Солнце Запада

– Нина, я тебя прошу, не принимай все это близко к сердцу…

– Я пойду, – Елисеева резко поднялась со стула. – Мне нужно еще в одно место успеть.

– Нина, куда ты? – подруга взяла ее за руку. – Подожди немного, я приму душ, и мы с тобой съездим в ресторан.

– Я не хочу… Я не хочу в ресторан, – Нина резко развернулась и стремительно пошла на выход.

– Я позвоню тебе! – голос Васнецовой догнал ее уже в дверях.

– Хорошо, – бросила через плечо Нина и вышла в коридор.

На улице ветер бросился ей в лицо, взбил короткие, темные волосы и вихрем отлетел в голые кроны деревьев. И в этот краткий миг какая-то часть ее вознеслась на крыльях ветра на то небо, с которого ясно видны и будущее и прошлое, и Нина увидела нечто похожее на кошмарный сон. Она вздрогнула, пришла в себя и огляделась по сторонам.

В стороне от дороги среди деревьев стояло несколько машин с тонированными стеклами. Одна из них была ее машиной. Нина какое-то время вглядывалась в окна остальных автомобилей, потом беззвучно выругалась и вытащила из кармана брелок с ключами. Сейчас, спустя минуту, она уже не помнила, от чего замерла на крыльце и зачем так пристально разглядывает чужие машины. Но в сердце ее осталось смутное предчувствие беды.

Весь этот пасмурный холодный день пошел насмарку.

Она вернулась в свою квартиру – пятикомнатную, обставленную, чистенькую. В свой опостылевший дом – оплот опостылевшей жизни, подошла к окну в гостиной и прижалась лбом к прохладному стеклу. Под ее окнами раскинулась детская площадка: разноцветные качели, горки, песочницы. Нина несколько минут смотрела на играющих детей, а потом взяла в руки телефон и даже набрала номер Васнецовой, но так и не нажала на кнопку вызова.

И в ту же минуту Ксения прервала свои объяснения, извинилась перед ученицей – стройной, белокурой девочкой: «Анечка, давайте сделаем небольшой перерыв» – и тоже подошла к окну. Под потолком витала нежная инструментальная музыка. Город за окном был серым и пасмурным, ветер гонял по дорогам мусор. Васнецова с улыбкой погладила оконное стекло. Скорее всего, в этот миг она тоже думала о подруге. Она села на стул и положила рядом с собой телефон. Но прошла минута, вторая, третья. Белокурая Анечка начала смотреть на нее уже с нетерпением. Закончилась одна композиция и началась другая.

– Хорошо, Анечка, – улыбнулась ученице Васнецова, убирая телефон в сумочку. – Давайте продолжим наше занятие. Смотрите внимательно – это движение корпусом должно выполняться на три четверти. Вот так…

А Нина набрала другой номер и приложила трубку к уху и грубовато спросила, когда телефонный собеседник отозвался:

– Ты меня ждешь?.. Я скоро приеду…

Она не стала слушать ответ. Убрала телефон в сумочку и подняла глаза к небу. В это мгновение на ее лице отразилось такое сложное, смешанное чувство, что словами этого просто не описать. Но в этот миг ей наверняка было очень больно.

Время подходило к пяти часам пополудни. Настя стояла возле окна. На дворе было сумеречно, как и на ее сердце. Ветер рвал растяжки над дорогами, гнал темный вал облаков, местами они задевали верхние этажи многоэтажных домов. Казалось, еще мгновение и на город обрушится снежная буря.

– Как будто из тебя душу вынули, – Настя отвернулась от окна и посмотрела на Плетнева.

Плетнев сидел в кресле, на Настю он не смотрел. А она подошла к нему и присела на подлокотник.

– Сережа, что с тобой? Ты и такой, и не такой… Ты можешь обещать мне одну вещь? – Настя несколько мгновений ждала от него ответ. – Ты должен обещать мне это, Сергей. Иначе я не смогу помочь тебе… Просто скажи: «Я обещаю…» – Она взяла его за руку. – Ты всегда держал слово. Всегда делал то, что обещал.

– Я обещаю, – едва слышно выдохнул Плетнев.

– Я увезу тебя за город, – сказала Настя. – Там тихо. Может быть, там ты придешь в себя. Будешь жить со стариками, которые присматривают за нашим домом… Когда-то мы с тобой ездили к реке. В то время там был осинник и заброшенные поля. Ты сам выбрал это место и купил землю под строительство. Ты называл ее усадьбой. А сейчас там стоит несколько домов, там живут или приезжают отдыхать мои знакомые. Замечательное место. Ты знаешь, как люди называют его? – Она улыбнулась. – Плетневкой… И когда-нибудь там вырастет поселок. И его назовут Плетнево или Плетенево… Скажи что-нибудь, Сережа, – она склонилась над ним. – Хотя бы скажи, хорошо тебе сейчас?

– Да, – Плетнев медленно и все еще неуверенно прикоснулся к ее щеке. – Ты – красивая.

– Да, – в глазах Насти блеснули слезы. Она прижала его ладонь к своим губам и прошептала: – Ты уже возвращаешься, ты уже возвращаешься… Только оставайся со мной. Я больше не вынесу разлуки… – И она прижалась к его груди.

И на томительно-затяжное мгновение в квартире Верес воцарилась тишина. И в этой тишине можно было различить биение их сердец.

А потом Настя снова встала и подошла к окну – совершенная красавица на фоне сумеречного города и темного неба над ним. И в это мгновение сердце ее гостя неуверенно качнулось в груди, и время для него потекло вспять. Он многого не помнил, но воспоминание о первом вечере своей новой жизни ему хватило с лихвой.

Плетнев неожиданно вжался в кресло и застонал.

Настя резко обернулась:

– Сережа, что с тобой?! Что с тобой, Сережа?..

Но ее испуганного голоса он уже не слышал. Ударной волной воспоминаний его отбросило в прошлое…

После Рождества случилась оттепель. К полудню начинал сочиться снег с кровли, а после заката водостоки обрастали острыми сосульками. И вскоре обнажились обочины и оттаявший асфальт на дороге.

Вершинин смотрел в окно спальни на сад и заснеженное поле, по обе стороны которого громоздился лес. Дорога разрезала снежную целину на две равные половины. И надо всем этим нависало бледное небо, с зимним, растекшимся над горизонтом солнцем и дымками вместо облаков.

Вершинин какое-то время смотрел окрест, чувствуя, как морок вновь захлестывает его. И чтобы отвлечься, стал наблюдать за стайкой птиц, прилетевших к кормушкам, устроенным когда-то в саду его дочкой Варенькой. Последний раз кормушки наполняли зерном в начале зимы, когда гостила у него сестра с сыном. Но по старой памяти птицы продолжали наведываться в сад. И Вершинин подумал о том, что нужно все-таки собраться и сделать это – пройти по едва уже заметной тропинке в снегу и снять кормушки.

В этот момент он отчетливо вспомнил, как она последний раз выбежала из дому с кульком корма для птиц и, взбивая пушистый снег ногами, обошла весь сад. И в тот же миг понял, что до сих пор ждет, когда этот страшный сон прервется. Ждет мгновение, когда откроет глаза, и увидит жену, и увидит детей живыми и здоровыми. Он понимал, что эти мысли и ожидания – знак недуга. Впрочем, заводить разговор о здоровье и душевном равновесии после случившегося с ним было нелепо. У него осталось все и не осталось ничего. Он бы до последней копейки отдал все за один из дней, безмерное счастье которых понял позже.

Вершинин сел на кровать и закрыл глаза ладонью. В голове гремел хор тех, кто сочувствовал ему и давал советы после гибели жены и детей, после их похорон, и продолжал делать это по сей день. Но что они могли знать о его потере? Если бы он мог хотя бы на мгновение поменяться с ними местами, чтобы они ощутили безбрежный океан его горечи. Когда он думал об этом, мечтал об этом, то невольно вспоминал слова из Откровения Иоанна Богослова: «Имя сей звезде „полынь“»[1]. От Иоанна он не помнил больше ни слова, но сердцем чувствовал все, что Богослов сказал и мог еще сказать об этой звезде. Потому что полтора года назад звезда горечи и потерь взошла над его окном. Взошла и продолжала светить яростным блеском днем и ночью. И только Бог ведает, как и почему он не потерял рассудок. А ведь многие считали, что Вершинин на удивление легко пережил потерю родных.

– Я сделал дом свой местом казни[2], – прошептал еще одну фразу, накрепко засевшую в голове, и повторил: – Я сделал дом свой местом казни.

Он знал, что должен сделать и что сделает. Это было между ним и Господом. Бог отпустил ему немного времени, не оглушил безумием, не вложил в руку петлю или ствол. Сделал орудием своего гнева, потому что зверь, поправший все законы, и Божьи и человечьи, все еще ходил по земле. Вершинин удерживал себя на этом свете ради часа, когда зверя изловят. И Богу он молился только об одном, чтобы зверя раньше не изловили те, кто также шел по его пятам. И Вершинин готов был ждать часа расплаты остаток дней. Но верил, что Бог поможет и зверь попадет в один из капканов.

Охота на киллера продолжалась полтора года. Возобновилась после того, как он понял, что ошибся в первый раз. Средства и связи позволили ему раскинуть сеть поисков на несколько регионов, и он не сомневался, что рано или поздно киллер попадет в нее, как попал один из заказчиков. И каждое утро Вершинин вставал с мыслью о казни киллера, и каждый вечер засыпал c ней. А исполнение он разглядел в лучах беспощадной Полыни-звезды. Однажды он понял, как именно употребит гнев.

В кармане пиджака басовито загудел телефон. Беспокоил секретарь:

– Александр Николаевич, звонок от Одинцова. Соединить?

– Да! – Вершинин снова подошел к окну.

– Александр Николаевич! – бодро доложил начальник службы безопасности. – Мы нашли его! В данный момент переправляем объект из Новосибирской области авиацией!

– Не ошибаетесь? – спросил Вершинин, чувствуя, как сердце в его груди на мгновение остановилось и сделало новый тяжелый удар.

– Нет никаких сомнений, Александр Николаевич.

– Препарат ввели?

– Внутривенная инъекция!

– Действует?

– По заключению специалистов, препарат действует!

– Слава богу, – с облегчением выдохнул Вершинин.

– Поздравляю вас, Александр Николаевич!

– Спасибо, Валерий Сергеевич. В конце недели жду вас у себя.

– Почту за честь, Александр Николаевич, – отозвался Одинцов.

– Спасибо вам за добрые вести, – голос у Вершинина потеплел.

– Это наша работа…

– Посылку вашу жду с нетерпением! – Вершинин положил телефон на подоконник и сделал глубокий медленный вдох. Ожидания, томившие его с утра, не обманули.

Рядом скрипнула половица. Лежавший на тахте человек вздрогнул и открыл глаза. Он очнулся в полутемной комнате с высокими потолками. Наверно, начинался вечер. Шторы на окне были из полупрозрачной ткани, но свет с улицы едва пробивался сквозь них.

– Здравствуй, Сергей. Как ты себя чувствуешь?

Человек на тахте вздрогнул и посмотрел на сказавшего это. Он не понимал, откуда тот появился. Словно тени сгустились, и незнакомец шагнул в комнату из мира теней. Он был худощав, среднего роста, лет сорока с небольшим.

– Что со мной? – с трудом произнес лежавший, уже понимая, что его зовут Сергеем, что он жив, но нездоров.

– Ты находишься у друзей, – незнакомец сел в кресло, стоявшее рядом с тахтой.

– Я вас не знаю… Я не помню вас… – лежавший говорил так, словно его разбило параличом, говорил медленно, обрывая фразы, едва начав.

– Верно. Ты меня не помнишь, – кивнул его собеседник. – Но ты меня знал. Нас связало общее дело.

– Мы вместе работали?

– Нет, но ты меня знал. Какое-то время ты будешь испытывать сомнения и недопонимание. Но со временем это пройдет. Ты помнишь, чем занимался?.. – Какое-то время говоривший ждал ответ. – Ты был наемным убийцей.

– Вы ошибаетесь, – человек на тахте закрыл глаза.

Но собеседник уже не слушал его:

– Это правда, Сергей. Ты назывался разными именами, но родители назвали тебя Сережей. Ты – Плетнев Сергей Андреевич. И ты – убийца, Сергей. Ты убивал людей за деньги, тебе нравилось так зарабатывать, и делал ты это исключительно хорошо…

– Это ошибка! – Плетнев попытался встать, но силы оставили его. Он был еще слишком слаб.

– Я объясню, почему ты здесь, – не обращая внимания на него, произнес собеседник. – Ты кое-что не закончил. Ты должен закончить это. И после этого станешь свободным.

– Но я ничего не помню…

– Я помню! – оборвал его собеседник. – Ты тот, кто ты есть! И многие хотят добраться до тебя… Я нашел тебя в сумасшедшем доме. Ты был безымянным больным без прошлого и без документов. Я назвался твоим братом и, думаю, не лукавил. Мы связаны с тобой, как братья…

– Я вас не понимаю, – Плетнев попытался еще раз сесть, и сейчас это ему удалось. – Кто вы?

– Я Вершинин. Ты должен помнить меня.

– Но я не помню.

Вершинин побарабанил кончиками пальцев по подлокотнику. Со стороны он казался образцом хладнокровия, и только знавшие его могли сказать, с каким трудом в этот момент он сохраняет маску безразличия.

– Да, наверно, – наконец сказал он. – А вот многие не забудут тебя и на том свете. Хотя для них ты навсегда останешься безликим и безымянным дьяволом. Посмотри, – он бросил на тахту пачку фотографий.

– Что это?

– Фотографии, – Вершинин прошел к двери и щелкнул выключателем, – фотографии тех, кого ты убил, и фотографии их семей.

– Зачем мне это?

– Может, память вернется, – Вершинин не сводил с него взгляд.

Плетнев посмотрел на рассыпавшиеся веером фотографии. С них смотрели десятки лиц: дети, женщины, мужчины. Сотни глаз смотрели на него с этих фотографий, сотни настороженных или спокойных, но в большинстве своем счастливых глаз. И на мгновение мысли его смешались. И на краткий миг, всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы он увидел нечто, подтверждающее слова странного собеседника. Он ясно увидел череду убитых.

Он с трудом поднялся с тахты, подошел к окну. Он был высоким и, наверняка, сильным человеком.

– Ты должен увидеть еще одну фотографию, – сказал Вершинин, вынимая из внутреннего кармана пиджака снимок. – Это твой последний клиент.

От окна к креслу Плетнев прошел уже немного уверенней. Вершинин протянул фотографию и усмехнулся:

– Последний клиент, Сережа. Закончив с ним, ты станешь свободным.

Плетнев мельком глянул на снимок. Он тяжело дышал, лоб и лицо покрывали крупные капли пота.

– Ты узнал его? – спросил его Вершинин.

– Нет, – ответил Плетнев, возвращая ему фотографию. – Мне плохо. Я могу принять душ? Я хочу принять душ и побриться.

– Принять душ ты можешь, – кивнул Вершинин. – А вот побриться – нет. Борода нужна для маскировки.

– Она мне мешает.

– Я скажу, когда ты сможешь сбрить ее. А сейчас я покажу тебе дом.

Они вышли из комнаты и оказались в коридоре, с одной стороны которого шел ряд дубовых дверей, а с другой – ряд больших окон, между которыми висели охотничьи трофеи: волчьи и кабаньи головы, головы лосей, косуль и чучела тетеревов. За окнами белел зимний вечер.

– В доме мы одни, – тем временем говорил Вершинин. – Никто нам не помешает. Тебе нужно кое-что вспомнить. Ты должен вспомнить это, Сергей.

– Это ваш дом? – скорее всего, гость пропустил его слова мимо ушей. – Богатый дом.

– Можно и так сказать, – кивнул Вершинин. – Хотя сейчас я знаю, что это не богатство, а пыль. Кстати, за этой дверью ванная комната. – Он показал гостю на одну из дверей. – Прими душ, переоденься и спускайся вниз. Время ужинать.

Спустя четверть часа Плетнев спустился в столовую. За обеденным столом его дожидался хозяин дома. Стол выглядел странно, ужинать собиралось двое, а накрыто было для полудюжины человек.

– Присаживайся, – Вершинин сидел во главе стола, гостю он показал место напротив себя.

– Спасибо, – кивнул тот. – Странное дело. Но у вас в ванной комнате нет зеркал, и в доме я их не заметил. Простите, если выгляжу небрежно.

– Все в порядке, – кивнул Вершинин. – А зеркала убрали из-за старого поверья. Я потерял близких. Полтора года прошло, но для меня словно один день… Есть обычай, накрывать зеркала или выносить из дому… Пора ужинать, Сергей. Не стесняйся. – Он дождался, когда гость займет свое место, и поднял бокал вина: – Я предлагаю тост за свободу!

Плетнев тоже взял в руки бокал и пригубил вино.

– Я не думал, что ты забудешь так много, – тем временем говорил Вершинин. – Не думал. Почему ты начал убивать за деньги?

– Не знаю, я не помню этого, – покачал головой Плетнев.

– Это пытка – не помнить, – кивнул Вершинин. – Не помнить, есть ли у тебя семья, дети. Не помнить родителей. Ты похож на образованного человека. Наверняка учился в хорошей школе. Учителя были умными и добрыми людьми, и ты научился у них всем замечательным вещам, которые нам известны. Но почему нас не учат главному? Умению правильно мыслить. Если бы ты в свое время умел думать правильно и был в состоянии принимать верные решения, ты бы наверняка не взялся за это ремесло. И наверняка у меня все сложилось бы иначе, если бы я мог думать правильно. Возможно, сейчас все было бы по-другому…

Плетнев закрыл глаза. Наверно, в этот момент он пытался сорвать покровы со своей памяти.

– Она вернется нескоро. – Вершинин пригубил вино. – Ешь, Сергей, ешь. В психдиспансере такого не подают, только таблетки.

– Я не помню психдиспансера, – покачал головой Плетнев.

– Тебе ввели препарат, нарушающий кровоснабжение головного мозга. Сейчас в твоей голове беспорядок. Воспоминания перепутались, а твой ум болен. И вылечит тебя только время. Я бы тоже хотел забыть прошлое… – Внезапно горло у Вершинина перехватило судорогой. – Но потом я вспоминаю обо всем! Вспоминаю… и вижу последний день…

– Неужели я так болен? – Из всех сказанных собеседником слов Плетнев осознал только те, что касались его лично.

Вершинин какое-то время сидел окаменев.

– Ты слышишь это?.. – он посмотрел на Плетнева.

– Что? – шепотом спросил тот.

– Мертвые говорят… они говорят мне сделать все по-другому… – он резко встал. – Я оставлю тебя.

Вершинин поднялся в кабинет. Сел за письменный стол и положил перед собой пистолет из вороненой стали. В этот момент он чувствовал желание спуститься в столовую и покончить с маскарадом одним выстрелом. Но сдержался. Время еще не пришло, он не подвел Плетнева к краю бездны.

А Плетнев тем временем вышел из дому на крыльцо и замер. Было очень тепло, даже сейчас, после захода солнца, не прекращалась капель. Воздух был чистым, пропитанным ароматом отсыревшей древесины, талой воды и еще чего-то, что приносит с собой только весна.

От окон особняка падал на сугробы приглушенный шторами свет. Он выхватывал из вечерних сумерек деревья и кусты сада. Плетнев полной грудью вдохнул и улыбнулся. Он не помнил прошлого, не помнил зимних оттепелей и аромата весны, но сейчас это было ему приятно. Возможно, вся его жизнь была отравлена погоней за деньгами и убийствами, но он этого не помнил. Не помнил обстоятельств, толкнувших его на путь, в конце которого он очнулся в этом доме. Сейчас ему так приятна была тишина и покой чудного вечера.

Плетнев спустился с крыльца и прошел в сад. На деревьях были развешаны кормушки для птиц. Плетнев прошел от одной кормушки к другой и, остановившись возле последней, внезапно рассмеялся. В этот момент на его сердце было легко. Он не ведал того, что совершил в прошлом, и прошлое не тяготило его.

Когда он вернулся в дом и поднялся на второй этаж, Вершинин, стоявший возле окна, спросил:

– Что ты делал в саду?

– Воздухом дышал. У вас прекрасный сад!

– Зайди в кабинет, – сказал Вершинин, стараясь не смотреть на него. – Я покажу тебе фильм, снятый на похоронах моей семьи.

Он нажал на кнопку пульта дистанционного управления – в углу включилась плазменная панель. Камера выхватила панораму городского кладбища. На экране мелькнули кроны вековых сосен. Донесся издалека голос священника, читавшего литию. Камера окатила бесстрастным взглядом толпу провожающих и замерла на трех гробах из резного дуба.

– Гробы закрыты, – нарочито спокойным голосом произнес Вершинин. – Моя машина – бронированная крепость. Но киллер придумал, как ее сжечь. Двери заклинило от нескольких взрывов, бензобак был поврежден, горючее вспыхнуло… Моя жена и дети сгорели…

На экране телевизора похороны шли своим чередом.

– Я так сочувствую вам, – сказал Плетнев. – Это безмерная потеря.

– Потеря, – эхом отозвался Вершинин. – Жене было тридцать пять лет, дочери – одиннадцать, сыну – пять.

– Это печально, – кивнул Плетнев, наблюдая за церемонией похорон.

– Печально, – на мгновение лицо Вершинина исказилось в страшной гримасе. – Ты можешь побриться, Сергей. В ванной все готово.

– Но вы говорили, что борода нужна для маскировки.

– Время игр закончилось, – сказал Вершинин. – Побрейся.

Как только Плетнев вышел из кабинета, он вытащил из кармана пистолет, передернул затвор, а обойму убрал в карман.

Прошло четверть часа. Плетнев не показывался. Запись похорон закончилась. В доме воцарилась тишина. Вершинин включил запись с начала и вышел из кабинета. Он знал, что даже в таком состоянии Плетнев сильней него. А если память к нему вернулась, то шансы Вершинина и вовсе равнялись нулю. Поэтому он сразу прошел в ванную комнату.

Плетнев сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Зеркало и бритва лежали в раковине.

– Вы меня убьете?

– Ты вспомнил? – вопросом на вопрос ответил Вершинин.

– Нет. Но я понял, кто я.

Вершинин протянул ему пистолет.

– В нем одна пуля, – сказал он. – Ты можешь убить меня или убить себя. Выбор за тобой.

– У меня нет выбора, – Плетнев посмотрел на него.

– У тебя его нет, – Вершинин усмехнулся. – Все это время ты жил в Новосибирске. Тебя привезли ко мне сегодня к обеду. Если бы я не устроил облаву на тебя, ты бы продолжал убивать. Убивал, а после этого жил как все. Не нужно обманывать себя, Сергей, ты – убийца. И это знаю не только я. А сейчас решай: кому жить, а кому умирать? Я жду. – Он ушел в кабинет.

Плетнев поднял пистолет с пола…

Вершинин смотрел запись. На экране мелькнули кроны вековых сосен. Донесся издалека голос священника, читавшего литию. Камера окатила бесстрастным взглядом толпу провожающих и замерла на трех гробах из резного дуба.

– Скоро свидимся, родные мои, – прошептал Вершинин. – Недолго осталось.

Дикий кот осторожно пробирался по талому снегу к дому. Когда темнело, он приходил сюда и питался объедками из мусорных баков. В этот вечер было особенно тихо: не бродили перед домом рослые люди, повар не стоял возле заднего крыльца с сигаретой в зубах. Из дому вышел только один человек. Увидев его, кот затаился, а когда человек вышел за ворота и канул в ночи, продолжил свой путь к мусорным бакам.

– Где он сейчас? – Вершинин стряхнул пепел с сигареты. Кисть его правой руки была забинтована.

– На городской свалке, – Богоев сел за обеденный стол напротив хозяина. – Мои парни там, ждут указаний.

– Выпей кофе, Тимур, – Вершинин пододвинул к нему чашку.

– Спасибо. – Богоев пригубил кофе и повторил: – Мои парни ждут.

– Пусть живет пока, – распорядился Вершинин. – А когда он оправится, я снова устрою ему ад… И еще раз, а потом еще…

Вершинин потушил сигарету и посмотрел в окно.

Светало. Тусклый рассвет разливался с восточного горизонта, затянутого сплошной облачной пеленой.

– Александр Николаевич! – Вершинина окликнул мужчина в темно-синей робе. – Вы бы все-таки подумали, лучше поменять в окнах стекло на бронированное.

– Зачем мне это, Семен Иванович? – произнес Вершинин, не оборачиваясь к собеседнику. – У меня машина была бронированная.

– Мы все сделали, но стекло есть стекло, – пожал плечами тот.

– Спасибо, Семен Иванович, – Вершинин обернулся и остановил его движением руки. – Давайте накладную.

Он подписал необходимые бумаги и вновь принялся смотреть в окно. В этот момент его ум не был отягощен мыслями, но и не был от них свободен. Он отстраненно наблюдал за тем, как за окном мерно вышагивает боец Богоева и второй, такой же высокий парень с аккуратной бородкой, стоит за кованым забором и смотрит в сторону леса. Он слышал, как рабочие без спешки выносят инструмент из дому. И когда в доме стихли шаги последнего из них, Богоев сказал негромко:

– Саша, мы похороним его через десять минут. Хочешь, живьем закопаем? Хочешь, на куски порежем. Порежь его на куски сам…

– Нет, Тимур, – Вершинин посмотрел на него. – Я не хочу видеть его смерть. Я хочу видеть его муки. Но ты должен обещать мне. Если я вдруг умру, он умрет следом. Сразу после меня. И ты проследишь за этим.

– Саша, – Богоев встал со стула. Он был высоким, мощного сложения человеком и тоже носил аккуратную бородку каштанового цвета. Он склонился к Вершинину и сказал, стараясь не смотреть собеседнику в глаза: – Так нельзя, Саша. Нельзя выпускать его на волю…

– Тимур, дай мне слово…

– Я никогда с тобой так не разговаривал. Но и ты никогда такое не делал. Это – сопли, Александр Николаевич. В конце концов ты с ним побратаешься…

– Слово! Дай мне слово! – оборвал его Вершинин, и в этот момент стало понятно, почему в этом доме хозяин он. – Он будет жить, пока…

– Обещаю, – кивнул Богоев после короткой паузы. – Но это ошибка.