Это только ступени

Апрель 2018 г.

1.

Первые числа апреля 1918 года стали самыми тяжёлыми для Добровольческой армии.

Известие о гибели Корнилова, приказ нового главкома генерала Деникина об отступлении от Екатеринодара, осознание того, что они находятся фактически в окружении красных войск, в мёртвой петле железных дорог, породили уныние и даже панику в рядах нестойких, особенно – жителей обоза, гражданских беженцев, сопровождавших армию от самого Ростова. Но и в армейских рядах настроение было темнее тучи. Надежда на скорую победу рухнула. Вновь, как и после выхода из Ростова, перед людьми распахнулась неизвестность.

У Павла Александровича был свой камень на сердце – раненые. Транспорта не хватало. Более шестидесяти человек, самых тяжёлых и безнадёжных, пришлось оставить на попечение жителей станицы Елизаветинской. А фактически – на верную гибель от рук большевиков. В этом стеснялось признаться себе командование, надеясь на чудо и веря, что эта мера необходима для спасения армии.

Сестра милосердия Ксения Верина рвалась остаться с ними, вызвалась добровольцем. Но её не пустило начальство, видя крайнюю степень истощения организма юной девушки. Работая в дни штурма на силе духа и упорстве, она внушала восхищение окружающим. И всё же, первого апреля она упала в обморок. Оказалось, что три дня она провела без еды и практически без сна.

Георгий с Партизанским полком был на передовой, под командованием генерала Эрдели31. Они сдерживали красных севернее Екатеринодара, прикрывая левый фланг. Ему было некогда предаваться унынию, он самозабвенно дрался и за себя, и за отца, и за сестру, и за друга.

Моральное состояние Петра Теплова претерпело за истекшие дни удивительную метаморфозу. Сначала его дух рухнул было на самое дно, сразу по получении трагических известий о гибели Корнилова. Но затем чудесным образом вернулся на положенное место, прямо в сердце юноши. А произошло это следующим образом.

Петя был идеалист, а идеалистам легче всего рухнуть в отчаяние. Всё происходящее казалось ему чудовищно несправедливым. В книгах ведь всё было не так. Вот и пару дней назад ему казалось, что Екатеринодарское сражение – это финал хорошего романа. А получилось, что хорошим финал не вышел. Да и роман был отвратительный.

Решив в отчаянии, что всё кончено, Петя, стиснув ненавистный костыль и превозмогая боль в раненой ноге, вышел со двора лазарета и направился по улице куда глаза глядят. Его никто не окликнул, не вернул, и вообще никакого внимания на юношу не обратил. Голова его, передумав одну за одной все чёрные мысли, совсем отказалась работать. В прострации Петя просто упрямо шёл по станичной улице, глядя только себе под ноги.

«Иду куда глаза глядят, а глаза глядят в грязь», – машинально подумал он, остановился и огляделся. Прямо напротив него высился в небо крестами станичный храм. Дверь была распахнута.

Машинально перекрестившись, Петя взошёл по ступенькам и вошёл внутрь. Внутри было пусто и полутемно. Ярко горели свечи. Равнодушным, скользящим мимо взглядом он рассматривал росписи и иконостас.

«Где же ты, Бог? Неужели ты с ними, с красными? Нет, быть такого не может. Но как же ты попустил такое?»

Петя хотел уже повернуться и уйти, но тут Царские врата распахнулись и оттуда вышел священник. Петя вдруг замер и затаил дыхание. Ибо прямо к нему направлялся сейчас бывший преподаватель Закона Божьего Ростовской Гимназии отец Афанасий, оставивший свой пост ещё в прошлом году из-за оскорблений от распоясавшихся «революционных» учеников.

В отличие от них, Петя отца Афанасия очень любил и не раз помогал ему служить в домовой церкви. И вот он снова видит его добрую улыбку, и от невозможности происходящего не может вымолвить не слова.

– Здравствуйте, гимназист Пётр Теплов, а почему вы не на занятиях? – в голосе отца Афанасия были одновременно и мягкость, и лёгкая ирония.

– Я, я…

– Вижу, вижу. Вы теперь воин Христолюбивого воинства. И кажется, ранены?

– Пустяки, отец Афанасий, – наконец совладал с собой Петя. – Я очень рад вас видеть. И моя рана ничто, по сравнению с раной, нанесённой армии.

– Ну, поверьте, не один вы убиваетесь.

– Я утратил веру в чудо, батюшка.

– Хм, а разве не чудо, что ноги привели тебя сюда, в Храм Божий? Разве не чудо наша с тобой встреча?

– Чудо, отец Афанасий…

– Ну так вспомни ещё раз, сын мой, что «из всех восьми предводителей злобы дух уныния есть тягчайший». Какую молитву ты хотел бы сейчас произнести перед Господом?

– О даровании победы! «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!»

И они горячо помолились вдвоём. Во время молитвы Петя сначала почувствовал укол совести, и покаялся в том, что предался мелочному эгоистическому унынию в столь тяжёлый для дела момент. Затем дух его встрепенулся и последовал за словами молитвы в мир горний. В юное тело вновь хлынула сила, словно рухнула незримая плотина, преграждавшая ей путь. Окончив молитву, Пётр торопливо вытер выступившие слёзы рукавом гимнастёрки.

– Слёзы – это знамение милости Божьей. Не стыдись их. – Отец Афанасий мягко обнял Петю. – Теперь вижу, что ты, воин Пётр, одержал свою главную победу. Над унынием своим.

Отец Афанасий осенил Петю крестом. Петя с благоговением поцеловал батюшкину руку, физически ощущая хлынувшую на него благодать. Но это было ещё не всё.

Схватив рукою костыль, он сделал острожный шаг, ожидая, что нога привычно отзовётся болью. Но боли не было. Не веря своим чувствам, он с силой, всем весом нагрузил раненую ногу, затем встал на неё. Да! Боль исчезла. Совсем.

– Отец Афанасий, чудо! Боль от ранения совсем ушла! Совсем! Господи, благодарю!

Тут уже слёзы блеснули из глаз священника, и Пете пришлось поддерживать его, внезапно покачнувшегося. Ему на мгновение послышалось тихое сладкое пение хора, но на клиросе не было ни души. Он усадил отца Афанасия на лавку, принёс воды. Священник смотрел на Петю и с затаённым восторгом молчал.

– Батюшка, а пойдёмте с нами, здесь ведь скоро большевики будут!

– Как же это, сын мой, ты с Божьей помощью от малодушия избавился, и сам тут же меня искушаешь? Как же я могу оставить служение здесь, когда столь много людей нуждается в утешении?

Петя молчал. Он не знал, что ответить. Пугать отца Афанасия расправой? Он уже был наслышан об истязаниях, которыми красные подвергали священников в Лежанке, Кореновской…

– Иди, воин Пётр. Будь стоек, а я тут тоже, на своём поле послужу, как должен. Иди. За меня не беспокойся. Бог не оставит.

Петя вышел из храма и забросил подальше ставший ненужным костыль. В лазаретный дворик он вернулся, пританцовывая. На этот раз внимание на него обратили все.

2.

Стояла глухая ночь, по чернильному небу плыли тучи, цепляясь за рога растущей луны. Луна была не красная и не белая, ей было всё равно, что за люди копошились внизу и отчего им не спится по хатам. Но вот вытянувшимся в колонну людям – бойцам потрёпанной Добровольческой армии, гражданским беженцам, врачам и сёстрам милосердия, раненым – было жизненно важно пройти незамеченными, выскользнуть из гибельной ловушки, что расставили на них охотники – такие же, как и они, люди. Из века в век разыгрывалась та же самая драма преследуемых и преследователей. Чтобы сделать из людей первых и вторых – вновь постаралась древняя злая сила. На этот раз она столкнула между собой один народ, говоривший на одном языке, молящийся одному Богу, внедрив в умы одних – чужой по своей природе идейный вирус, отвергающий и Бога, и народное единство, исказивший язык, попирающий созданную поколениями культуру. Другим ничего не оставалось, как защищаться от бывших братьев, так же, как здоровые клетки организма борются с поразившей его болезнью.

Сейчас болезнь подступила со всех сторон, не давала дышать. С севера и юга от дороги, по которой молча двигались добровольцы, лежали станицы, занятые красными. Они же, красные, были в тылу, а впереди возвышалась железнодорожная насыпь, таившая угрозу в виде бронепоездов. По железной дороге могли быть быстро переброшены к месту боя эшелонами тысячи солдат противника. Вот почему так важно была миновать пути быстро и незамеченными.

Впереди, за путями, лежала станица Медведовская, и станция того же имени. Сводно-офицерский полк, ведомый не знающим усталости генералом Марковым, должен был захватить переезд и организовать переправу через уподобившиеся бурной реке железнодорожные пути следующего за ним обоза с ранеными. А потом и остальной армии.

Петя шёл с Марковцами. Начальство уступило его настойчивой просьбе о переводе в эту часть. Речь шла о чести Пети, которого, после чудесного исцеления в храме Преображения Господня, некоторые обвинили в симуляции ранения. «Это ж надо, пока бои шли, с костылём по лазарету хромал, а как драпать – то сразу нога зажила. Ещё и «божественное» приплёл. Совсем совести нет у парня.» И пусть так думали немногие, эти слова сильно задели Петра. Он уже было хотел вызвать на поединок оскорбившего его, но вовремя одумался. «Иным докажу» – решил он, и в тот же день подал рапорт о переводе.

Никто не возражал. В боевых частях катастрофически не хватало людей, зато в тылу стало в избытке малодушных. «Ну хочет парень отличиться – вперёд! Может, и вправду чудо с ним приключилось.»

И вот Петя, с винтовкой на плече, парой гранат в подсумке, шагает в передовом отряде. Марков – вот он рядом. Сергей Леонидович. Генерального штаба генерал-лейтенант. Ему бы армиями командовать, фронтами. Но сейчас с ним всего триста человек. Триста спартанцев. А он, гибкий, порывистый – царь Леонид.

Цепью рассыпались перед полотном. На переезде – никого, лишь будка сторожа. Захватили сторожку, заняли позиции, выслали разведку к станице. К переезду подошли подводы обоза, лазаретные фургоны, у сторожки совещаются генерал Деникин и члены его штаба. Всё вроде тихо, но вот со стороны станции обозначилась неясная Тень. Она неумолимо надвигалась, постукивая, позвякивая, испуская пары. Красный бронепоезд!

Петя завороженно стоял и смотрел на приближающееся стальное чудовище. Что делать, стрелять, залечь? Сейчас же бронепоезд доедет до переезда и начнёт разгром колонны!

Рядом он увидел командира. Сергей Леонидович весь подобрался, словно пантера, готовая к прыжку. «Голубчик, ну-ка, дай мне гранату!» – сказал он Пете. Петя быстрым движением расстегнул подсумок, вынул гранату, отдал командиру. Тот тут же помчался прямо навстречу поезду, размахивая рукой с зажатой в ней папахой.

– Сто-о-ой! Сукин сын, куда прёшь! Стой! Не видишь, свои!

И ещё пару крепких солдатских выражений. Паровоз, выпустив клубы пара, стал останавливаться.

Петя видел, как Марков поравнялся с будкой машиниста, и туда полетела его, Петина, граната. Рвануло. Тотчас по почти обездвиженному паровозу ударили в упор трёхдюймовки32.

Раздался скрежет и бронепоезд замер. Из его люков и амбразур полыхнуло огнём. Начался бой, яростный и страшный.

Петя старался делать то же, что и другие бойцы. Пригибаясь к полотну, подбежал к амбразуре, кинул туда оставшуюся гранату, стрелял из винтовки. Пожалел, что оставил в обозе свой «ростовский» револьвер. Им бы было сподручнее. Вскоре сопротивление завершилось. Поезд был взят штурмом и переправа спасена.

Дальнейшие картины боя для Пети смазались. Всё время он находился в движении, всё время рядом раздавались зычные приказы командира. В отбитом поезде они обнаружили огромное богатство – снаряды и патроны в количестве, пригодном для ведения целого сражения. Ведь почти всё расстреляли под Екатеринодаром. Петя с энтузиазмом помогал всё это добро перегружать, стараясь не обращать внимания на убитых красных. «Мёртвые не кусаются» – вспомнил он старую книжную пиратскую поговорку. Ему отчего-то стало весело. Наконец-то он побывал в настоящем деле!

Но лишь позднее, днём, когда они уже порядочно удалились от места боя и страшной железной дороги, пришло осознание полного успеха ночного дела. Армия и все остальные – вырвались из стального капкана! Армия продолжает жить!

Этим чувством Петя и жил в последующие дни. Этим же чувством жил и Георгий, которому тоже досталась лихорадка боя – его часть брала станцию. Встрепенулись поникшие, подняли головы унылые, сбросили наваждение паникёры.

И лишь раздольная степь воспринимала происходящее вполне спокойно. Чего она только не видывала на своём веку. Какие только орды не топтали её своими конями. И названий тех народов уже не осталось. А она всё так же таяла под солнечными лучами, и лежала нараспашку перед таинственной небесной силой, что оплодотворяет её каждую весну. И ждала, пока человек образумится и вернётся к мирному труду, станет расчёсывать её плугом, наполнять семенем, поглаживать бороной, сажать новые плодовые деревья, поливать и удобрять. Или гнать на её тучные пастбища свои стада. Словом, делать то же, что делали Каин и Авель, когда были ещё любящими братьями. Ещё до греха.

3.

В великопостные дни Ростов затаился по домам. Питались скудно все, даже те, кто не исповедовал христианскую веру. Все, кроме сторонников новой власти, которые добывали себе «хлеб насущный» реквизициями у «спекулянтов». Спекулянтами же, «буржуями» и «контрреволюционным элементом» объявлялись все те, кто до революции жил торговлей, и пытались продолжать в том же духе после её «триумфального шествия», не понимая, что золотое время их уже ушло.

Город узнал страшное новое слово «Чека». Этой организации, располагавшейся на Скобелевской улице, приписывалось всё жуткое, что происходило в городе: убийства, исчезновение людей, рейды и облавы на «спекулянтов». Хотя в городе стихийно действовали и иные «органы революционной власти», да и просто банды уголовников. Отличить последних от первых подчас было невозможно, «революционностью» козыряли все.

А между тем в город пришла весна. Ей было совершенно начхать на революцию. Она смело распускалась на деревьях белоснежными цветками, вопреки гонениям на всё «белое», бывшее у новой власти символом «старого режима». Ей было не до запретов на «буржуазную мораль». Она цвела и благоухала верой, любовью и надеждой, вселяя их в измученные страхом сердца горожан.

Весна наполнила город разнообразными слухами. Они передавались от улицы к улице, от дворика к дворику, прирастая фантастическими подробностями. Но их суть оставалась неизменной. Новая власть зашаталась. Казаки подняли восстание и вели бои за Новочеркасск. Со стороны Украины угрожали германцы. А где-то на Кубани до сих пор жила и сражалась маленькая, но отважная Добровольческая армия.

Судьба последней особенно волновала обитателей маленькой квартирки на Восьмой линии города Нахичевань. Наталья Ивановна Теплова и Елена Семёновна Верина жадно ловили хотя бы малейшие сведения о Добровольцах и жили этими сведениями.

Елена Семёновна после получения записки от мужа резко пошла на поправку. И даже румянец на щеках появился. Засобиралась было обратно к себе на квартиру. Но хозяева попросили остаться – вместе ведь гораздо легче переносить тяготы. Елена Семёновна взялась помогать по хозяйству, Наталья Ивановна стала по привычке штопать и зашивать всё, что плохо пришито. Правда вот машинки, её верного «Зингера», с ней уже не было.

Вопреки совету Ивана Самохина «в Ростов не показываться», не показываться совсем она не могла. Каждое утро она рано вставала и по длинной Почтовой улице шла к Собору Рождества Пресвятой Богородицы, прихожанкой которого являлась. В соборе она помогала с уборкой, приготовлением трапезы, и много молилась за здравие сына. Там и перекусывала, «чем Бог послал». В ней, раньше не столь усердной в вере, проснулось вновь подзабытое с девичества благочестие. Церковь казалась ей последним надёжным прибежищем в рушащемся мире. И не ей одной. На службы, и просто помолиться людей приходило много, и все они имели острую нужду обратиться к Богу, тогда как в прежние времена многие ходили лишь для виду, потому что «так положено». Большевики же в церковь не заглядывали, хотя и грозились в своих газетах и листовках «прищучить попов». Но видимо, приказа не было.

Так, в молитвах, трудах и вечерних чаепитиях (допивали старые запасы) в уютной квартире семьи Зарефьян проходили апрельские денёчки. Приближалась Пасха. Красные нервничали, зверствовали, но потихоньку паковали чемоданы. Ничего, кроме террора и насилия, городу они не принесли. Ни обещанного мира, ни хлеба – ничего этого народу дано не было. Зато бессудных расправ – хоть отбавляй. Ещё в первые дни Советов Ростов облетела страшная весть – был убит на улице, возле своего дома, известный профессор Андрей Робертович Колли, преподаватель Варшавского, а с 1915 года – Донского университета, член кадетской партии, депутат городской Думы, физик и просто яркий, интеллигентный человек. На него донесли, о якобы спрятанных бомбах. Красноармейцы-латыши, ничего не найдя в квартире, тем не менее расстреляли профессора на глазах родных. Но самым страшным обстоятельством была присутствовавшая при этом толпа из местных обывателей: каких-то злобных женщин и подростков; вопящая, улюлюкающая, требующая кровавой расправы даже и над женой и невинными детьми профессора. До какой степени скотства, низости и одичания нужно было дойти, как можно было прочно забыть все заповеди, все общественные нормы, чтобы так бесноваться? – такими вопросами задавались многие ростовцы. И ждали помощи от беззакония.

И вот наступила Великая суббота. В воздухе как будто бы повеяло тонким ароматом ладана. Наталья Ивановна возвращалась с утренней службы в благодатном настроении. По правде говоря, ей совсем не хотелось возвращаться, так бы и провела день в храме до всенощной. Но ей нужно было помочь и по дому, закончить вышивку праздничных полотенец, которые она хотела подарить семье Зарефьян.