россия

Судьба российского писателя в середине XVII века

Точных сведений о Фёдоре Ивановиче Порошине почти не сохранилось, так что многое из того, что вы о нём прочитаете ниже, является лишь моими предположениями.

Государев стольник Никита Иванович Одоевский был одним из крупнейших землевладельцев Российского государства. На него трудились тысячи крепостных крестьян и холопов. Когда кто-то из зависимых людей Одоевского сбегал, его управляющие не особенно усердствовали по поводу сыска – людишек много, все не убегут.

Однажды на Дон улизнул холоп Фёдор Иванович Порошин, которого обучали грамоте и письму вместе с детьми Ивана Никитича Большого, отца Никиты Ивановича. Если помните – был такой "педагогический" приём, когда дворянским недорослям на занятиях составляли компанию крестьянские или холопские дети, их товарищи по играм, и если маленький дворянчик не выказывал достаточного прилежания, наказывали не его, а детей из рабского сословия. В учёбе Фёдор был прилежен и показал большие успехи. Потому Никита Иванович Одоевский определил его в свою канцелярию. Но в 1633 году случился у стольника Одоевского спор по местничеству с князем Дмитрием Черкасским. Никита Иванович эту тяжбу проиграл: было признано, что он бесчестил понапрасну Дмитрия Мамстрюковича, и за такую дерзость Одоевского в октябре 1633 года отправили в тюрьму.

Пользуясь этим, холоп Фёдор Порошин подался на Дон, где царским посланцам, приезжавшим ловить беглых, казаки всегда гордо отвечали "С Дона выдачи нет!", и московское правительство было вынуждено мириться с таким положением вещей, ведь первый гарнизон в тех краях появился только 1646 году. А ссориться с казачьей вольницей без серьёзного отряда солдат никто не рисковал.

Среди казаков не хватало грамотных людей, и Фёдор Порошин пришёлся ко двору. Его назначили писарем в войсковой канцелярии. А к тому моменту, когда войсковой круг принял решение захватить турецкую крепость Азов, он уже был войсковым дьяком, помощником атамана, занимавшимся всеми документами и письмами.

21 апреля 1637 года казачий отряд численностью до 5 тысяч человек осадил крепость Азов. У казаков не имелось тяжёлой артиллерии, но 22 мая из Воронежа подошёл караван из 49 стругов, на которых посланник Михаила Фёдоровича Степан Чириков привёз порох, пищали с запасом ядер, денежное довольствие и сукно для обмундирования. Это не решило проблему осадных пушек, но навело казаков на мысль устроить подкоп.

Со второй попытки удалось подвести мину под стену Топракова города, самой внешней городской стены. 18 июня 1647 года взорвали пороховой заряд, от чего образовался пролом шириной более 20 метров. Походный атаман Михаил Татаринов лично повёл своих казаков на штурм. Одновременно с противоположной стороны казаки забрались на стены Топракова города по длинным лестницам. Штурм города продолжался три дня и увенчался победой казацкого войска. Правда, потери оказались очень велики: погибло более тысячи казаков. Турецкий же гарнизон крепости вырезали почти подчистую, тела врагов потом сбрасывали во внешний ров и в Дон целую неделю.

Московское правительство заверило турецкого султана в своей непричастности ко взятию Азова. В послании к Мураду IV царь Михаил Фёдорович именовал казаков "ворами" и всячески открещивался от их действий. В то же самое время гарнизон крепости снабдили порохом и свинцом, а царское жалование позволило казакам накопить годовой запас продовольствия. Так что когда 1 августа 1638 года крымский хан Бахадыр I Герай осадил Азов, он быстро понял, что отвоевание города будет стоить ему очень дорого. Поэтому уже в октябре он ушёл из-под крепости вместе со всей своей армией.

Фёдор Иванович Порошин принимал самое активное участие во всех боях. За это его избрали есаулом. 28 сентября 1640 года, когда казаки готовили город к новой вражеской осаде, Порошин написал государю Михаилу Фёдоровичу письмо, в котором в довольно смелом тоне высказал свои доводы о том, что казакам крайне необходима помощь от царя, и что Азов очень важно принять в состав России. Это письмо лишь разгневало государя.

А 7 июня 1641 года турецкие и крымские войска подступили к Азову и обложили крепость со всех сторон. Турецкий флот стоял в море напротив города, а часть кораблей даже вошла в низовья Дона. Два первых штурма крепости казаки отбили, после чего главнокомандующий всех союзных османам войск Гази Хусейн-паша начал осаду по всем правилам военной науки.

Нападающие соорудили контрвалационную линию вокруг Азова, которая поднялась выше городских стен, и с неё 16 суток непрерывно обстреливали город. Согласно донесениям казаков, ежедневно османские войска расходовали от 700 до 1000 снарядов. Защитникам Азова пришлось укрываться в заглублённых землянках и подземных бункерах.

Одновременно турки рыли множество подкопов, а казаки, соответственно, сооружали контрподкопы, в которые отправляли штурмовые группы. В "подземной войне" защитники были более активны, и потому противнику пришлось отказаться от этого вида действий.

Интенсивный артиллерийский обстрел закончился штурмом. Османским силам удалось захватить разрушенные внешние стены, но казаки укрепились в цитадели Азова и отбили все атаки против неё.

Уже 9 августа Хусейн-паше пришлось запросить у султана Ибрагима подкреплений, поскольку потери турок оказались слишком большими. Параллельно шли переговоры с казаками, во время которых активных боевых действий не велось. Защитники Азова отказались от крупной денежной суммы в обмен на сдачу.

К сентябрю обе стороны смогли подкрепить свои силы. Правда, османам не подвезли ядра для осадных пушек. Почти весь запас был израсходован во время летних обстрелов. И тогда Хусейн-паша решил использовать своё подавляющее преимущество в живой силе. Один за другим происходили штурмы цитадели. Всего их было 24. Но казаки отбили все вражеские атаки, а между Хусейн-пашей и другими командирами турок и союзников османов начались серьёзные разногласия. К тому же приближалась осень. Понеся огромные потери, Хусейн-паша снял осаду 26 сентября 1641 года.

Но казаки понимали, что турки не успокоятся, и ещё одной подобной осады Азов не выдержит. Поэтому сразу же после отхода османской армии на юг в Москву направилась делегация во главе с войсковым атаманом Наумом Васильевым и есаулом Фёдором Порошиным. В состав делегации вошли 24 казака, пережившие османскую осаду от первого до последнего дня.

28 октября эту делегацию принял сам государь Михаил Фёдорович. Вопрос об Азове был очень сложным: с одной стороны, обладание этой крепостью давало возможность беспрепятственно отправлять торговые корабли в Азовское, а потом и в Чёрное море, и сторожить южные пределы Российского государства. Но для явной войны с Османской империей у России не хватало сил. Для обсуждения проблемы в начале 1642 года даже созвали Земский собор, на котором виднейшие представители правящей элиты и высшее духовенство, подсчитав все предполагаемые расходы, приняли решение, что Азов нужно оставить.

Всё то время, пока московское правительство обсуждало вопрос Азова, Фёдор Порошин составлял "Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков". Он, как очевидец событий, вполне мог себе позволить написать такое:

"А те, кто уцелел из нас, холопов государевых, после осады, все изранены. Нет ни одного у нас человека целого; ни одного, кто бы не пролил крови своей, в Азове сидя во имя божие, за веру христианскую. А теперь мы всем войском у государя царя и великого князя всея Руси Михаила Феодоровича просим милости. Просим мы, холопы его, сидевшие в Азове, и те, кто по Дону живёт в городках своих, чтоб велел он принять из рук наших ту свою государеву вотчину – Азов-город, ради светлых образов Предтечи и Николина, ради всего, что им, светам нашим, угодно тут. Тем Азовом-городом защитит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар до веку, как сядут наши в Азове-городе.

А мы, холопы его, что остались после осады азовской, все мы уже старцы увечные, сил нет уже у нас на боевые промыслы. А то обет наш, всех, пред образом Предтечи: постричься в монастыре его, принять образ монашеский. Станем мы бога молить до веку за него, государя, и за весь государский род его. Его государскою обороною и нашей верою защитил нас бог от таковых турецких сил, а не нашим молодецким мужеством и промыслом. А коли государь нас, холопов дальних своих, не пожалует, не велит у нас принять из рук наших Азова-города, то нам, заплакав, оставить его! Поднимем мы, грешные, икону Предтечи, да и пойдём с ним, светом нашим, куда он велит. Атамана своего пострижём пред его образом, будет он над нами игуменом. А есаула пострижём, тот у нас будет устроителем 20. А мы, бедные, хоть и немощные все, не отступим от его, Предтечи, образа, помрём все тут до единого. Будет вовеки слава лавре Предтеченской."

И за такие слова Фёдору Порошину припомнили и бегство от стольника Одоевского на Дон, и дерзкое письмо государю от 28 сентября 1640 года. В феврале 1642 года, после решения правительства относительно судьбы Азова, Фёдору Порошину не разрешили вернуться на Дон. Михаил Фёдорович лично указом от 21 февраля лишил есаула-писателя царского жалованья и сослал его в Сибирь. После этого никаких сведений о дальнейшей судьбе Порошина не обнаруживается.

Остальных членов делегации наградили и отпустили домой с наказом оставить Азов. 27 апреля 1642 года был издан на эту тему царский указ. Летом 1642 года последние казаки ушли из Азова, разрушив все крепостные укрепления. В том же году турки начали строить на месте разрушенного города новую твердыню.

А крепость Азов потом отвоевал Пётр I летом 1696 года.

История одной дворянской фамилии

Усадьба Вышние Горки известна с XVI века. Это старинное имение на юге Московского уезда включало в себя небольшую деревушку, два сельца, пахотные, лесные и сенокосные угодья. Первое упоминание о Горках встречается в разъезжей грамоте московских писцов за 1542 – 1543 годы, где сообщается о поместье Гаврилы Спасителева. Род Спасителевых более 250 лет владел Вышними Горками и деревней Нижние Горки, протянувшейся вдоль Каширского тракта. История возникновения этого рода некоторым образом связана с братом Софьи Палеолог Андреем.

Андрей Палеолог был законным наследником византийского трона, но не располагал ни малейшими возможностями его вернуть. Жил он в Италии, пользуясь покровительством римского папы и получая от него небольшую сумму денег ежемесячно. Как и все правители, лишённые своего государства, Андрей Палеолог всё время испытывал проблемы с финансами. Папская "стипендия" не позволяла вести образ жизни, достойный императора, пусть и в изгнании. А уж о том, чтобы на эти жалкие крохи попытаться набрать армию и отвоевать обратно свою державу – и речи не шло.

В 1480 году Андрей Палеолог отправился в Москву к сестре, чтобы разжиться деньгами при дворе Ивана III. Государь всея Руси в тот год был занят более важными проблемами, так что от него "византийский император" ничего не добился. А вот сестре Софье, российской государыне, пришлось отдать брату все свои драгоценности, о чём она позднее очень сожалела.

В свите Андрея Палеолога находился католический священник Сальватор. В Москве его именовали "капелланом белых чернецов августинова закона". Этот божий человек влюбился в очень красивую русскую женщину, да так сильно, что ради своей избранницы согласился перейти в православие. Такое в XV веке случалось очень редко, поэтому имело большой общественный резонанс. При крещении итальянца присутствовал сам государь Иван III. Сальватора сделали российским дворянином Иваном Спасителевым и пожаловали имением.

Его потомки при Иване Грозном значились жильцами. Во время военных походов и царских выездов из служилых людей этого разряда составляли основную часть государева полка. Жилецкие сотни, по сути, можно считать царской гвардией XVI – XVII веков.

Праправнуки священника Сальватора сделали неплохую карьеру при дворе. Тимофей Иванович Спасителев был стольником патриарха Филарета. Его брат Андрей дослужился до чина стряпчего при дворе Алексея Михайловича. В 1713 году в боярских списках ещё отмечаются жильцы поручики Тимофей Михайлович и Григорий Михайлович Спасителевы.

Люди с фамилией Спасителевы существуют и в наше время. Возможно, что кто-то из них является потомком итальянского священника, нашедшего свою любовь в Москве и решившего ради неё поменять и родину, и веру.

Такое звучное слово

В 1655 – 1657 годах иеромонах Епифаний Славинецкий из Чудова монастыря и его помощники, Арсений Сатановский и Исайя Чудовский, перевели на русский язык "Большой атлас", плод многолетних усилий голландских картографов Виллема и Яна Блау. Знаете, каким было название этой книги на русском языке?

"Позорище всея вселенныя или Атлас новый въ немже начертанiя и ωписанiя всѣх странъ издана суть".

Вы спросите, почему позорище?

Дело в том, что слово "позорище" ещё в XIX веке имело значение "зрелище" и в таком качестве использовалось во многих литературных произведениях. Достаточно сказать, что в таком значении его употребляли Державин, Достоевский или Лесков:

"В сих годах, то есть в 1765-м и в 1766-м году, были два славные в Петербурге позорища, учрежденные императрицею, сколько для увеселения, столько и для славы народа."

Г. Р. Державин. "Записки из известных всем происшествиев". 1812 г.

"Он мне их показывал, и я их видел, и это было грустное и глубоко терзающее позорище!.."

Н. С. Лесков, "Загон", 1893 г.

"Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюбцами, которым и без того все известно, а чувствительного и образованного человека ищу."

Ф. М. Достоевский, "Преступление и наказание", 1866 г.

А всё потому, что слово "позор" происходит от праславянского прародителя "позьръти" (посмотреть), от которого в числе прочих произошли: русское слово "позор", украинское слово "позір" (вид, внимание), болгарское слово "позо́р" (позор), сербохорватское слово "по̀зор" (внимание), словенское слово "pozòr" (внимание, наблюдение), чешское и словацкое слово "роzоr" "внимание", польское слово "pozòr" (видимость; вид, внешность, обличье).

Александр Сергеевич Пушкин с двадцатых годов XIX века перестаёт использовать старое значение слова "позор" и начинает его употреблять так, как более привычно для нас. Всё-таки у "нашего всего" было прекрасное чувство языка, и он каким-то образом ощущал грядущие языковые тенденции.

Судьба предателя

Григорий Котошихин родился между 1630 и 1635 годами в семье казначея одного из московских монастырей Карпа Котошихина. Должность казначея была довольно сложной и ответственной: он заведовал движением монастырских денег, фиксировал все эти движения на бумаге, надзирал за недвижимостью, а также осуществлял закупки провианта, хозяйственных припасов и предметов бытового обихода. Так что хлопот хватало, но и без денег семья никогда не оставалась. Понятно, что у казначея в ходе исполнения своих многочисленных обязанностей появлялись как полезные связи, так и недоброжелатели.

Григория обучили грамоте и письму в отцовском монастыре и по достижении необходимого возраста определили на службу в Приказ Большого дворца писарем. Можно предположить, что были задействованы полезные связи отца. Перед Рождеством 1658 года Карп Котошихин нашёл возможность пристроить сына уже в Посольский приказ, что было более перспективно. Там Григорий служил сначала писарем, а потом и подьячим.

Известно, что 19 апреля 1660 года подьячий средней статьи Котошихин допустил ошибку в официальном документе в титуле царя. Алексей Михайлович именовался с 1655 года как "Государь, Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец". Какую ошибку допустил Котошихин – мне неизвестно, но по государевой грамоте от 4 мая 1660 года его было велено бить батогами за оплошность.

Эта ошибка не стала концом карьеры молодого подьячего. Уже 9 октября 1660 года его отправили из Дерпта в Ревель, к находившемуся там шведскому посольству, с бумагами, в которых посольство как можно скорее приглашалось в Москву; 15 октября Котошихина отослали обратно; 13 декабря он вновь возвратился к шведским послам с письмом от русского посольства, а также с письмом от думного дворянина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина к генерал-губернатору Эстонии Бенгту Горну. После 16 декабря Котошихина отправили обратно с ответным посланием и устным сообщением.

Когда 21 июня 1661 года был заключен Кардисский мир, именно Котошихина командировали в Швецию с письмом от Алексея Михайловича к королю Швеции Карлу XI. А для того, чтобы курьер Посольского приказа как можно скорее мог вернуться в Москву, в Стокгольме ему даже выделили быстроходное судно.

Но вскоре Карпа Котошихина обвинили в растрате, и дом, где он проживал вместе с семьёй сына, вместе со всем остальным имуществом конфисковали. Ревизия монастырского хозяйства показала недостачу всего лишь в 15 копеек. Скорее всего, кто-то подсиживал монастырского казначея или же сводил с ним былые счёты.

На дипломатической карьере Григория Котошихина это никак не сказалось. В конце 1662 года его должностной оклад увеличили на один рубль. Теперь Григорий получал в год двадцать рублей плюс премии. Вот только служилым людям с 1654 года хлебное и денежное жалования выдавались медными деньгами, которые очень быстро обесценивались. В 1662 году за серебряную копейку давали 15 медных. Такая разница в курсах привела к знаменитому Медному бунту.

Для решения денежных и имущественных вопросов, связанных с выполнением статей Кардисского мира, между Россией и Швецией шли постоянные дипломатические контакты. С российской стороны этим занимался окольничий Василий Семёнович Волынский, а со шведской – Адольф Эберс (Эбершильд). И вот Эберс, скорее всего, и уговорил Григория Котошихина сообщать шведам содержание российских дипломатических депеш. За это представитель Стокгольма вроде как заплатил 100 червонцев (по другим данным 40 рублей).

Весной 1664 года Григория Котошихина отправляют в действующую на польском фронте армию, первым воеводой которой был тогда князь Яков Куденетович Черкасский, а вторым – князь Иван Семёнович Прозоровский. Прозоровский неплохо знал Котошихина по переговорам со шведами, поэтому его почти сразу же включили в состав делегации для переговоров с поляками. Эти дипломатические контакты имели место сначала в Дубровичах, между городами Красным и Зверовичами, а потом под Смоленском.

Но уже в июле 1664 года Черкасского отозвали в Москву, а на его место вскоре назначили князя Юрия Алексеевича Долгорукова. Этот воевода, прибыв в войска, сразу же начал собирать компромат на своих предшественников. От Котошихина Долгоруков потребовал, чтобы тот написал донос на прежних командующих, якобы сгубивших царское войско. За это князь обещал подьячему повышение по службе и помощь в деле отца, которого так и не оправдали.

Котошихин знал, что первый воевода жесток и скор на расправу, но подставляться тоже не захотел. Мало ли как расценят его донос важные персоны из Боярской думы? Да и самому государю Алексею Михайловичу такое могло не понравиться. И чтобы не попадать между молотом и наковальней, Григорий Карпович решил бежать в Польшу. Дорога ему была хорошо знакома. Секретное слово, чтобы пройти через российские дозоры, наверняка он тоже знал.

Очутившись в Вильне, беглый подьячий подал прошение польскому королю Яну Казимиру, и вскоре Григория приняли на польскую службу при канцлере Великого княжества Литовского, которым был тогда Христофор Сигизмунд Пац. Новому сотруднику положили годовой оклад в 100 рублей. Котошихин выучил польский язык и изменил свою фамилию; теперь он звался Иоганном Александром Селицким.

Но на новом месте перебежчик не прижился. В Посольском приказе ему уже доставались серьёзные дипломатические миссии, а поляки лишь выведывали у него сведения о российском войске. Челобитные, отправленные "Селицким" канцлеру и в Раду, оставались без ответа и без последствий. Он так и не был официально представлен Яну Казимиру. Так что летом 1665 года "Иоганн Александр" бежал из Польши в Силезию, затем в Пруссию и оттуда – в Любек. Из Любека осенью того же года Котошихин приплыл в Нарву. Эта одиссея дорого обошлась бывшему подьячему: он потратил все деньги, к тому же обморозил ноги.

В Нарве Григорий нашёл знакомого, купца Кузьму Афанасьевича Овчинникова, шведского подданного. Тот помог ему попасть на аудиенцию к генерал-губернатору Ингерманландии Якобу Иоганну фон Таубе. А Таубе смог узнать в жалком оборванце ранее увиденного в Стокгольме московского дипломатического курьера. 24 октября 1665 года генерал-губернатор распорядился выдать Котошихину гражданскую одежду и деньги на пропитание. С первым же курьером в Стокгольм было отправлено прошение беглеца о приёме на шведскую государственную службу.

Уже через месяц шведское правительство постановило выдать Котошихину 200 риксдалеров и привезти перебежчика в Стокгольм. Для этой цели в Нарву направили самого Адольфа Эберса. Тот прибыл вовремя: Котошихин в приступе ностальгии попытался увидеться с царским гонцом Михаилом Прокофьевым, с которым познакомился ещё в 1664 году под Смоленском. Но Прокофьев не только отказался встречаться с предателем, но и сообщил о том, что изменник находится в Нарве новгородскому воеводе князю Василию Григорьевичу Ромодановскому Меньшому. А князь потребовал от Таубе выдать перебежчика и даже прислал в Нарву стрелецкого сотника Ивана Репнина. Подобные случаи были предусмотрены Кардисским миром, и проигнорировать требования Ромодановского шведы не могли.

Так что пришлось Таубе импровизировать: Котошихина посадили в тюрьму, после чего заявили Репнину, что выдать заключённого невозможно. А когда в Нарву приехал Адольф Эберс с деньгами и разрешительными документами, они на пару с генерал-губернатором инсценировали побег Котошихина из тюрьмы.

5 февраля 1666 года Котошихин прибыл в Стокгольм. Ему устроили аудиенцию у малолетнего Карла XI и в регентском совете, после чего выдали деньги на обустройство. Перебежчик обратился в лютеранство. Через некоторое время его приняли в штат архива Канцелярии. Котошихин начал писать труд о России в царствование Алексея Михайловича по заказу шведского правительства.

В конце 1666 года перебежчик поселился в южном предместье Стокгольма Сёдермальме у служившего в той же самой Канцелярии переводчика с русского языка Даниила Анастасиуса, скорее всего – тоже родившегося в России. Первые полгода хозяин и квартирант дружили. Но потом Даниил Анастасиус получил очень хорошо оплачиваемую подработку: он переводил русским купцам в Стокгольме. Шальные деньги хозяин квартиры спускал в кабаках, ничего не давая жене на домашнее хозяйство. Через несколько дней такого загула жена Анастасиуса, Мария Фалентинсдоттер, ушла.

25 августа 1667 года Котошихин помирил супругов, но уже вечером между хозяином и квартирантом произошла ссора, после которой Григорий тяжело ранил кинжалом или стилетом Даниила Анастасиуса, а также его свояченицу. Девушка выжила, но Анастасиус умер ночь с 8 на 9 сентября. Так что 10 сентября Мария Фалентинсдоттер подала на Котошихина в суд. Беглеца из России судили и 26 сентября 1667 года приговорили к смертной казни.

У Григория был шанс получить помилование короля, но так совпало, что в Стокгольме в это время находился российский представитель, Иван Юрьевич Леонтьев. Леонтьев очень быстро узнал, кем на самом деле был убийца из Сёдермальма, и потребовал его выдачи на родину. А этого шведы допустить не могли, ведь Котошихин теперь знал и шведские дипломатические секреты. Так что помилования не произошло.

В конце октября или в первых числах ноября 1667 года Котошихина обезглавили. Сразу после казни его тело было перевезено в Упсалу, где профессор медицины и ректор Уппсальского университета Улоф Рудбек провёл его публичное вскрытие. Эта операция, на которую продавались билеты, принесла Рудбеку столько денег, что он смог на эти средства украсить анатомический театр новой фреской, о чём с восторгом писал риксканцлеру Магнусу Габриэлю Делагарди. Кости Котошихина, нанизанные на проволоку, хранились в Упсальском университете по крайней мере до 1682 года.