Расшифровка
Залеский мне сам сказал: Чжэнь проигрывал не по глупости, а по неопытности, от незнания техники. Я, говорил Залеский, играю с четырех лет, опыта накопил много, любой прием знаю как свои пять пальцев, само собой, Цзиньчжэню трудно у меня выиграть. В моем окружении, мол, нет никого, кто смог бы победить меня в шахматах, можно без всякого преувеличения сказать, что я шахматный гений; добавьте к этому технику, за долгие годы отточенную почти до совершенства, – без многолетних упорных тренировок Цзиньчжэню меня ни за что не одолеть. Но когда я с ним состязаюсь, у меня часто захватывает дух от чувства неведомой опасности, мне это нравится, поэтому я сажусь с ним играть.
Вот так-то.
Играть.
Играть!
За игрой в шахматы Чжэнь с Залеским сдружились, их отношения очень скоро стали теплее, чем обычно у преподавателей и студентов, они нередко ходили вместе гулять, обедать. Чжэнь все меньше времени проводил дома. Раньше на школьных каникулах он вечно сидел в четырех стенах, мама насилу вытаскивала его на свежий воздух. Но той зимой Чжэнь дома не засиживался – мы думали, он, как всегда, играет с Залеским в шахматы, но оказалось, мы не угадали. Они не играли в шахматы, они придумывали шахматы!
Кто бы мог подумать: они изобрели собственную игру! Чжэнь называл ее «математическими шахматами». Потом-то я не раз видела их за этой странной игрой; шахматная доска была размером с письменный стол, на доске два лагеря, в каждом лагере по два вида клеток, одни – обычные квадратные, другие – с диагональными линиями, как в иероглифе 米. Вместо шахматных фигур были игральные кости мацзяна, их делили на четыре части, по две на каждого игрока, отдельно для двух видов клеток. Причем если в квадратных клетках за каждой костяшкой было закреплено свое место, как в китайских шахматах, то клетки с диагональными линиями заполнялись произвольно, вот только заполнял их не ты, а твой соперник. Он расставлял костяшки с учетом своей стратегии, то есть сперва они работали на него и только после начала партии поступали в твое распоряжение, и твоей задачей было передвинуть их так, чтобы добиться на доске преимущества,превратить врага в союзника, чем раньше, тем лучше.
Одна и та же костяшка могла переходить с одного вида клеток на другой, и чем свободнее ты мог перемещать костяшки, тем выше становились твои шансы на победу, но достичь этого было трудно, приходилось тщательно продумывать каждый ход. Как только костяшка оказывалась на поле другого вида, правила ее хода и атаки менялись. Самое большое различие заключалось в том, что в квадратах костяшки не могли ходить наискосок и перескакивать через поля, а в клетках с диагональными линиями могли. Главной особенностью новых шахмат было то, что ты не только боролся с соперником, но и наводил порядок в собственных войсках, пытался как можно скореепревратить врага в союзника и добиться свободного перемещения костяшек между полями. А значит, ты играл не только с соперником, но и с самим собой, вот и выходило, что на шахматном поле одновременно шло три схватки: каждого игрока с собственным лагерем и общая битва двух сторон.
Как видите, игра была сложная, диковинная: мы с вами сражаемся, только я командую вашими солдатами, а вы – моими, уж до чего непростое, абсурдное положение, и эта абсурдность только еще больше запутывает дело. Обычному человеку такая игра не по зубам; Залеский заявлял, что она рассчитана на математиков, потому и зовется «математическими шахматами». Как-то раз Залеский похвастался, мол, эти шахматы – продукт чистой математики, подобной четкой структурой, труднопостижимостью, отточенностью, вариативностью обладает, пожалуй, лишь человеческий мозг, поэтому изобретение математических шахмат и игра в них – огромный интеллектуальный вызов.
Эти слова напомнили мне о научных изысканиях Залеского – изучении структуры человеческого мозга. Я тут же насторожилась. Что, думаю, если математические шахматы – часть его исследований? И Чжэнь для него – подопытный кролик, а игра – лишь прикрытие? Я пристала к Чжэню с вопросами: расскажи, говорю, для чего вы эту игру придумали, как все происходило.
Придумали, потому что нам обоим хотелось играть, ответил Чжэнь. Но Залеский, слишком сильный соперник, не оставлял Чжэню ни шанса на победу, а от проигрышей тот падал духом и в конце концов потерял всякое желание состязаться. Тогда эти двое задумали изобрести новую игру, чтобы оба могли начать с нуля, чтобы партии были чистой борьбой разумов и победа в них не зависела от знания надежных приемов и техник. По словам Чжэня, сам он главным образом проектировал шахматную доску; правила игры в основном сочинял Залеский. Свой вклад в создание шахмат Чжэнь оценивал в десять процентов. Если игра и вправду была частью научных исследований, этот вклад – отнюдь немалый! – никак нельзя былоокруглять, сбрасывать со счетов. Но когда я завела речь о работе Залеского, о том, что он изучает человеческий мозг, Чжэнь сказал, что ничего об этом не знает. И вообще – вряд ли это правда.
Почему, спрашиваю, не веришь?
Он, говорит, никогда мне о таком не рассказывал.
Странно, думаю.
Раньше, бывало, как пересечемся с Залеским, он тут же начинал разглагольствовать о своем проекте, теперь он виделся с Чжэнем чуть ли не каждый день и ни разу об этом не заикнулся? Подозрительно. В конце концов я спросила самого Залеского, он ответил: условий нет, работа застопорилась, пришлось все бросить.
Неужели правда бросил?
Или только сделал вид?
Честно говоря, я не знала, что и думать. Одно было ясно: если Залеский притворяется – плохо дело, раз он водит нас за нос, значит, совесть у него нечиста. Если он расставил ловушки, то на кого, как не на беднягу Чжэня? В общем, из-за всех этих пересудов на факультете очень меня тревожила их странная дружба, я боялась, что Чжэня используют, обманывают. Он был еще житейски неопытный, неуклюжий, как раз таких обычно и притесняют: молчаливых, одиноких, робких, тех, кто не даст отпор, молча проглотит обиду.
Но вскоре Залеский сделал то, чего никто не ожидал, и мои сомнения рассеялись… [Продолжение следует]
8
Залеский с Цзиньчжэнем изобрели математические шахматы в 1949 году, перед китайским Новым годом, а вскоре после праздников, незадолго до освобождения[23] Ч., американский журнал «Математическая теория» пригласил ученого на конференцию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Для удобства участников организаторы сперва собрали всех докладчиков из Азии в Гонконге и затем посадили их на самолет до Штатов. Так что поездка вышла недолгой, всего на полмесяца с небольшим – когда Залеский вернулся, в университете с трудом поверили, что он побывал по ту сторону океана. Но доказательств тому хватало: письма с приглашением на работу в академии и исследовательские центры родной Польши, Австрии, Америки, совместные фотографии с фон Нейманом, Шепли, Куном и другими известными математиками. Кроме того, он привез задания математической олимпиады имени Патнема.
[Далее со слов мастера Жун]
Патнем – а точнее,Уильям Лоуэлл Патнем – родился в Америке, в 1882 году окончил Гарвард, стал успешным юристом и банкиром. В 1921 году он написал для журнала «Выпускники Гарварда» статью, где упомянул, что хочет учредить межвузовские интеллектуальные состязания. После его смерти вдова Патнема в память о нем основала в 1927 году Межвузовский мемориальный фонд Уильяма Лоуэлла Патнема. При поддержке фонда Математическая ассоциация Америки вместе с университетами с 1938 года проводит ежегодную математическую олимпиаду имени Патнема. Она весьма авторитетна в научных кругах, с ее помощью крупные университеты и научные центры ищут новые таланты. Олимпиаду проводят для студентов бакалавриата, но ее задания настолько трудные, как будто их создают для уже состоявшихся ученых. Говорят, что хотя большинство участников – лучшие студенты математических факультетов, из-за невероятной сложности заданий средний балл олимпиады по-прежнему лишь чуть выше ноля. Участники, занявшие первые тридцать мест, как правило, без проблем поступают в магистратуру лучших университетов Америки и всего мира. Тем, кто занял первые три места, Гарвард готов предоставить самую щедрую стипендию, стоит им только захотеть там учиться. В том году на олимпиаде было пятнадцать заданий, максимальный балл – 150, на решение задач – сорок пять минут, самый высокий результат составил 76,5 балла, а средний результат участников, занявших первые десять мест, – 37,44 балла.
Задания Залеский привез для того, чтобы проэкзаменовать Чжэня. Его и никого больше: он был уверен, что другие студенты, да и некоторые преподаватели, только осрамятся, если будут пытаться решить задачи. Но перед тем, как вручить задания Чжэню, математик сперва сам заперся с ними в комнате на сорок пять минут. Через три четверти часа он сверил свои ответы с уже готовыми и поставил себе оценку. Он и так понимал, что рекорд не побьет: он справился всего с восемью заданиями, а последнюю задачу решить не успел. Если бы на состязание отводилось больше времени, он бы, конечно, все сделал. Но организаторы олимпиады придерживаются двух главных убеждений:
математика – наука наук,
математика – наука времени.
«Отец атомной бомбы», американский ученый Роберт Оппенгеймер как-то сказал:время – главная трудность любой науки; обладая безграничным временем, каждый человек познал бы все тайны Вселенной. Некоторые считают, что своевременное появление первой атомной бомбы положило конец Второй мировой войне, но представьте, что было бы, если бы ее изобрели раньше и она стала бы оружием в руках Гитлера, с какими тогда трудностями – снова и снова – пришлось бы столкнуться человечеству?
За сорок пять минут Чжэнь выполнил шесть заданий (в одном из них, где требовалось доказать аксиому, Залеский увидел подмену понятий и потому не зачел ответ). Когда он дошел до последнего задания, на логику, до конца экзамена оставалось всего полторы минуты, выводить умозаключение времени уже не было, так что он отложил карандаш и погрузился в раздумья, но в последние несколько секунд вдруг взял и написал правильный ответ. Это было уже на грани фантастики; Чжэнь снова продемонстрировал свой необычайный интуитивный разум. У подобных заданий гибкие критерии оценивания, можно дать максимальный балл, можно снизить – на усмотрение проверяющего, но ниже двух с половиной баллов никак не дашь, так что в конце концов взыскательный Залеский столько и поставил. И все равно в конечном итоге Чжэнь набрал целых 42,5 балла, превысив средний результат десяти лучших участников того года (37,44).
Выходит, если бы Чжэнь взаправду участвовал, он непременно попал бы в число призеров, а там, дальше, его ждали бы престижный университет, высокая стипендия, первое признание научного сообщества. Но он не участвовал; а показал бы он кому-нибудь ответы, его, того и гляди, еще и высмеяли бы. Кто бы поверил, что китайский парнишка-первокурсник сумел заработать такие высокие баллы? Врет, не иначе. Нагло врет. Глупо врет. Самому Залескому вдруг смутно почудилось, что его надули, хотя он, конечно, знал, что это неправда. Иными словами, только Залеский мог верить в честность ответов, и без Залеского эта шуточная затея с олимпиадными заданиями не стала бы началом новой истории… [Продолжение следует]
Первым делом Залеский отправился к Лилли-младшему, в деталях рассказал ему, как Цзиньчжэнь решал задачи олимпиады Патнема, а затем, не теряя времени, высказал свою идею:
– Заявляю с полной ответственностью: на сегодняшний день Цзиньчжэнь – лучший студент нашего математического факультета, а завтра он станет гордостью любого знаменитого университета: Гарварда, Массачусетского технологического, Принстона, Стэнфорда. Поэтому советую отправить его учиться за границу, хоть в Гарвард, хоть в Массачусетский, куда угодно.
Лилли-младший медлил с ответом.
– Поверьте в него, – настаивал иностранный профессор, – дайте ему шанс.
– Боюсь, ничего не выйдет, – покачал головой Лилли-младший.
– Это еще почему? – вытаращил глаза Залеский.
– Денег нет, – просто сказал Лилли-младший.
– Много не надо, всего на один семестр. Уверен, через полгода ему уже дадут стипендию.
– Нам не то что на семестр – на дорогу не хватит, – невесело усмехнулся Лилли-младший.
Помрачнев, профессор ушел ни с чем.
Отчасти дурное настроение Залеского было вызвано тем, что он наткнулся на отказ, но кроме того, в его душе зародились сомнения. В том, что касалось обучения Цзиньчжэня, они с Лилли-младшим еще никогда не сходились во взглядах; Лилли-младший сказал правду или просто нашел отговорку? Залеский склонялся ко второму варианту: слабо верилось, что богачи Жуны остались без денег.
Но это была правда. Профессор не знал, что несколько месяцев назад, с приходом новых времен, материальное положение тунчжэньских Жунов, и без того давно уже шаткое, стало еще хуже, и, кроме старого обветшалого дома да нескольких пустых лавок, у них ничего и не осталось. А несколько дней назад Лилли-младший, знаменитый демократ-патриот, был приглашен на церемонию учреждения городского народного правительства, и прямо на церемонии подарил народному правительству единственный в Ч. торговый дом Жунов – в качестве выражения поддержки новой власти. Со стороны могло показаться, что он пытается подольститься, но это было не так: во-первых, руководство само выразило желание, чтобы он сделал это публично, во-вторых, своим поступком Лилли-младший хотел подать пример и призвать всех умных, образованных горожан поддержать новое правительство. Свойственный Жунам патриотизм Лилли-младшему не просто передался – он в нем преумножился. Его преданность народному правительству, настолько сильная, что он готов был отдать последнее, на «макроуровне» объяснялась его политической осознанностью, а на «микроуровне» – обидами, которые ему нанесли в прошлом гоминьдановцы. Так или иначе, накопленное поколениями Жунов состояние при двух Лилли, старшем и младшем, было раздарено, развалено, разрушено, разделено так, что почти ничего не осталось. Личные сбережения канули в отчаянной схватке за жизнь младшей дочери, оклад с каждым годом становился все скромнее. Лилли-младший и рад был бы отправить Цзиньчжэня за границу, но безденежье связало его по рукам и ногам.
Вскоре Залеский и сам в этом убедился. А именно – месяц с лишним спустя, когда получил письмо от доктора Картера, декана математического факультета Стэнфорда; в письме говорилось, что Стэнфорд готов принять Цзиньчжэня на стипендию, вдобавок Картер вложил в конверт сто десять долларов на дорогу. А все благодаря ходатайству и личному обаянию Залеского: он написал декану письмо на три тысячи слов, и теперь это длинное послание стало для Цзиньчжэня и пропуском к стэнфордской стипендии, и билетом на поезд и пароход. Когда новость дошла до Лилли-младшего, лицо растроганного старика, к радости Залеского, осветила улыбка.
Вопрос с поездкой был уже решен, Цзиньчжэнь готовился провести летние каникулы дома и затем отправиться в путь. Но в последние дни каникул на Цзиньчжэня обрушилась серьезная болезнь, навсегда удержав его на родине…
[Далее со слов мастера Жун]
Воспаление почек!
Этот недуг чуть не убил Чжэня!
Еще в самом начале болезни врач сказал нам, что Чжэнь не выживет, что ему осталось от силы полгода. Все эти месяцы смерть и правда шла за ним по пятам, на наших глазах тощий Чжэнь стремительно превращался в толстяка, при этом его вес не увеличивался, а наоборот, уменьшался.
Это была отечность! Воспаление почек превращало тело Чжэня в тесто для булки на пару, и это тесто непрерывно бродило, разбухало, одно время он раздулся так, что стал пышнее и мягче ваты, казалось, надавишь пальцем – и проткнешь. То, что Чжэнь выкарабкался, врач назвал чудом, а по-моему, он все равно что прошел через смерть: почти на два года больница стала для него домом, поваренная соль – ядом, смерть – наукой для изучения, деньги на дорогу в Америку – частью средств на лекарства, а стэнфордская стипендия, диплом, ученая степень, блестящее будущее – далекой-предалекой мечтой. Своей помощью Залеский хотел изменить жизнь Чжэня к лучшему, а добился только двух вещей: во-первых, к нашим накоплениям, скудневшим день ото дня, прибавились сто десять долларов, а точнее, на сто десять долларов сократились наши расходы; во-вторых, мы перестали сомневаться в его порядочности.
Поступок Залеского снял с него все подозрения, доказал, что он искренне любил Чжэня. Если бы Залеский и правда хотел использовать Чжэня, он точно уж не стал бы ломать голову над тем, как отправить того в Стэнфорд. В мире нет тайн, время раскрывает все секреты. Секрет Залеского заключался в том, что он отчетливее других разглядел удивительные математические способности Чжэня. Может быть, он увидел в Чжэне собственное прошлое, и так же, как свое прошлое, полюбил – бескорыстно, непритворно, всерьез.
К слову, если он в чем и обошелся с Чжэнем несправедливо, так это в истории с математическими шахматами. Эти шахматы потом прославились на Западе и стали излюбленной игрой многих математиков, только назывались они уже не «математические шахматы», а«шахматы Залеского». Научные журналы тогда пестрели хвалебными статьями, «шахматы Залеского» даже ставили в один ряд с теорией игр фон Неймана, величайшего математика двадцатого века: создание теории игры с нулевой суммой для двух игроков фон Неймана – знаковое событие в сфере экономики, изобретение «шахмат Залеского» – знаковое событие в военном деле, и, хотя у них нет особого практического применения, их теоретическая значимость необычайно высока. Кое-кто утверждал, что Залеский с его талантом мог стать главным соперником или соратником самого фон Неймана, но с тех пор, как он стал работать в университете Н., он не внес практически никакого заметного вклада в науку; новые шахматы стали его единственным успехом, единственным громким достижением.
Но, как я уже говорила, шахматы сначала назывались математическими, придумали их двое, Залеский и Чжэнь, и на 10 % авторское право принадлежало Чжэню. Залеский переименовал игру, назвал в свою честь – отобрал у Чжэня его право, присвоил себе. Это было нечестно. Такова была плата за прежнюю любовь Залеского к Чжэню… [Продолжение следует]
9
В тот день, ранним летом 1950 года, шел дождь; он зарядил еще накануне вечером, да так и не утихал, крупные, размером с горошину, капли стучали по черепице: топам-пам-пам, то так-так-так, словно сам дом носился под ливнем точно сороконожка. Звук менялся с ветром, когда ветер поднимался, дождь барабанил пам-пам-пам, и, вторя ему, дребезжала, грозясь развалиться на части, оконная рама. Из-за шума Лилли-младший всю ночь не мог уснуть, от бессонницы сознание было нестерпимо ясным, разболелась голова, опухшие глаза жгло. Слушая в темноте звуки дождя и ветра, он отчетливо ощутил, что и дом, и он сам состарились. Перед рассветом он все же уснул, но вскоре снова проснулся – его разбудил какой-то шум. Жена сказала, что слышала звуки автомобиля.
– Машина, кажется, к дому подъезжала, остановилась ненадолго и снова уехала.
Понимая, что уже не заснет, Лилли-младший все-таки еще полежал в кровати, и лишь когда рассвело, медленно, по-стариковски, встал, двигаясь на ощупь, мягко и почти беззвучно, точно тень. Минуя уборную, он первым делом направился к лестнице на первый этаж. Жена окликнула его, спросила, куда он идет, но он и сам толком не знал, только что-то влекло его вниз; спустясь, он зачем-то открыл дверь. Двери было две, одна отворялась вовнутрь, вторая, сетчатая, наружу. Но сетчатую дверь удалось приоткрыть лишь слегка, градусов на тридцать – что-то ей мешало. Как наступило лето, они снова стали ею пользоваться и повесили на нее занавеску как раз на такой высоте, чтобы закрыть обзор с улицы. Из-за занавески старик не видел, что загораживает дверь, пришлось протискиваться в дверную щель. Оказалось, снаружи стояли две большие картонные коробки, та, что поближе, под козырьком, закрыла проход, ту, что подальше, уже намочило дождем. Старик хотел было перетащить вторую коробку в сухое место, попытался ее сдвинуть – ни в какую, словно каменную глыбу толкнул; он снова протиснулся в щель, отыскал дома кусок клеенки и накрыл им коробку от дождя. Только тогда он заметил, что на первой коробке под каменным бруском, которым они обычно подпирали дверь, лежит письмо.
Старик развернул его. Письмо было от Залеского.
Вот что он писал:
Дорогой господин ректор!
Я уехал. Не хочу никого беспокоить, поэтому прощаюсь письмом. Прошу меня за это извинить.
То, о чем я должен написать, касается Цзиньчжэня: держать эти мысли при себе не хочу, поэтому – делюсь. Во-первых, желаю ему поскорее поправиться, во-вторых, надеюсь, вы сумеете как следует позаботиться о его будущем, чтобы мы (человечество) смогли в полной мере оценить и применить его талант.
Откровенно говоря, с таким талантом лучше всего погрузиться в теорию, в какую-нибудь сложную задачу из области чистой математики. Но тут кроется подвох. Подвох в том, что мир изменился, люди нынче гонятся за быстрым успехом, мгновенной выгодой, пекутся только о практической пользе, теория мало кому интересна. Это абсурд – все равно что заботиться лишь о телесных удовольствиях, забывая о радостях духовных. Но мы не в силах это изменить, так же, как не в силах изгнать демона войны. Раз так, возможно, Цзиньчжэню и уместнее, и полезнее заняться прикладной наукой. Работая над насущными вопросами, можно добиться влияния, тебя будут подталкивать вперед, исполнят все твои желания, утолят любые соблазны; но как только труд будет окончен, твое детище выйдет из-под родительского контроля – может быть, оно сделает мир счастливее, а может, принесет беду, счастье это будет или несчастье, от тебя уже не зависит, тебе остается лишь наблюдать со стороны. Говорят, Оппенгеймер теперь жалеет, что создал атомную бомбу. Он и рад бы «запечатать» свое изобретение, и если бы разработанную им технологию можно было разрушить, как скульптор неудачную статую, он бы, конечно, разрушил свое творение до основания. Но разве это возможно? Не разрушишь, не запечатаешь.
Если вы позволите Цзиньчжэню попробовать свои силы в прикладной науке, возьмите на вооружение тему: исследование загадок человеческого мозга. Раскрыв его тайны, мы (как знать?) сможем и сами создать мозг, подобный человеческому, а вслед за этим мы сотворим нового человека, человека без плоти и крови. Сегодняшняя наука способна воспроизвести многие органы: глаза, нос, уши, даже крылья, так что́ невозможного в создании мозга? В конце концов, изобретение ЭВМ и есть воссоздание мозга человека, той части, что отвечает за стратегию и расчет. А раз эту часть мы уже освоили, доберемся и до остальных. Только представьте: если мы сделаем людей без плоти и крови, железных людей, механических, электронных, до чего они будут нам полезны!
Наше поколение уже сыто войной, и полвека не прошло, как на наших глазах развязались две мировые войны, и у меня предчувствие (есть на то причины), что мы застанем и третью – вот ведь какая беда! Вот что я думаю о войне: мы можем сделать ее еще более жестокой, страшной, мучительной, так, чтобы больше людей гибло в одном бою, гибло в один день, в один миг, под грохот одного взрыва, – но нам не под силу навсегда от нее избавиться, хотя об этом мечтает каждое новое поколение. То же самое с принудительным трудом, разгадкой тайн мира или, например… да мало ли таких запутанных узлов, порочных кругов, из которых человеку ни за что не выбраться.
Потому, думаю, если бы мы научились производить искусственных людей – человека железного, человека механического, человека электронного, человека без плоти и крови, – чтобы всеми бесчеловечными делами они занимались вместо нас (удовлетворяя наши извращенные потребности), никто не был бы против. Значит, как только появятся такие технологии, их практическую значимость трудно будет переоценить. Но первым шагом должно стать раскрытие секретов человеческого мозга, только так мы сможем разработать мозг искусственный, создавать искусственных людей. Прежде я и сам хотел было сыграть в эту партию, посвятить разгадке тайн мозга остаток жизни, но стоило мне разложить карты, как игра кончилась. Почему кончилась – это уже мой секрет, скажу только, что отступил я не из-за трудностей или робости, а потому, что проникся надеждами своих сородичей (евреев). Несколько лет я вел чрезвычайно важную, секретную работу во благо моих соплеменников; их невзгоды и чаяния тронули меня, заставили отказаться от прежних планов. Если мне удалось заинтересовать ими вас – значит, это письмо написано не зря.
Но должен вас предупредить: без Цзиньчжэня у вас ничего не получится. Если Цзиньчжэню не суждено победить болезнь, сами за это дело не беритесь, человеку вашего возраста такое не по плечу. Но если вы заручитесь помощью Цзиньчжэня, тогда, быть может, на вашем веку будет разгадана величайшая загадка мира, загадка человеческого мозга. Поверьте мне, нет никого, кто более подошел бы на эту роль, Цзиньчжэнь попросту создан для этой миссии, она возложена на него Богом. Говорят, сновидения – самая таинственная часть нашей психики, а он в мире сновидений с детства как рыба в воде. Цзиньчжэнь годами оттачивал мастерство толкования снов. Иными словами, он с ранних лет, сам того не сознавая, готовился к постижению тайн мозга. Ради этого он родился и вырос!