Multi venerunt, или Многие пришли

Пролог. Перекрёсток на окраине

Светофор на перекрёстке не работал.

Ступивший на пешеходный переход Игорь Савельев только что избежал гибели – сначала под колёсами внедорожника, а затем – микроавтобуса.

Теперь он оказался перед мчавшимся на него чёрным легковым автомобилем. Несколько мгновений оставалось до сильного удара. И вдруг всё вокруг застыло – не двигались ни автомобили, ни пешеходы. Остановился и чёрный «Мерседес», за рулём которого сидел бородатый длинноволосый водитель.

Стихли все звуки, а потом померк свет, и всё вокруг погрузилось в темноту…

Когда тьма рассеялась, пешеход оказался в ином мире, который был ему так же близок и дорог, как и мир возле злополучного перекрёстка. Теперь он находился не на окраине современного большого города, а в незнакомом месте, и у него было другое имя – Грегуар.

Он жил в деревне Монтэгле в предгорьях Пиренеев. Окружённый садом и виноградником каменный просторный двухэтажный дом под красной черепичной крышей, в котором родился Грегуар, стоял на склоне высокого зелёного холма. Возле серой стены дома протекала быстрая речка.

Отец Грегуара, Жиральд, – статный седовласый сероглазый мужчина, был известным в Тулузском графстве виноделом и успешным торговцем вином. Мать Грегуара, Аннет, – невысокая худая темноволосая женщина с грустными карими глазами, безмерно любила своего мужа и сыновей – Грегуара и его старшего брата Жерома.

Их соседи тоже выращивали виноград и делали вино. Однако именно вино Жиральда особо ценилось тулузскими дворянами, нарбоннскими и каркасонскими ремесленниками, фонфруадскими монахами, авиньонскими купцами и добрыми католиками из Безье. Жиральд часто добавлял в вино лечебные травы. Так как люди, употреблявшие его вино в лечебных целях, быстро шли на поправку, слава о его винах и о нём самом быстро распространилась по всему Тулузскому графству. Во многих городах и деревнях благочестивые католики покупали вина из винограда, выращенного умелым виноградарем и виноделом Жиральдом.

Глава 1. Под покровом ночи

Грегуар стоял в церкви. Рядом с ним усердно молились его соседи – деревенские жители. Глядя на мерцающие огоньки свечей, Грегуар слушал проповедь священника. За стенами храма бушевала гроза. В окна врывались яркие вспышки молний. Храм содрогался от гулких раскатов грома. Сердито завывал ветер. По крыше били упругие дождевые струи.

Молящиеся истово крестились. Высокий худощавый и вечно хмурый падре Себастьян, облачённый в чёрную сутану, старался перекрыть своим сильным голосом завывание ветра, шум ливня и грохот грома.

– Multi enim venient in nomine meo dicentes quia ego sum et multos seducen! – произнёс падре Себастьян, бросая колючий взгляд на прихожан.

«Ибо многие придут под именем моим и будут говорить, что это я, и многих прельстят», – Грегуар про себя переводил с латыни.

За окнами в очередной раз полыхнула яркая серебристо-синяя молния, и прогремел гром. На несколько мгновений падре прервал молитву, но тут же продолжил службу.

«Отчего падре столь сердито смотрит на прихожан, будто люди в чём-то виноваты? Или Себастьян кого-то высматривает?» – подумал Грегуар. И тут он расслышал за своей спиной глухой голос:

– Multi venerunt!

Грегуар оглянулся. Позади него стоял высокий широкоплечий человек в мокром чёрном плаще с надвинутым на лицо капюшоном.

– Многие уже пришли, прикрываясь его именем, – с акцентом произнёс высокий незнакомец в плаще, рядом с которым стоял ещё один человек среднего роста, одетый в такой же чёрный плащ. Его лица тоже не было видно под капюшоном.

Грегуар посмотрел на умолкшего священника. Падре Себастьян замер, и его испещрённое морщинами желтоватое лицо вытянулось. Грегуару показалось, будто падре пристально глядит на него. Однако священник смотрел на только что вошедших в храм незнакомцев, которые стояли за спиной Грегуара.

Юноша снова оглянулся. Незнакомцев за его спиной уже не было. Они покинули храм, не притворив за собой дверь. Молнии стали полыхать реже. Громовые раскаты стихали, однако сильный дождь не прекращался.

Служба завершилась. Падре Себастьян стал тихо разговаривать с подошедшим к нему полным священником, который до этого незаметно стоял в дальнем тёмном углу храма. Грегуар расслышал обрывки фраз:

– У них на плащах изображена пчела. О них следует срочно сообщить папскому легату и аббату фонфруадского монастыря.

Тут Грегуар вспомнил, что его отец заказал большой воз терпко пахнувших йодом целебных морских водорослей, которые должны были доставить с морского побережья. Жиральд готовил из высушенных морских растений отвар, который, вместе с настоями других целебных трав, малыми дозами добавлял в старое вино. Такое вино могло быстро вылечить любую сильную простуду.

Юноша расстроился. Гроза была сильная и, наверняка, она разразилась над всей Окситанией. Водоросли, которые обычно везли сухими, по дороге намокли, и теперь их придётся долго сушить. Вряд ли возница догадался прикрыть их рогожей. Теперь Грегуару придётся разложить растения под навесом, чтобы они, как следует, высохли.

Юноша первым из прихожан вышел из храма под проливной дождь и направился домой.

С самого утра его отец – Жиральд лежал в постели и лечился своим вином, которое ему регулярно подносила супруга. Так получилось, что на этот раз винодел сам простудился и слёг с жаром, болью в горле и кашлем.

Вечером разразилась гроза.

– Возвратился ли из храма Грегуар? – слабым голосом спросил Жиральд.

– Сама за него переживаю. Какая сильная гроза! Видно, Господь разгневался на нас! – воскликнула Аннет. – Зачем ты настоял, чтобы наш сын направился в церковь, когда с гор надвигались чёрные тучи?

– Как настоящий католик, наш сын не должен отказываться от посещения храма, испугавшись грозы. Если бы не моя болезнь, я бы тоже отправился на вечернюю службу.

– Твоё рвение не доведёт до добра, – покачала головой Аннет.

– Это твоё безверие не доведёт тебя до добра! Вижу, ты всё ещё сочувствуешь катарам. Ведь твои родители были катарами, – презрительно поджав губы, произнёс Жиральд.

– Мои родители были ткачами и приверженцами истинной церкви. Они называли себя Верными. Катарами нас стали называть католики, которые считают, будто Совершенные апостолы, которые являются наставниками Верных – это колдуны, якобы, использующие котов в своих колдовских обрядах.

– Сами катары сначала называли себя катарами. И слово «катар» по-гречески близко по произношению к слову «чистый». А уж потом кто-то из католиков придал слову «катар» обидный смысл, – сказал Жиральд.

– Вот и не обижай меня – не вкладывай в слова обидный смысл, – потребовала его супруга. – Мне неприятно, когда ты с презрением произносишь слово «катар».

– Неужели ты слукавила, приняв католичество? – расстроился Жиральд.

– Я приняла католичество только потому, что любила и люблю тебя.

– Мы с тобой давно стали седыми, но ты всё так же красива и добра! – улыбнулся больной.

– Ты стал улыбаться. Значит, скоро пойдёшь на поправку.

– До завтра жар у меня вряд ли спадёт, несмотря на то, что я пью своё целебное вино. Сегодня вечером или завтра утром прибудет подвода с водорослями. Жаль, они намокнут. Из сырых водорослей у отвара не будет нужной силы. Их придётся сушить, – посетовал винодел.

– Ты всё о водорослях беспокоишься, а я больше переживаю о нашем сыне. Ведь он вышел на улицу без накидки. Ему придётся возвращаться домой в такой сильный ливень, – Аннет поднесла подсвечник с зажжёнными свечами к окну, безуспешно пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте.

– Глупая! От этих водорослей, впрочем, как и от урожая винограда, зависит будущее наших сыновей. Всё-таки правильно, что я решил сделать нашего младшего сына виноделом, – прохрипел простуженный хозяин.

– Если бы ты так же подумал о нашем старшем сыне! – сказала Аннет.

– Я и о нём позаботился в своё время, да верно ошибся.

– Надо же тебе было пять лет назад отправить его в фонфраудское аббатство!

– А что я сделал не так? Тамошний аббат – хороший друг моего родного брата Жерара, который сейчас служит мессы в Риме. Фонфраудские монахи – добрые католики и что было бы в том плохого, если бы наш старший сын добился успеха на духовном поприще?

– Но ведь аббат сообщил тебе, что наш сын Жером сбежал из монастыря.

– Тем хуже для него, – проговорил Жиральд и закашлялся.

– Ты не знаешь настоящей причины, отчего наш старший сын сбежал из монастыря.

– Аббат Арнольд в своём письме указал, что Жером слишком мало внимания уделял изучению латыни и много рассуждал о неточностях, которые находил в священных текстах. Такое себе может позволить лишь философ Персиваль, И то, Персиваль такой смелый только потому, что он дальний родственник короля Арагона, да ещё ему покровительствует Раймунд – граф Тулузский. Посмотрел бы я на этого писаку, если бы он жил не в Тулузе, а, например, в Риме или Париже! Такие, как он, и наущают добрых католиков исповедовать ересь.

Тут раздался сильный стук в дверь.

– Вот и возвратился наш сын. Открой дверь, Аннет! – попросил Жиральд.

Хозяйка направилась отворять дверь, шурша по полу подолом длинного серого платья.

Даже из дальней комнаты хозяин расслышал шум ворвавшегося с улицы ливня. Потом послышались голоса.

– Кто там? Грегуар вернулся? – спросил Жиральд.

– Нет. Это не он, – отозвалась Аннет.

– Неужели в такой ливень пришла подвода с морскими водорослями? – недовольно проговорил Жиральд. – Тогда надо дождаться Грегуара. Я не смогу сейчас заняться разгрузкой. Пусть сын сложит водоросли под навесом.

Тут в комнату зашёл среднего роста незнакомец в чёрном плаще с капюшоном, надвинутым на лицо. За ним последовал ещё один, одетый точно так же, высокий худой человек.

– Кто вы такие? – спросил Жиральд.

– Мы странники. Нам нужно переночевать, – сказал вошедший первым незнакомец.

– Мне кажется знакомым твой голос, странник, – заметил Жиральд.

– Возможно, ты удивишься, но это я, твой сын Жером, – сказал незнакомец.

Гость скинул капюшон. Жиральд улыбнулся и тихо произнёс:

– Ты вернулся! Ты жив, сынок!

– Я сразу узнала голос нашего сына, – войдя в комнату следом за гостями, призналась Аннет.

Она подошла к сыну и припала к его груди.

– Мать, налей сыну и его спутнику лучшего красного вина – того, которым ты угощала меня весь день! – потребовал хозяин дома.

– Присаживайтесь оба за стол. Сейчас принесу вам вино и жареную баранину, – засуетилась мать.

– Не надо, – остановил её Жером.

– Мы не станем есть мясо, – с лёгким акцентом сказал его спутник.

– Отчего же? Вы оба так бледны! Вам надо хорошенько поесть, – сказала Аннет.

– Ладно. Принеси нам кувшин с водой, и какое-нибудь блюдо из рыбы. Только знай, что мы не едим мясо и не станем сегодня пить вино, – сказал Жером.

– Хорошо, я принесу вам отварные овощи и уху. У нас с отцом сегодня как раз на обед была уха, – сказала счастливая мать и скрылась на кухне.

Тут Жиральд увидел у сына на пряжке ремня изображение пчелы. Простуженный винодел приподнялся на локтях и с ужасом посмотрел на Жерома, а потом вскричал:

– Ты не ешь мясо, а на пряжке твоего ремня изображение пчелы! Неужели ты, мой сын, тоже стал катаром?!

– Не кричи, отец. Тебе нельзя волноваться, – попросил Жером.

– Скажи, ты стал катаром? Ты – Верный?

– Ты угадал, отец. И у меня, и у моего друга на плащах вышито изображение пчелы. Это неслучайно. Только при чужих людях лучше зови нас ткачами. Именоваться катарами или Верными ныне стало опасно, – сухо произнёс Жером.

– Мне грустно, что ты был вынужден прийти в отцовский дом украдкой, под покровом ночи, а не днём.

– Мне часто приходится ходить по дорогам Окситании и бродить ночью по глухим лесам, – сказал Жером.

– Значит, твой приятель, который пришёл с тобой, тоже катар? Как его имя? – усталым голосом спросил Жиральд.

– Его зовут Этьен, – представил своего спутника Жером.

– Судя по его акценту, светлым волосам и голубым глазам, он прибыл с севера, – сказал Жиральд.

– Ты угадал, отец, – кивнул Жером.

Тут мать зашла в комнату и позвала сына и его спутника:

– Пойдёмте ужинать на кухню. Не будем мешать больному.

– Нет. Пусть они ужинают здесь. Я тоже хочу услышать историю нашего сыночка. Наверно, он поделится с нами, как он стал катаром, – скривив губы, сказал Жиральд.

– Я знаю, Жиральд, что ты ненавидишь катаров из-за того, что они не покупают у тебя вино. А на самом деле они более благочестивы, чем иные католики! – воскликнула Аннет. – Мало тебе монахов, купцов и ремесленников, поглощающих твоё вино бочками?

– Больше всего я переживаю за сына, а не за вино.

– Сейчас ты добьёшься, что твой сын навсегда уйдёт из родного дома.

– Ладно, я буду молчать, – буркнул Жиральд и отвернулся к стене.

– Болеешь, вот и болей, Жиральд, – сказала Аннет и предложила гостям:

– Снимите плащи и повесьте их на крюки возле входной двери, а то, вон, сколько воды натекло на пол. И присаживайтесь за стол. Сейчас я принесу вам еду.

Едва Аннет успела выставить на стол миски с горячей ухой, кружки и кувшин с колодезной водой, как в дверь снова постучали.

– Это Грегуар! – воскликнула хозяйка и направилась открывать дверь.

Вскоре в комнату зашёл Грегуар в мокрой чёрной куртке.

– Твой брат вернулся! Он пришёл со своим другом Этьеном, – сказала мать.

– Я не вернулся, а ненадолго заглянул к вам, – возразил Жером.

– Жаль! Я надеялась, что ты останешься дома. Но ты хотя бы расскажешь нам о себе? – с надеждой спросила мать.

– У меня всё хорошо, матушка, – кратко ответил Жером и принялся за трапезу.

Грегуар, немного растерялся оттого, что старший брат не встал из-за стола и не обнял его. Жером даже не протянул младшему брату руку, а лишь бросил на него быстрый взгляд и кивнул ему. Грегуар снял куртку, повесил её на спинку стула, и сел за стол напротив Жерома и его спутника, которые с аппетитом ели горячую уху. Грегуар внимательно посмотрел на старшего брата, который сильно изменился с тех пор, как покинул отчий дом. Жером возмужал. Он стал шире в плечах и взгляд у него стал твёрдым.

Жером и Грегуар были мало похожи друг на друга. В отличие от своего младшего брата – кареглазого темноволосого Грегуара, сероглазый шатен Жером больше походил на отца, нежели на мать.

– Почему на столе нет вина? – удивился Грегуар. – Я промок и могу простудиться, как отец.

– Сейчас я принесу тебе вино и мясо, – пообещала мать и ушла на кухню.

Вскоре она вернулась и поставила перед младшим сыном миску с жареным мясом и большую кружку, наполненную виноградным вином. Грегуар съел большой кусок нежной баранины и запил его терпким красным вином.

Когда ужин подошёл к концу, Жиральд уже спал. Во сне он тяжело дышал и хрипел.

– Отец давно болеет? – спросил Жером.

– Сегодня захворал, – ответила мать. – Боюсь, что только одним красным вином Жиральд не вылечится.

– Этьен хороший лекарь. Пусть он осмотрит отца, – предложил Жером.

– Это было бы хорошо! – обрадовалась Аннет. – А то не хочется в такую плохую погоду идти в соседнюю деревню за лекарем.

– Да и опасно. В последнее время слишком много волков развелось по всей Окситании, – добавил Грегуар.

– Ты боишься волков? – спросил Жером.

– Немного боюсь, – признался Грегуар. – Когда они собираются в стаю, то становятся опасными.

– Не волков следует бояться. Звери на двух ногах намного страшнее волков, – сказал старший брат.

Этьен встал и попросил хозяйку сполоснуть ему руки водой из кувшина. Вымыв руки над стоявшим в углу комнаты ведром, Этьен подошёл к постели спящего больного. Лекарь пощупал ладонью лоб больного, распахнул ворот его рубахи и простучал грудь Жиральда, который при этом проснулся.

– Откройте рот! – приказал Этьен.

Жиральд сел на кровать и приоткрыл рот.

– Посвети мне, Жером! – попросил лекарь.

Жером взял со стола подсвечник с горящими свечами и поднёс его к сидевшему на кровати отцу.

– Жиральду придётся делать кровопускание? – с тревогой спросила Аннет, увидев в руках Этьена острый нож, который тот вытащил из-за пояса.

– Нет. Но ему требуется серьёзное лечение. У него большие нарывы в горле, – сообщил Этьен.

– Он с утра лечится своим вином, – сказала Аннет.

– Этого мало. Нарывы следует вскрыть, – решил лекарь.

– Нет. Меня не должна касаться рука катара! – Жиральд отпрянул от Этьена.

– Если этого не сделать, то ночью наступит смерть. Нарывы перекроют горло, – объяснил гость.

– Что ж, если иначе меня нельзя вылечить, тогда режь нарывы! – согласился больной.

– Мне потребуется помощь. Грегуар, поддерживай отцу голову, а ты, Жером, ровнее держи подсвечник, – попросил Этьен и прокалил лезвие ножа над пламенем свечи.

– Чем я могу помочь? – спросила Аннет.

– Нужны чистое полотенце и пустая миска.

Жиральд с ужасом посмотрел на острый нож с длинным лезвием, с которым подступил к нему лекарь.

– Что ж, начнём! – объявил Этьен.

Жиральд зажмурился и широко открыл рот, отдавшись во власть лекаря.

Когда Этьен завершил операцию, Жиральд сплюнул сгустки крови с гноем в миску, поднесённую Аннет. Больного уложили на постель. Этьен вытер ему полотенцем окровавленные губы.

– Когда остановится кровь, ему надо будет выпить кружку самого крепкого вина, какое есть в доме, – сказал Этьен.

Спустя некоторое время Жиральд выпил полную кружку пряного вина, настоянного на лечебных травах, и крепко уснул. Этьен промыл водой из кувшина лезвие ножа и положил его на стол.

Все снова сели за стол. Грегуар с любопытством смотрел на своего старшего брата и Этьена. Ведь он никогда ещё не сидел за одним столом с катарами.

– Так это вас я только что видел в храме? – догадался Грегуар.

– Как только я вступил в храм, я сразу же узнал тебя, – сказал Жером.

– Отец Себастьян встревожился, заметив тебя и твоего спутника, – вспомнил Грегуар. – Он расслышал слова, которые произнёс Этьен за моей спиной.

– Удивительно, что простые слова могли встревожить местного священника, – усмехнувшись, сказал Этьен.

– Завтра надо ждать гостей. Наверняка по всем домам пройдутся папские солдаты под предводительством отца Себастьяна, который всегда отличался необычайным рвением в деле поимки катаров. Однако пока идёт ливень, можно не беспокоиться. Солдаты слишком ленивы и пугливы, чтобы выходить из дома ночью во время грозы, – сказал Жером.

– Так вы останетесь? – с надеждой спросила Аннет.

– Только до рассвета. Я не хочу причинять вам серьёзные неприятности, – сказал Жером.

– А теперь расскажи, сынок, как ты провёл последние пять лет? – попросила мать.

– Я не слишком благодарен отцу за то, что он отдал меня в аббатство в Фонфрауде. Не по душе мне было заточение в монастыре. Всё-таки тогда мне было пятнадцать лет, и я, как и всякий нормальный юноша, стремился на волю. Вскоре частые молитвы почти убили во мне стремление к свободе, к мечтам о далёких странах и познанию мира. Однако чтение священных текстов и произнесение изо дня в день одних и тех же молитв пробудили во мне желание узнать более подробно об известных исторических событиях, имевших место двенадцать веков назад в Палестине, которые были описаны разными авторами. Я стал задавать слишком много вопросов аббату Арнольду. Однажды его терпение иссякло, и меня наказали – заточили в келью без окон и дверей, чтобы я смог подумать о спасении своей души и покаяться в грехе неверия. В самом деле, я не был готов принять на веру всё, чему меня долгие годы учили в монастыре.

– Твоему отцу аббат Арнольд написал, что ты покинул фонфраудскую обитель, – вспомнила Аннет.

– Наверняка он сообщил, что я не просто покинул аббатство, а сбежал, – хмуро сказал Жером.

– Как же тебе это удалось? – заинтересовался Грегуар.

– Аббат Арнольд решил заняться моим воспитанием и велел мне присутствовать на казни двух еретиков-катаров и одной ведьмы, которых приговорили к смерти по приказанию папского легата, посетившего наш монастырь. Их выявили и схватили в близлежащей деревне. В сопровождении двух плечистых монахов я вышел за ворота аббатства. Возле монастырской стены к трём столбам были привязаны двое мужчин и женщина. Под ногами у них были сложены кучи хвороста. Папские солдаты согнали на казнь всех жителей той деревни, включая детей. Слышали бы вы, как кричали и плакали дети той женщины! Это зрелище навсегда врезалось мне в память. А ведь мне хорошо вбили в голову завет, дарованный нам Спасителем: «Не убий!». Как только подожгли хворост и мученики стали кричать, я понял, что те, кто пришёл под именем последователей Спасителя, теперь сами стали мучителями и злодеями. Вы никогда не видели, как горят живые люди?

– Слава Богу, нет! – перекрестившись, произнесла Аннет.

– Но вы ведь слышали о кострах, на которых сжигают ведьм и еретиков?

– Про костры все знают, – кивнул Грегуар.

– Так вот, слышать об этом рассказы и видеть воочию весь этот кошмар – совершенно разные вещи. Даже если люди думают иначе, разве нужно проявлять по отношению к ним такую жестокость? Знаете, что больше всего меня поразило в лицах монахов, которые наблюдали за казнью?

– У них были бесстрастные лица? – предположил Грегуар.

– Нет, брат, ты ошибаешься. Их лица не были отрешёнными. Они улыбались. Им нравилось видеть мучения несчастных. Деревенские женщины рыдали, сжимали в бессильной ярости кулаки деревенские мужики, но что они могли сделать против вооружённых папских солдат, собравшихся вокруг места казни? Кстати, среди восторженных наблюдателей был и падре Себастьян. Ты его хорошо знаешь, – сказал Жером.

– Это был именно наш падре Себастьян? – удивился Грегуар.

– Именно он, – подтвердил Жером. – Я не мог ошибиться. Тогда он приехал в фонфруадское аббатство, чтобы присутствовать при казни.

– Этого не может быть! – в ужасе прошептала Аннет. – Это ужасно! Разве можно так расправляться с людьми?

– Надо же! – удивлённо произнёс Жером. – А я думал, что ты, мать, мне не поверишь. Это хорошо, что тебе жалко этих мучеников. Кстати, сожжённые мужчины не были Совершенными – ни епископами, ни коадъюторами, ни диаконами истинной церкви. Это были Верные – простые миряне. А казнённая женщина была уличена в том, что в соседнем посёлке, в который она привозила на днях на продажу лавандовый мёд, подохли куры в курятниках у пяти хозяев.

– Какая же тут связь? – поразился Грегуар.

– Нет никакой связи. Просто папскому легату надо было казнить людей. Ты понял, мой маленький брат?

– Я всё понимаю. Я уже взрослый, – обидевшись, сказал Грегуар.

– Нет. Ты так и остался наивным мальчиком. И уж точно, ты – настоящий католик, – сказал Жером.

– Ты меня словно в этом укоряешь.

– Не обижайся. Надеюсь, что тебе, как и мне, отец желал добра, стремясь вырастить из нас католиков, – сказал Жером.

– Так как же ты сбежал?

– Когда сопровождавшие меня монахи наблюдали за корчившимися в огне мучениками, я осторожно отступил на несколько шагов назад и, под душераздирающие вопли страдальцев, побежал в сторону леса. Меня хватились слишком поздно. Я добежал до реки, на берегу которой увидел лодку. Вёсел я ней не было. Я столкнул лодку в воду и забрался в неё. Быстрое течение подхватило утлую посудину. Я лёг на дно лодки, чтобы меня не было видно с берега, и река понесла меня вниз по течению. Потом я услышал голоса. Я с ужасом представил, что сейчас меня схватят папские солдаты. Однако это переговаривались рыбаки, ставившие сети в реке, русло которой в этом месте значительно расширялось. Они остановили мою лодку и подвели её к берегу. Одетые в тёмно-синие одежды рыбаки высадили меня на берег и стали расспрашивать. Я кратко поведал им о своей жизни в фонфруадском аббатстве, о страшной казни еретиков и ведьмы, и о том, как мне удалось сбежать из монастыря. Рыбаки меня выслушали, а потом отвели в свою деревню, жители которой занимаются, в основном, рыболовством и ткачеством.

– Это были катары? – догадался Грегуар.

– Это были ткачи и рыбаки, принадлежащие истинной церкви. Это были простые миряне, или, как они сами себя называют – Верные мужчины и женщины.

– В последнее время Совершенных апостолов не отличить от мирян, – заметил Грегуар. – Раньше многие катары-проповедники ходили по городам и деревням. Их можно было отличить по войлочным высоким коническим шапкам и чёрным одеждам, а также по длинным волосам и бородам, – сказал Грегуар.

– Всё это в прошлом. Отныне, после того, как доминиканцы по всей Окситании стали жечь костры инквизиции, Совершенным приходится таиться, – сказал Жером.