Следы на камнях
– А по-моему, это ничего не дает, – не согласился упрямец, – Ты, часом, не забыл – этих скоропомощных развелось, как грязи. Панади… дэмия же, етить ее мать!
– Пандемия пандемией, а установить не помешало бы. Опрос среди жильцов провели – кто вызывал, по какому поводу? Врачи какой-никакой след оставили – рецепт там, заключение, направление? А?
– Опрос? – снова загрустил капитан, – Опрос, знамо дело, проводили… только на эту тему – придется заново… может, вы уж сами?..
– Еще чего! Ляпы ваши, вы и подчищайте. Обойдите жильцов всех, подчеркиваю – всех квартир в этом и соседних домах, заодно собачников – кто-то из них мог запомнить приезжавших медиков или, еще лучше, номер машины. И завтра же! Ну, и камеры, камеры обязательно. Видео – было бы классно.
Возможно, сохранись видеоинформация, удача улыбнулась бы грядущему пенсионеру, озарив сверканием звезд и регалий, но, увы, увы… Пытаться высмотреть медицинский фургон среди тысяч автомашин, попавших в подходящее время в поле зрения контрольных камер по всему городу – заведомо гиблое дело. И расспросы соседей ничего не дали, тем более – кое-кто из присутствовавших успел разъехаться по морям, дачам, заграницам… Уныние и грусть.
Догадка осталась догадкой: по его мнению, налогового мента каким-то образом, скорее всего угрозами, особо эффективными благодаря присутствию слабого звена в лице супруги, заставили пересесть в микроавтобус и увезли в неизвестном направлении. Телефон? Разбили к чертям, и все. Жена? Эх, жена, жена… Насколько проще все было бы без этой досадной помехи! Очевидно, ее взяли с собой, а потом – избавились как-нибудь. Да и от него, надо полагать, тоже уже давно… и никто не узнает…
– Ой, помру я, помру я… – тихонько вывел майор, – Похоронят меня… И никто не узна-а-ит, где могилка моя!
Жалобная песнь, впрочем, посвящалась не безвестно канувшим Гуровым, а самому себе, безвинно через них страдающему. Безвинно, а к тому же бессмысленно!
Имелась у следопыта и запасная версия, но ее разрабатывать без ведома начальства было смерти подобно. Когда Пожидаев, выслушав безрадостный рапорт, махнул в сторону двери: мол, проваливай, Брага на полпути развернулся.
– Вот мы ищем-свищем, всех на уши поставили… а мальчик как таковой – был?
– Ты это о чем? – нахмурился шеф, – Какой, на хрен, мальчик? А-а-а…
– Вот именно. Может, его никто и не того? Я о чем подумал: а у них, смежников, на нашего пропавшего… часом, ничего не было?
В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь развязным щебетом заоконных птах, наверняка подслушивавших и теперь затеявших прения: сразу казнят дерзкого майора или дадут чуток помучиться?
«Ну, ты спросил – созерцая молча катающего по столу карандаш Серегу, подумал Тихон, – Сейчас получишь… и кто тебя за язык тянет?»
– Было, не было… – после физкульт-минутки ожил полковник, – На любого найдется, если поискать… конкретнее они вряд ли скажут. Но ты на всякий случай поинтересуйся… у тебя, чай, есть кого попытать, или нет?
– Уже спросил. Было. Копали под него, точно.
– И насколько серьезно? Неужто брать хотели?
– Это маловероятно, в свете родственных, так сказать, связей. А отстранить от кормушки, перевести на менее опасный, кхм… участок – легко. Так он же об этом мог и не знать… пронюхал – пасут его, связь отключил и рванул огородами… где камеры – он не хуже нас знает… сидит себе за бугром, а мы тут роем…
– М-да, возможно, возможно. А жена?
– Что – жена? Зачем?
– Не знаешь, зачем жена? Или забыл уже?.. Ох, Тиша, Тиша… Самому рвануть – это я вполне допускаю… тем более у нас границы, сам понимаешь, для разумного человека с деньгами – как шлагбаум для воробья… а женщина – другое дело. Согласен?
– Да… – нет, номер не пройдет, спихнуть ношу на чужие плечи не удастся, – Женщина, конечно…
– Вот-вот. Мужику налегке слинять – как два пальца обосцать, а бабе – не-ет… Ей же только косметики центнер нужен, платья всякие, побрякушки, туфельки-колготки… Так что давай, родной, ищи дальше. Хорошо ищи.
– Ищу, Сергей Апполинарьевич, ищу.
– Знаешь, – придержал снова направившегося к выходу Брагу начальник, – Ты думал точно как они. Извини, сразу не сказал, запамятовал…
– Кто – они?
– Эти, налоговые. Они тоже допускали возможность – слинял обормот, чтоб не взяли в оборот. На границах переполох устроили, фейсконтроль… все без толку. Поэтому и нам не сообщали – надеялись, сами найдут.
«Ага, – обозлился следопыт, – Запамятовал он, как же! Проверял, песья морда, допру я или нет… вот же мудак, прости господи!»
– Прямо так с ходу – перехват объявили? В ту же ночь? Наутро, в конце концов? Или…
– В том-то и дело, что – или. Тревогу подняли во вторник, на четвертый день, когда он, если действительно подался в бега, сто раз успел проскочить. И жену, коли всерьез намылился, мог заранее предупредить, чтоб собралась потихоньку, и аварийный запас где-нибудь организовать. Счета его неплохо бы проверить, это тоже теперь твоя задача… ну, и она. Ты, я так понял, уже знаешь, насчет нее? В смысле, ее золотишка?
– Что была на той вечеринке при полном параде? Да, доложили. Странно, не так ли? За город, на ночь глядя, и все самое ценное нацепила…
– Вот именно. Будто знала – пригодится, и времени на сборы не будет. М-да… и в сумочку к ней никто не заглядывал, через металлодетектор не пропускал… Но ты все равно ищи, не расслабляйся.
– Я, товарищ полковник, никогда не расслабляюсь! – младший советник молодцевато развернулся и вышел за дверь с гордо поднятой головой.
Возражать командиру легче уже в коридоре, мысленно: «Еще и счета… Будто все так просто: дзинь-дзинь!.. Это банк?.. А это я. Как кто? Не узнали… странно…» Трам-тарарам!
– Почему не узнала? Тихон Савельевич, что с вами?
По полу рассыпались чашки-ложки, булочки-печеньки…
– Ах, Галина Васильевна! Вы любого сведете с ума… Я от вас совсем теряю голову! Позвольте, помогу…
– Нет, спасибо, я сама. Голову он теряет… Двадцать лет тут хожу, никто не терял… Не узнают его…
Брага натянул на лицо смущенную улыбку. Оказывается, он едва не сбил с ног заведующую делопроизводством. И что – сам с собой говорил?.. Ну, ва-аще… Нет, пора, пора… На чем мы там остановились?.. «Вам, банкирам, нас, ментов, полагается узнавать с полуслова! Теперь узнали? То-то же… А доложьте, дорогие мои, в темпе вальса, и поточнее, сколько там у вас лимонов на счете во-от этого беглого гражданина, вашего клиента?.. И в сейфах уж заодно гляньте. Откуда знаю?.. Откуда надо, оттуда и знаю… И помедленнее, я записываю!.. Ах, как мы все испугались!.. Да-да-да, конечно-преконечно, сей момент!.. Расстарались… Ох-хо-хо!.. А ведь неважные дела твои, Тихон свет Савельевич! Ох, неважненькие… прямо скажем, херовые делишки!»
Между тем проклятый список определенно содержит пока непостижимые для следственного рассудка нюансы. Брага с первых минут пытался выискать среди фамилий и дат какую-то если не закономерность, то привязку – к месту, времени, событию, но – тщетно. А ведь она есть, есть, надо только уловить, и тогда клубок пусть не развяжется в одночасье, так хоть ниточка-зацепка появится, а потом – дело техники, опыта, упорства, в конце концов!
Опыт, опыт, сын ошибок… А если интуитивная версия о «самопохищении» главного фигуранта все-таки ошибочна, то и продолжать-то он не сможет – идти некуда, впереди глухая стена и по бокам темно. Сереге опять звонили, намекнули на строгие меры в случае чего. Чего? Ясно чего… не найдешь ты, найдут тебя, и тогда уж мало не покажется – ни самому начальнику, ни уж тем более тебе, без пяти минут пенсионеру. И будешь ты уже не без пяти минут, а – тут же, мигом, как только выяснится: толку с тебя никакого. И пособие назначат отнюдь не такое, о каком ты, горе-сыщик, размечтался, а совсем, совсем другое… Неужели ошибся?
Именно это пришло на ум после ознакомления со слезными письмами отца-матери, точнее отцов-матерей – и Гуровы, и Демьянцевы, папа-мама Светланы, в один голос просят найти пропащих, твердя: ничегошеньки об их судьбе не ведают, подозревают самое худшее и надеются лишь на доблестных сыщиков. Получается, в самом деле канули не по своей воле? Ибо он, налоговый хват, наверняка знал, на что идет, заранее все продумал, приготовился залечь на дно… но женка его – молодая, слабая… просто женщина, в конце концов… она ни за что не удержалась бы, чтоб не сообщить матери: «Не волнуйся, мамочка, я жива-здорова…», нет, не удержалась бы – она же не разведчица какая-нибудь, а обычная баба, начинающий, блин, предприниматель. Хозяйка аптеки.
Двух годков не прошло, как стала владелицей, а до замужества – заурядная дамочка в белом халатике: «Позвольте ваш рецепт… получите лекарство, по одной три раза в день…» Выйдя за Гурова, и в Америку слетала, катались там весь медовый месяц (не помешало бы уточнить, где конкретно?), и брошки-колечки с неслабыми каратами заимела… Хапуга он все-таки. Ну, или взяточник, какая разница… А ты уж не завидуешь ли, дорогой? Не-е, ни в коем разе. Нечему тут завидовать…
Кстати, о ней, Светлане. Муж-то он у нее не первый, а уже второй – успела после института выскочить за какого-то парнягу и через пару лет развелась, можно сказать, сбежала – поколачивал ее благоверный. А кто он, куда делся? Мать говорит, так и не поняла толком, где доча откопала эдакое сокровище, знает лишь – Мишей кличут, Прудниковым… только какой-то эдакий он – для нее, матери, а Брага уже узнал – судимый, сидевший, и местонахождение его в настоящий момент неизвестно. А если это он, безобразник, организовал всю темную историю? Розыск объявлен, само собой, только когда еще разыщут? Сам ты – так бы и кинулся, искать-рыскать? Сколько их, таких искомых, ходят-бродят под носом, в ус не дуют? Ох, неважные дела, о-хо-хо…
Начальнику хорошо – выбрал из табуна лошадку покрепче, взнуздал, запряг, и погнали с ветерком по зеленой улице… а коль у рысака прыти маловато, так мы его кнутом, да с оттяжечкой! Кстати, об этой самой улице: неужто не сработает? Ведь указал в ориентировке на гражданина Мишу: особо срочно, чрезвычайно… Вот и проверим заодно, какого цвета светофоры на наших трассах.
Глава вторая
24 апреля 2020 и ранее Сорок один
– Узнал? – таково было последнее человеческое слово, услышанное пропавшим иноком Феодором в его неправедной земной жизни. Дальше – тишина, нарушаемая лишь его собственным сопением, руганью и пердежом.
Вообще-то он никуда не собирался пропадать. Исчезнуть, точнее смыться – другое дело, поскольку грозила, выражаясь близким его нынешней ипостаси языком, кара неминучая. Ибо грешен был Игорь Суров, ох, как грешен… да и неразумен изрядно. Глуп, попросту говоря, хотя и мнил себя умнее всех. На том и погорел.
Ближнее село, позже пригород, а с развитием урбанизации окраинный микрорайон Ростова-на-Дону, называвшийся Огородники, для местных Огороды, внешне ничем особенным не выделялся – не было здесь архитектурных изысков, памятников седой старины и прочих достопримечательностей. Главное отличие крылось глубже. Среди обыкновенных законопослушных граждан, составляющих подавляющее большинство здешнего населения, едва отыскался бы десяток-другой, осведомленных, к кому и куда обратиться по душевной потребности, иначе говоря, за дозой. Вот этих самых душеспасительных местечек в Огородниках имелось больше, чем во всем остальном городе вместе с областью.
Обширная сеть наркобизнеса, подобно паутине, накрыла южную провинцию целиком, ловила в свои липкие объятия жадных до кайфа простаков, и вырваться из нее после первой же понюшки, а тем паче укола очень трудно, почти невозможно. Ну, а где тенета погуще, там и пауки – от самых мелких, проворных и тощих, до крупняка – пузатых, солидных и на первый взгляд ленивых. Эти владетели кто одной-двух ячеек, а кто и приличного куска сети, зорко следили за своими вотчинами и посторонних к кормушке не подпускали.
А мелкому жучку-паучку Игорешке Сурку повезло – умудрился втереться в доверие к «огородному» воротиле, почитай тарантулу, окрутив его малолетнюю тогда и любимую дочурку. Да, внебрачную, да, проживавшую отдельно с давно забытой хозяином округи спившейся мамашей, и все же, все же… Жениться вдвое старший ухажер не спешил, но всячески выказывал самые серьезные намерения, глупышка отвечала взаимностью… все шло путем, пока номинальный зять не вляпался в нехорошее дельце – взял «на реализацию» крупную партию товара у горячих парней с Кавказа, да и кинул последних. У обманутых возникло обоснованное стремление получить сатисфакцию, пришлось обратиться за прикрышкой к будущему тестю, случилась разборка с трупами… кто-то стукнул, кто-то звякнул, на горизонте замаячила полиция.
Игореша струхнул, подался было в бега, но был снят с трапа самолета; следователь взглянул в бегающие глаза, все понял, предложил сотрудничество… О собственной роли в деле жучок благоразумно умолчал, зато про своего благодетеля наговорил столько всякого, что Фемида по такому случаю прозрела, и папа несостоявшейся невесты отправился за решетку, напоследок внятно посулив «зятьку»: «Я тебя, Гаря, закопаю!» Поскольку шутить такими словами и тем более бросать их на ветер в Огородах не принято, жених поставил перед собой гамлетовский вопрос и сделал выбор в пользу «ту би». Остальных полагалось убедить в обратном – он отныне «нот ту би».
Суров-Сурок неделю прятался от всех и вся, мыкался по чердакам-подвалам, а к исходу седмицы созрел, решился и написал любимой прощальное письмо на заранее обрызганной соленой водичкой бумажке. В кратком послании покаялся в содеянном и открыто изложил намерение навсегда кануть в донскую пучину, а завершил словами «Прости за все, передай папе мой нижайший поклон и, прошу, не плачь. Бог мне судья, Он явился во сне и указал путь – путь страшный, но такому как я, Иуде во плоти, иного, видно, не дано. Искать меня живым не стоит трудов, а коли не доедят раки – отыщут водолазы».
Так впервые безвестно пропал Игорь Федорович Суров. Искали его, разумеется, тщательно, причем не пожарные и не милиция, а люди серьезные, сердитые и знающие в таких делах толк. По всей стране мгновенно разлетелись петиции с подробным описанием внешности искомого и его фотоизображением, благо интернет способствует; к розыску подключилось все паучье племя от мала до велика – соратники, их бывшие сокамерники, подельники… Увы, принятые меры результата не дали, через полгода невеста сняла черное и вернулась к прежнему разгулу, братва понемногу успокоилась – похоже, Гарик-Сурок и впрямь утопился сдуру. Или со страху – немудрено.
Некоторые сомнения у отдельных наиболее посвященных все же оставались, ибо вместе с несостоявшимся женихом исчезла малая толика накопленного в приданое золотишка да камушков плюс чуток валюты. И – самое интересное – его паспорт. На дне-то и одно, и другое, и третье вроде как ни к чему… А по прошествии нескольких месяцев в городе на Неве словно из ниоткуда возник некий неопределенных лет мужчина, называвший себя «инок Феодор». Ему можно было дать и сорок, и шестьдесят, лицо скрывала клочковатая седая борода, волосы – нечесаные и тоже с обильной проседью – висели неопрятной гривой. Сутулый, худой, прихрамывающий старец поселился в шалаше, своими руками обустроив его в одном из полуразрушенных безымянных склепов на Северном погосте северной же столицы.
Одевался странный поселенец под стать прозвищу – носил подпоясанные веревкой полотняные штаны, грубую черную безразмерную рубаху с выпущенным поверх нее медным крестом, суконную шапку, кирзовые сапоги, а в холода – еще и пальто-балахон, тоже суконный и серый. Полиция мужиком вплотную не заинтересовалась, настоятель ближнего храма посмотрел на его убогое жилище, вздохнул, молвил: «На все воля Божья», осенил крестом и оставил без дальнейшего внимания. Зато слава о новоявленном отшельнике разнеслась среди местных бабулек, и у инока вскоре образовалась своя паства. Сердобольные старушенции могли часами стоять у склепа, ожидая появления «старца» и держа в руках принесенные дары – ломоть хлеба, кусок сала, пяток яиц…
– Благослови, старче… отец родной, – бормотала очередная паломница, отбивая земные поклоны, – Выслушай и помолись за меня, грешную…
– О чем ты, милая? – с ответным поклоном вопрошал «инок», – Нет у меня права благословения, и сана нет… помолиться, конечно, могу, да слово мое для Господа не ценнее твоего…
– А все же послушай, не брезгуй, надежа наша, – настаивала верница, и к ногам отшельника ложился узелок, – Прости за малость дара моего, слова только одного прошу! Близки уста твои к уху божьему, святое смирение твое не равно нашим, не чета ты нам, простым смертным!
– Ну что ж, говори, с чем пришла… Коли надеешься на Божью милость – не отвратит Отец слов твоих… ко рабам его всем аки к единому приидет прощение и дано будет дозволение на вящее соизволение…
В процессе выслушивания всевозможных просьб Феодор многократно крестился, предлагал «всемерно и непременно покаяться во грехах, равно свершенных, а паче помысленных» и путаной скороговоркой бормотал нечто неразборчивое, в конце каждой фразы добавляя «Господу миром помолимся» и «Господи снизойди, помилуй рабу твою (далее упоминалось имя дарительницы)». Дары не оскудевали, и голодная смерть ему явно не грозила.
Миновал год, понемногу истекал другой, и пришелец перестал уже казаться посторонним, сделался неотъемлемой частью хмурого могильного пейзажа… с весны до середины осени пребывал в шалаше, чем занимался, какими мыслями маялся – никому не ведомо. А с наступлением холодов инок на ночь не оставался – едва начинало смеркаться, покидал склеп и неприметными тропками уходил через пролом в задней кладбищенской ограде, направляясь к ближним многоэтажкам.
Здесь у него имелась снятая на подставное лицо квартира, где можно было отогреться в ванной, посмотреть телевизор, особо интересуясь судебными новостями, и заняться другими, мирскими делами… но, избави господи, никакого телефона и тем более интернета. Тяжкие думы ежедневно и еженощно одолевали отшельника, и не напрасно – поводов для переживаний, увы, хватало. Не ладилось пока главное, ради чего прибился к мшистым невским берегам.
Среди прочих забот одна мучила Игоря-Феодора больше всех, а именно – сменить наконец мирское имя, заполучить надежные документы и податься за кордон, потому как грызла его сердце неясная тревога. Знал, он, доподлинно знал: сидеть его несбывшемуся тестю еще не один год, ведь своими ушами слышал приговор «восемь лет с отбытием наказания в колонии усиленного режима», но спокойно спать ночами не мог.
Все чаще просыпался от страха, увидев во сне примерно одно и то же: лежит он, несчастный, в железном гробу, зарытый мстительным злыднем в холодную землю, и нет ему ни малейшей надежды на спасение. Проснувшись, подолгу лежал, унимая сердцебиение, вслушиваясь в ночную тишину. Мысли метались-разбегались, и успокоиться удавалось не сразу. Неужто обманулся, и жуткий сон – в руку? Не-ет, это – не про него. Есть у него надежда, есть, и зовется именно так: надежда. Только с большой буквы. На ее алтарь пришлось возложить добрую часть унесенных в клюве драгоценностей, но оно того стоило, и теперь оставалось подождать – по ее словам, немного, уже совсем немного. Эх, Надя… вся вера теперь – в тебя, хоть и не святая ты…
Рыжая Надька Улитенко, увидав его на пороге, сначала не узнала в худом, заросшем волосами и грязью бродяге прежде упитанного, аккуратного и выбритого бывшего одноклассника.
– Чего надо? – вызверилась она, – А ну пошел вон!
– Надя, ты что?! Не признаешь? Это же я, твой Гарри Суровый бизон!
Именно так она звала его весь последний учебный год после самодеятельно поставленного и сыгранного на школьной сцене мюзикла с ковбоями, салунами, кольтами и индейцами. Они дружили, отношения из невинной полудетской привязанности могли зайти и дальше, но… его повлекло в одну сторону, ее – в другую. Надя укатила в Питер с каким-то морским офицером, на поверку оказавшимся банальным женатиком, а он – он загремел в армию, отслужив – по льготе поступил в нефтехимический техникум, где зря потерял три года жизни.
Недоучившийся нефтяник понюхал реального «черного золота» и трудового пота, решил: это не по мне, стал искать в жизни пути полегче и попал в орбиту притяжения больших людей и больших денег. Время шло-летело, пришли совсем другие понятия, дела и заботы, школьная влюбленность забылась… как оказалось, не совсем. На встрече выпускников, где отмечали двадцатый год с окончания школы, Надька под мелодию танго Пьяццоллы недвусмысленно прижалась к его груди.
– А что, бизон, не вспомнить ли нам наш салунчик?
– Я – как пионер, – повинуясь не то зову прошлого чувства, не то алкогольному дурману, ответил «индейский вождь», – Всегда готов!
Вечер окончился в гостиничном люксе, и тогда же она, угощая виски, намекнула: ей в Северной Пальмире часто бывает одиноко и скучно, живет одна в большой квартире, в полном шоколаде; мужа, во всяком случае постоянного, нет, детей тоже.
– На какие шиши? – полюбопытствовал одноклассник, дымя предложенной к стаканчику недешевой сигарой, – Такое изобилие? Где на все на это можно башли раздобыть – хата, меблишка, тачка… да в самом Питере… заливаешь ты, а, подруга?
– Где раздобыть? – усмехнулась Надежда, – У тебя, родной, такого места нету…
Они тогда два дня и две же ночи из номера не выходили. Игорь просто ошалел – никак не ожидал от школьной товарки столь виртуозного секса… тут-то до него дошло, каким местом и каким ремеслом зарабатывает на жизнь одинокая красавица. Она улетела, сказав на прощание: если заглянет когда – будет рада. Он под влиянием хмеля пополам с любовью похвастался: мол, при удачном раскладе рассчитывает заиметь крупные суммы в твердых валютах, тогда и в гости – запросто… а коли появится, например, с брюликами – как у нее с реализацией?
– Ежли не пустой треп – давай, подруливай. Найдутся нужные люди, с хорошими деньгами… я так поняла – камушки отмывать придется… ничего, справимся. Только ты ж мальчик несерьезный… Ну, бывай здоров. Спасибо, уважил, бизончик.
С ее, Надькиной подачи Гарик за неделю перевоплотился, она же помогла с жильем, подсказала «легенду», и хромота – ее идея.
– Ищут тебя молодым, чернявым да резвым… а ты – вот этой красочкой по патлам с бородищей пройдись… подновляй раз в неделю и мой пореже… а под коленку планочку привяжи – вот и сколченожишься… старый, покалеченный – кому ты нужен?
При виде извлеченных из поясного тайника побрякушек одноклассница присвистнула: недурственно. Сам он оценивал отданные на реализацию камни не менее чем в миллион, не считая оправ, из этой суммы ей предлагалась четверть, еще столько же – за чистый новый паспорт, визы и гарантированный транзит до Хельсинки. Свою долю рассчитывал получить в валюте, лучше европейской, и тогда – прощай, немытая Россия! Ждал, терпел, маялся бездельем, скрипел зубами от мучительного бессилия… Дождался. В полдень к склепу подошла ряженая под старушку девка, увязанная платком до глаз, сунула узелок.
– Надеждой, одной надеждой живем, старче, – пробормотала заранее условленную фразу, – Кто надеется, тому воздастся!
В ароматной краюшке «Бородинского» оказалась записка: «Сегодня вечером. Звонок наш».
Ну, вот и все! Конец мучениям. Услыхал Господь… не зря, не зря страдал я, грешный! Прослезившийся инок, сам удивляясь внезапно пришедшей вере непонятно в кого и во что, отвязал от левой ноги ставшую ненужной фанерку, опустился на колени и вознес молитву, половину слов придумывая по ходу: «Отче наш святый, иже еси ты на небесях сиих, благодарю за дарованное рабу твоему чудесное спасение. Век буду молить и восславлять хвалу тебе, да будет вечное благословение…»
С трудом дождавшись сумерек, Феодор поспешил в съемную берлогу, скинул пропахшие потом вериги, принял душ и взял в руки давным-давно ожидающую своего часа машинку для стрижки волос. Через час на него из ванного зеркала глянуло уже почти забытое лицо. «Ты смотри, что святость с человеком делает!» – подивился Игореша, разглядывая невесть откуда взявшиеся морщины на лбу и щеках, какие-то скорбные складки у рта и глаз, да и выражение самих глаз показалось новым, каким-то значительным, что ли. Только-только успел выпить стаканчик водки, закусить сальцом с тем самым хлебушком, принесшим благую весть, как в дверь позвонили… ну, ну… в тишине отрывисто прозвучали пять коротких трелей. Да, так и уговаривались с Надеждой, Наденькой, Надюшей…
– Узнал? – вместо приветствия спросил совершенно не похожий на благодетельницу человек и, не дожидаясь ответа, ударил распахнувшего дверь и рот «бизона» чем-то тяжелым по голове.
Хорошие юристы в любой, самой строгонравной стране могут очень и очень многое, особенно за очень хорошее вознаграждение. Любому человеку не хочется терять восемь лет жизни, сидя за решеткой, и ростовский наркопаук отнюдь не был исключением. Еще не стихло эхо удара судейского молотка, отмерившего срок отцу безутешной невесты якобы утонувшего Сурка, как закипела работа, направленная на смягчение участи неправедно осужденного, именно так называемого в многочисленных апелляциях и ходатайствах.