Расшифровка

Среди сокурсников Залеского была австрийка из императорской семьи. Она без памяти влюбилась в молодого математического гения, но тот, казалось, оставался к ней равнодушен. Однажды к Залескому приехал отец австрийки. Он, конечно, не мог просто взять и попросить Залеского жениться на его дочери; он заговорил о том, что давно хочет возродить науку в Австрии, и спросил молодого ученого, согласен ли тот помочь ему осуществить эту мечту. Залеский поинтересовался, какая требуется помощь. Австриец сказал: я выделяю деньги, вы набираете людей, и мы создаем научно-исследовательский центр. Залеский спросил: какую сумму вы готовы выделить? Австриец заверил: у вас будет столько денег, сколько вам нужно. Залеский провел в раздумьях две недели. С помощью математической логики он просчитал свое будущее, как шахматную партию, и при любом раскладе выходило, что у «австрийского Залеского» больше шансов на победу в игре, чем у «кембриджского» или какого-либо другого.

Он отправился в Австрию.

Многие думали, что с переездом он «убьет двух зайцев»: получит и деньги отца, и любовь дочери, другими словами, преуспеет сразу на двух фронтах, построит и карьеру, и семью. Однако Залеского интересовала только карьера; пользуясь поистине безграничными финансовыми ресурсами, он основал в Австрии научно-исследовательский институт высшей математики, собрал под своим крылом немало одаренных математиков того времени и среди них лично выбрал себе замену – подходящего мужа для влюбленной в него австрийки. Пошел слух, что он гей. Были тому и другие косвенные доказательства. Например, он никогда не нанимал на работу женщин, даже секретарь у него был мужчиной. Все статьи о нем в австрийских газетах писали журналисты мужского пола, при этом журналисток, которые хотели бы взять у него интервью, было даже больше, вот только они каждый раз уходили от него несолоно хлебавши. Кто знает, может, и вправду дело было в его«тайных пристрастиях»…

[Далее со слов мастера Жун]

Залеский приехал к нам, кажется, весной тридцать восьмого в качестве приглашенного профессора. Не исключено, что он искал новые таланты для своего института. Кто же знал, что буквально за несколько дней в мире все так переменится. По радио объявили, что Гитлер ввел в Австрию войска; Залеский остался в университете Н., решил переждать смуту. Но дождался он только письма от одного друга из Америки. В письме говорилось, что Европа меняется на глазах, Австрию, Чехословакию, Венгрию, Польшу заполонили флаги немецких нацистов, евреи спасаются бегством, а тех, кто не успел уехать, хватают и отправляют в концлагеря. Делать было нечего, пришлось Залескому задержаться у нас, преподавать и поджидать удобного случая, чтобы уехать в Штаты. Однако в то время, буквально за какую-то ночь, и в самом Залеском, в его чувствах (а может, в теле) произошли странные, необъяснимые перемены: он вдруг начал живо интересоваться университетскимидевушками. Такого с ним прежде не случалось. Он был точно причудливое дерево, которое на новой почве зацвело по-новому и принесло неожиданные плоды. Мысли об отъезде отошли на второй план, уступив место любовному настроению, и два года спустя сорокалетний Залеский женился на преподавательнице физики младше его на четырнадцать лет. Отъезд отложили, думали, что ненадолго… оказалось, на десять лет.

Коллеги заметили: с тех пор, как Залеский обосновался в университете Н., он все больше становился похож на «настоящего мужчину» и все меньше – на одаренного математика. Возможно, его прежний необыкновенный талант как бы компенсировал в нем недостаток мужественности, а когда в этой компенсации пропала нужда, пропал и талант. Случилось это по его собственному желанию или по воле Бога – вряд ли он сам мог бы на это ответить. Все знали, что до приезда к нам он написал двадцать семь важнейших научных статей, после приезда – ни одной. Зато он стал отцом. Талант словно рассеялся в женских объятьях, расплавился, превратился в славных деток. На Западе снова заговорили о «загадочном Востоке», который удивительным образом «переделал» удивительного человека, как, когда – непонятно, но результат налицо.

Хотя гениальность и растворилась в семейном счастье, за кафедрой Залеский по-прежнему не знал себе равных. В некотором смысле, как раз потому, что Залеский больше не был гением, он постепенно превращался в опытного, преданного своей работе профессора. Он проработал у нас лет одиннадцать, и учиться у него считалось большой честью (а еще – отличным началом карьеры). По правде говоря, те наши выпускники, которые теперь стали крупными учеными и известны во всем мире, по большей части его бывшие студенты. Но учиться у него было не так-то просто. Во-первых, ты должен был владеть английским (от немецкого он отказался), во-вторых, он не разрешал писать на лекциях конспекты, в-третьих, у него была привычка: объясняя тему, он мог оборвать лекцию на середине или даже нарочно ошибиться и сказать об этом только через пару дней – и то если вспомнит. Уж сколько студентов-середнячков меняло специальность, а то и вовсе бросало учебу из-за этих его жестоких шуточек! Он любил повторять:одна ошибочная идея вернее любой безошибочной контрольной. Другими словами, он добивался, чтобы ты напрягал мозг, развивал воображение, творческое начало. В начале каждого учебного года он так обращался к первокурсникам:

– Я зверь, а не дрессировщик, – говорил он, мешая английскую и китайскую речь, – я буду гонять вас по склону горы, а вы будете от меня убегать. Побежите быстро – и я ускорюсь, побежите медленно – и я замедлюсь. Главное, чтобы вы все время бежали, храбро мчались вперед и никогда не останавливались. Если остановитесь – нашей с вами гонке конец. Если вам удастся убежать в лес, скрыться от погони – тоже. Только в первом случае в дураках останетесь вы, а во втором – я. Вот и посмотрим, кто кого в дураках оставит. А теперь – побежали!

Оставить его «в дураках» было, конечно, сложно, но уж если тебе это удалось, дальше все шло как по маслу. Каждый семестр он начинал с того, что писал в правом верхнем углу доски какую-нибудь каверзную задачу, и тот, кто смог ее решить, сразу получал зачет за полугодие, хочешь – ходи на пары, не хочешь – не ходи. Решил задачу – значит, в этом семестре ты от него «убежал». А он тем временем писал на доске новую головоломку. Если ты решишь три задачи, он задаст еще одну, последнюю, уже не всей группе, а только тебе одному. Эта задача будет твоей выпускной работой. Если ты и с ней справишься, считай, что ты успешно прошел весь курс Залеского, окончательно от него «убежал», даже если проучился всего неделю. Правда, за без малого десяток лет таких случаев не было, даже те, кто мог решить хотя бы одну-две задачи, встречались редко, раз-два и обчелся… [Продолжение следует]

Из-за низкого роста Цзиньчжэнь, которому тогда было всего шестнадцать[18] лет, сел в первом ряду и мог как следует рассмотреть светло-голубые глаза Залеского и их острый, лукавый взгляд. Профессор был высокий, а стоя на кафедре, казался еще выше. Смотрел он всегда на задние ряды; когда лекция увлекала его и громкий голос наполнял аудиторию, до Цзиньчжэня долетали его горячее дыхание и капельки слюны. Бодро вещая об абстрактных понятиях и сухих цифрах, он то вдруг восклицал, вскидывая кулак, то тянул слова нараспев, прохаживаясь взад-вперед – ни дать ни взять поэт или полководец. Проведя лекцию, он обыкновенно не задерживался, тут же спешил на выход. В тот раз, убегая, Залеский случайно обратил внимание на худенького коротышку в первом ряду – склонившись над листом бумаги, он что-то считал, да так увлеченно, будто сдавал экзамен. Через два дня Залеский, придя на второе занятие, поднялся на кафедру и спросил:

– Кто из вас Цзиньчжэнь? Поднимите руку.

Руку поднял тот самый коротышка с первого ряда.

Залеский помахал пачкой бумажных листков:

– Это ты подсунул их мне под дверь?

Цзиньчжэнь кивнул.

– В этом семестре можешь не ходить на мои пары, – сказал Залеский.

Аудитория забурлила.

Наслаждаясь произведенным впечатлением, Залеский с улыбкой ждал, пока студенты успокоятся. Затем он повернулся к доске и снова написал на ней задачу с первой лекции, только на этот раз не в правом верхнем углу, а в левом.

– А теперь посмотрим, – объявил он, – как Цзиньчжэнь ее решил. И не из простого любопытства, а потому, что это тема сегодняшнего занятия.

Сначала он переписал на доску и разъяснил ход решения Цзиньчжэня, а затем показал, как можно решить ту же задачу тремя другими способами, чтобы студенты, сравнивая, узнали новое, увидели, что к верному ответу можно прийти разными путями. Так, на практике, была раскрыта тема лекции. В конце пары Залеский написал в правом верхнем углу доски новое задание.

– Надеюсь, следующее занятие пройдет так же, как сегодня, – сказал он, – мы разберем чье-то решение, и я подкину вам новую задачу.

Сказать-то сказал, только в душе Залеский понимал, как мала вероятность такого везения, запишешь числом – выйдет ноль целых и сколько-то десятых, округляем до целых: если цифра после запятой меньше пяти, при округлении получаем ноль – что-то было, и вот уже ничего не осталось, небо стало землей; если цифра после запятой равна или больше пяти, округляем до единицы – ничего не было, ноль, и вот уже что-то появилось, земля стала небом. Вот так легко небо и земля меняются местами, стоит только добавить или отнять одну десятую долю. Залеский и представить не мог, что простоватый, молчаливый паренек вдруг перевернет его представлениео небе и земле: он-то смотрел на него и видел «землю», а оказалось – перед ним было «небо». Проще говоря, Цзиньчжэнь ловко разделался и со второй задачей!

Залеский написал на доске третью задачу и, обернувшись, обратился уже не ко всей аудитории, а к одному Цзиньчжэню:

– Решишь – дам тебе индивидуальное задание.

Он имел в виду выпускную работу.

Шла первая неделя учебы Цзиньчжэня в университете, третье занятие у Залеского.

К началу четвертой пары новая задача все еще оставалась нерешенной. В конце лекции Залеский спустился с кафедры и подошел к Цзиньчжэню.

– Я уже приготовил для тебя выпускную работу, – сказал он. – Приходи за ней, как найдешь решение. – Договорив, ученый преспокойно зашагал прочь.

После свадьбы Залеский арендовал дом недалеко от университета, в переулке Саньюань, там он и жил вместе с семьей, однако его часто можно было застать и в прежней холостяцкой берлоге – в преподавательском общежитии, где на третьем этаже у него была комната с санузлом. В ней он читал книги, проводил исследования, словом, она служила ему кабинетом. В тот день после обеда математик слушал в комнате радио; время от времени из-за двери доносился звук шагов: кто-то поднимался по лестнице. Наконец этот кто-то остановился перед его дверью, но стука не последовало, зато что-то прошуршало, как будто в дверную щель заползла из коридора змейка. Залеский подошел посмотреть: на полу лежало несколько тетрадных листов. Он подобрал их и глянул на записи. Почерк был знакомый. Цзиньчжэнь! Преподаватель перевернул последнюю страницу и проверил ответ. Он был верным. Залеского будто кнутом огрели, он хотел уже выбежать в коридор, позвать Цзиньчжэня. Но, дойдя до двери, вдруг передумал, вернулся к дивану, сел и прочел записи от начала до конца. И снова его будто ударили невидимой плетью; он подскочил к окну. Цзиньчжэнь успел уже далеко уйти. Ученый открыл окно, громко окликнул его. Цзиньчжэнь обернулся. Криками и жестами Залеский приглашал его вернуться.

Цзиньчжэнь сел напротив.

– Ты кто?

– Цзиньчжэнь.

– Да нет, – засмеялся учитель, – я имею в виду: кто ты такой? Откуда родом? Где раньше учился? Лицо у тебя какое-то знакомое. Кто твои родители?

Цзиньчжэнь замялся.

– Точно! – вдруг воскликнул Залеский. – Я понял! Ты родня той статуи перед главным корпусом, ну то есть той Лилли, Абак Жун-Лилли! Ведь родня, да? Ты ей кто, сын, внук?

Цзиньчжэнь указал на тетрадные листки на диване.

– Я правильно решил? – невпопад спросил он.

– Ты мне еще не ответил, – сказал преподаватель. – Родня ты ей или нет?

– Вам лучше у господина ректора спросить, – неловко выкрутился Цзиньчжэнь, не подтверждая и не опровергая догадку Залеского. – Он мой опекун. Я сирота.

Цзиньчжэнь лишь пытался уйти от вопроса о его родстве с Жун-Лилли – запутанной темы, которой он не хотел касаться. Но Залеский вдруг засомневался и, в упор глядя на Цзиньчжэня, спросил:

– Раз так, скажи честно: ты эти задачи сам решил или тебе подсказывали?

– Сам! – твердо ответил Цзиньчжэнь.

Тем же вечером Залеский явился с визитом к Лилли-младшему. Увидев гостя, Цзиньчжэнь решил, что иностранный профессор пришел из-за сомнений в его, Цзиньчжэня, честности. На самом деле ученый отказался от своих подозрений сразу, как только их озвучил. Если бы кто-то ему помогал, думал Залеский, хоть ректор, хоть ректорова дочка, он совсем по-другому решил бы эти задачи. Когда Цзиньчжэнь ушел, наставник еще раз изучил листы с ответами. Причудливые ходы решения вызывали восхищение, и пусть в логике порой мелькало что-то по-детски наивное, в то же время острый ум и изобретательность юноши поражали. Поначалу Залеский не знал толком, как выразить свои мысли, но в разговоре с ректором постепенно нашел нужные слова:

– Мы будто посылаем его отыскать какую-то вещь в туннеле, а туннель такой темный, что протянешь руку – и уже пальцев не видно, да еще кругом одни развилки и западни, без света и шагу нельзя ступить. Значит, перед тем, как спускаться в туннель, надо подготовиться: можно взять с собой фонарь, светильник, факел, да хотя бы спичечный коробок. А он ничего из этого не берет – то ли не знает, что это за штуковины, то ли знает, но не может их сыскать – словом, ничего этого у него с собой нет, а есть одно только зеркало, и он под каким-то хитрым углом ловит им солнечные лучи, чтобы они освещали туннель… Как дойдет до поворота – опять крутит зеркало так, чтобы по-новому преломить луч. Свет все слабее, а он идет себе вперед и одну за другой обходит все ловушки. Что еще удивительнее, добравшись до развилки, он будто бы интуитивно знает, в какую сторону повернуть.

Впервые на памяти Лилли-младшего Залеский так кого-то превозносил. Мало кому удавалось заслужить его одобрение, и Лилли-младшему непривычно и удивительно было слышать от него такую безоговорочную, горячую похвалу. А все же я первым обнаружил талант мальчика, подумал Лилли-младший, а ты, Залеский, только вторым. Ты только доказал то, что и без тебя было известно. Хотя, конечно, что может быть точнее доказательств самого Залеского? Коллеги погрузились в увлеченную беседу.

Но стоило им заговорить о планах на обучение Цзиньчжэня, как они тут же разошлись во взглядах. Профессор считал, что мальчик уже достаточно подкован в математике, учить его основам нет смысла и лучше бы перевести его на старшие курсы, а то и вовсе усадить за дипломную работу.

– Ну уж нет, – наотрез отказался Лилли-младший.

Мы знаем, что Цзиньчжэнь был холоден в общении, держался обособленно, у него был низкий социальный интеллект. С этим его недостатком, ловушкой, подстерегавшей его на жизненном пути, Лилли-младший боролся как мог. Молодому человеку, с его неумением общаться, робостью и необъяснимой враждебностью к посторонним, скорее пристало бы водиться с теми, кто младше него, чтобы он мог расслабиться. При этом он был самым юным студентом в группе. Лилли-младший понимал, что мальчик и без того сильно отдалился от сверстников, а взрослый круг общения еще больше испортит его характер. Впрочем, Лилли-младший не собирался объяснять это Залескому – тема как-никак деликатная, личная. Свое мнение он выразил так:

– У нас в народе говорят: «сталь требует закалки». Цзиньчжэнь – мальчик умный, но ему не хватает твердой теоретической базы. Ты сам только что сказал: уж сколько существует инструментов, бери и пользуйся, а он что же? Ловит журавля в небе и в упор не замечает синицу в руке. Вряд ли это нарочно, просто ему деваться некуда, а голь, как говорится, на выдумки хитра. Здорово, конечно, если можешь выкрутиться с зеркалом, вот только если он и дальше будет растрачивать талант на «зеркала», изобретать то, что не имеет практической значимости, – ну, станет он ненадолго местной диковинкой, а дальше-то что? Тут нужен индивидуальный подход, Цзиньчжэню сейчас самое время учиться, углублять знания. Пока как следует не освоишь то, что уже знакомо, не распознаешь важное в незнакомом… Слышал, ты в позапрошлом году привез с родины много редких книг. Я в прошлый раз хотел было одолжить у тебя парочку, но потом увидел на книжной полке табличку«НЕТ, ПОЧИТАТЬ НЕ ДАМ». Так я что думаю, может, сделаешь для Цзиньчжэня исключение? Ему это будет полезно, не зря же говорят: «в книгах кроются золотые чертоги».

– Ну уж нет, – наотрез отказался Залеский.

В то время по университету ходил слух одвух чудаках с математического факультета. Первым чудаком, вернее, чудачкой была профессор Жун Иньи (мастер Жун), которая вышла замуж за пачку писем, хранила им верность, а в сторону мужчин и не смотрела. Вторым чудаком считался иностранный профессор Залеский, оберегавший свои книжные шкафы, как женину честь. Так что Лилли-младший хоть и попросил профессора одолжить книги, но в душе не верил, что тот согласится, понимал, как мала вероятность такого везения, запишешь числом – выйдет ноль целых и сколько-то десятых; округляем до целых, и если цифра после запятой меньше пяти, при округлении получаем ноль – что-то было, и вот уже ничего не осталось.

Поэтому когда однажды за ужином Цзиньчжэнь вдруг сказал, что профессор дал ему два тома и разрешил брать любые книги из его библиотеки, Лилли-младший вздрогнул: он-то думал, что обошел Залеского, а оказалось, это он его обскакал. Вот какое место занимал ученик в мыслях наставника – никому не сравниться! Какие бы Лилли-младший ни возлагал на Цзиньчжэня надежды, признание и чаяния Залеского далеко превзошли любые его ожидания.