Вредный, вредный,
За версту заметный!
Противная зануда
С головой верблюда!
Строптивых не принимают в игры. Над воображалами смеются и подшучивают. Капризуль называют «неженками», «плаксами», «маменькиными сынками». К оголтелым озорникам относятся с недоверием и опаской. И мало кто хочет водиться с драчунами.
С другой же стороны, детский поведенческий кодекс (основные положения которого сформулированы тем же Карлсоном) совершенно иначе прочитывается применительно к взрослым, чуть ли не предписывая воевать с родителями, подтрунивать над бабушками-дедушками, изводить воспитателей, третировать учителей. Маленькие объявляют большим негласную войну, ставят ультиматумы, объявляют забастовки, саботируют требования. Эта «перекодировка» тем заметнее, чем больше возрастная разница.
Отсюда и популярный литературный сюжет – переворачивание ролей и переадресация функций: дети начинают править взрослыми или «перевоспитывать» их на свой лад.
Вспомним, например, рассказ Виктора Драгунского «…Бы» – про мальчика, который фантазировал, «как хорошо было бы, если бы всё вокруг на свете было устроено наоборот. Ну вот, например, чтобы дети были во всех делах главные и взрослые должны были бы их во всём, во всём слушаться». Дальше юный герой увлечённо описывает, как станет «дрессировать» родителей и бабушку. При этом уморительно использует интонации и клише взрослой речи.
«Что и говорить, я всё бы им припомнил! Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал: „Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот ещё новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят! – И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал команду: – Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Всё решаешь мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!“»
Варианты и перепевки того же сюжета – в рассказах О’Генри «Вождь краснокожих» (несносный мальчишка мучает своих же похитителей) и Аркадия Аверченко «Нянька» (малышка оказывает облагораживающее влияние на грабителя); повестях Януша Корчака «Король Матиуш Первый» (мальчик управляет страной, проводит реформы) и Натальи Соломко «Если бы я был учителем» (школьник воображает себя педагогом).
На пятки литературе наступает кино. Так, в советском приключенческом фильме «Капроновые сети» ребята мстят браконьеру: ранят его и оставляют одного умирать в лесу. В кинокартине «Деннис-мучитель» пятилетний малыш задаёт жару бродяге-преступнику. В знаменитой «Игрушке» гувернёр становится забавой избалованного мальчонки. Оставшийся «Один дома» восьмилетка борется с домушниками…
Иногда «преображение» взрослых происходит с помощью волшебства. Например, в сказочной повести Александра Курляндского «Моя бабушка – ведьма» заколдованная училка французского языка гоняется за двоечником Васей Новиковым, чтобы сделать ему что-нибудь приятное…
Но почему, почему маленькие постоянно воюют с большими и всё время пытаются перетянуть на себя одеяло власти и влияния?
Прежде всего, дети недовольны тем, что взрослые слишком важничают и задирают нос. А потом сами же страдают от этого, и поделом! В повести финских писательниц Синики и Тины Нопола «Соломенная Шапочка и Войлочная Тапочка» на дверях папиной комнаты висело объявление: «Тем, кто не умеет читать, вход воспрещён». Ну, дальше всё ясно: в комнату ломился именно тот, кто читать-то как раз и не умел.
Ещё ребятишек задевает, что очень многие (не только негативные!) их поступки и высказывания часто кажутся нам странными, непонятными, неприятными.
«Из ежедневных наблюдений над сыном прокурор убедился, что у детей, как у дикарей, свои художественные воззрения и требования своеобразные, недоступные пониманию взрослых. При внимательном наблюдении, взрослому Серёжа мог показаться ненормальным. Он находил возможным и разумным рисовать людей выше домов, передавать карандашом, кроме предметов, и свои ощущения. Так, звуки оркестра он изображал в виде сферических, дымчатых пятен, свист – в виде спиральной нити… В его понятии звук тесно соприкасался с формой и цветом, так что, раскрашивая буквы, он всякий раз неизменно звук Л красил в жёлтый цвет, M – в красный, А – в чёрный…»
(А. П. Чехов «Дома»)
Переведём писательские наблюдения и художественные метафоры в реальную плоскость – и зададимся вопросом: где же находятся, где живут дети, чьё поведение кажется нам столь малопонятным?
В отсутствие собственного опыта, персональной жизненной истории, маленький ребёнок пребывает в квазиреальности – условном пространстве, сгенерированном воображением, фантазиями, причудливыми представлениями о мире.
По сути, эта квазиреальность есть реальность мифа. Но мифа не в позднем значении данного слова («выдумка», «заблуждение», «фикция»), а в исходном, исконном смысле: миф как универсальный образ бытия; синкретичное (цельное, нерасчленённое) представление о мире. Уже в архаической мифологии заявлена маргинальная позиция ребёнка: он пребывает между «тем» и «этим» светом, на границе сакрального (священного, иррационального) и профанного (обыденного, повседневного) пространства-времени.
«Мифы – древнее бытие: материками, морями вставали когда-то мне мифы; в них ребёнок бродил; в них и бредил, как все: все сперва в них бродили…» – пишет Андрей Белый в автобиографическом романе «Котик Летаев». А выдающийся русский философ Семён Франк назвал эту особенность детства «жизнечувствием» и поставил непраздный, вполне серьёзный вопрос: «То, чем мы тогда жили, было ли только нелепым, бессмысленным заблуждением – плодом невежества и умственной беспомощности, – или мы, может быть, чуяли тогда что-то реальное, что теперь от нас ускользает?»[25 - Франк С. Непостижимое. М.: Правда, 1990.]
Эта особенность детского мировосприятия также отражена в самом языке. Два века назад бытовал ныне устаревший глагол детствовать – пребывать в детстве как особом состоянии и активной деятельности. А само слово дитя – общего происхождения с полузабытым детинец (внутреннее укрепление города, кремль), что акцентирует в нём смысл некоего центра, ядра, укреплённой и защищённой основы[26 - См. об этом и других интересных филологических открытиях: Нефёдова Л. К. Феномен детства в основных формах его репрезентации: философия, мир, фольклор, литература: Дис. … доктора филос. наук. Омск, 2005.].
Причём малыш не просто верит в окружающие его фантомы и видения – он находится среди них, воспринимает их как настоящие, подлинные, всамделишные. Потому и разрушить эти стены, развеять эти грёзы, переубедить ребёнка в реальности волшебства и превращений решительно невозможно. Равно как и не нуждаются в подтверждениях колдовство и чудо. Рациональные аргументы бессильны и бессмысленны в иррациональном мире.
«…Мы рассмотрели отпечатавшиеся на снегу следы мужских сапог, которые вели к реке. По внимательном их исследовании было единогласно решено, что это следы того волшебника, который ночью вышел из реки и поселился в нашем замке. Это было так ясно, что никому и в голову не пришла самая простая мысль, именно, что волшебник ходил к реке за водой. Почему неизвестное существо, поселившееся в пустой бане, непременно волшебник, а не просто человек, – тоже было ясно, как день, и не требовало доказательств».
(Д. Н. Мамин-Сибиряк «Волшебник»)
И когда маленькие дети капризничают или шалят, они тоже находятся не «здесь и сейчас» (например, в кроватке или за обеденным столом), а, возможно, где-то очень далеко либо совсем в другом измерении (скажем, в пещере с сокровищами или на другой планете). В такие моменты ребёнок преодолевает невероятные препятствия, совершает великие подвиги и открытия, решает задачи вселенского масштаба. Отсюда, кстати, и мотив героического детства в мифологии многих народов мира[27 - См., например: Неклюдов С. Ю. «Героическое детство» в эпосах Востока и Запада // Историко-филологические исследования: Сб. статей памяти акад. Н. И. Конрада. М.: Наука, 1974.].
Вот, например, каким невероятным и захватывающим приключением может быть банальное поедание клюквенного киселя.
«Это была история тяжёлой и героической борьбы кучки русских с огромной армией турок. Русские (ложка) врезываются в самую гущу турок, пробиваются до другого конца, – но сейчас же за их спиною враги смыкаются. Русские повернули опять в самую гущу. Долго тянется бой. Всё жиже становится красная гуща врагов, всё ленивее смыкается за кучкой героев. Наконец силы её истощились. Русские проносятся из конца в конец, – за ними остаются широкие белые полосы, и они уже не смыкаются. И уже русские шарят по всей долине, и захватывают, и беспощадно уничтожают жалкие остатки турок…»
(Викентий Вересаев «В юные годы»)
При этом дети с цирковой ловкостью, поистине виртуозной сноровкой умудряются управлять взрослыми. Им ничего не стоит дотянуться до нас из своего «прекрасного далёка» и заварить кашу погуще той, что стряпали незадачливые герои Николая Носова! Посмотрим, как это воплощается в литературных образах и сюжетах.
В детских произведениях очень интересен повторяющийся (т. н. бродячий) мотив «принуждения к непослушанию» с помощью вымышленного персонажа – сверхъестественного существа, которое заставляет ребёнка плохо себя вести, не подчиняться родителям, совершать дурные поступки.
С одной стороны, это отличный товарищ по играм, неутомимый изобретатель всяческих проказ, друг-компаньон, с которым не скучно, которому можно доверить самый страшный секрет, поделиться тем, чего никогда не расскажешь взрослым. С другой стороны, это лукавый искуситель и коварный подстрекатель, который ссорит ребят между собой и со старшими, лишает воли и самостоятельности, ставит в неловкое или опасное положение, а в самый острый момент прикидывается невинным либо вовсе исчезает. Но ненадолго, лишь на какое-то время – чтобы потом непременно вернуться и начать всё заново…
Одно из первых появлений такого персонажа в русской детской литературе – мистическая история Владимира Одоевского «Игоша». К маленькому мальчику приходит непонятное существо без ручек-ножек, безобразничает от его имени, а нянюшка с папенькой думают, будто это проделки самого малыша.
В современной детской прозе самым известным персонажем подобного рода можно назвать, наверное, всё того же Карлсона, который живёт на крыше и прилетает к Малышу, чтобы вместе бедокурить и издеваться над грозной, но недалёкой гувернанткой фрекен Бок.
Отечественные авторы тоже неравнодушны к такому герою. Так, в сказке Софьи Прокофьевой «Упрямая морковка» к Зайке приходят два братца, Капризик и Зловредик, и подговаривают его не слушаться маму. «Что она тебе ни скажет – ты ей сразу в ответ: „Ещё чего! Отстань! Не хочу, не желаю!“»
В повести Владимира Воробьёва «Капризка – вождь ничевоков» действует «маленький человечек ростом с кошку», с грязными ручками и личиком, в надетых задом наперёд штанишках. Он постоянно подбивает маленького Павлика нарушать дисциплину и порядок: «Скажи: не хочу!.. Скажи: не буду одеваться… Плачь, плачь, дрыгай руками, дрыгай ногами. Увидишь, как здорово получится!..»
В книгах Тамары Крюковой «Алле-оп! или Тайна Чёрного ящика», «Дом вверх дном» этот персонаж называется «плутыш» и носит имя Тришка. Внешне это маленькое, беленькое и пушистое существо, с мохнатой кисточкой на хвосте, похожее «сразу на котёнка, обезьянку и озорного человечка». Из-за дружбы с Тришкой у девочки Агаты ни дня не проходит без озорства и нареканий от взрослых, которые не перестают дивиться и ужасаться её проделкам. Не мудрено, ведь они не могут видеть плутыша и даже не подозревают о его существовании…
Важная особенность поведения подобных существ – отсутствие меры. Они готовы творить безобразия с Прометеевой дерзостью, производительностью стахановца и энергией батарейки «Энерджайзерс». Действительно, очень многие детские проступки совершаются в состоянии сильного возбуждения и даже неистовства. При этом представление баловника об окружающей действительности расширяется до космических, поистине вселенских масштабов. «Я ширюсь! – так сказал бы младенец» (Андрей Белый).
Ребёнок стремится вовлечь в озорство множество участников, но не способен вовремя остановиться, дать себе внутреннюю команду «стоп». Его захватывает вихрь чувств и страстей, его кипучая энергия требует выхода. Он упоён своей затеей, он полностью поглощён своим занятием, будь то банальное обдирание обоев или экстремальные прыжки по крыше сарая. И многие свои «злодеяния» (на взрослом языке) или «великие подвиги» (в переводе на детский) он творит в блаженном беспамятстве – забывая о времени и месте, обо всех папы-маминых наставлениях и запретах.
Такому состоянию – отчаянной резвости, бесшабашности, необузданности, азарта – более всего соответствует разговорное определение войти в раж. Интересно, что слово «раж» происходит от лат. rabies – «бешенство». Сравним также: безум – диалектное название беспокойного и озорного ребёнка. И правда, озорство подчас очень похоже на кратковременное помешательство, на изменённое сознание: войти в раж – как войти в сон, в гипноз, в медитативный транс.
Точно так же не случайно буйным называют и душевнобольного, и расшалившегося малыша. А глагол шалить предположительно имеет родство с глаголом шалеть – то есть беситься, сходить с ума.
Причём очень показательно и одновременно поучительно: в одном ряду с этими словами стоят такие понятия, как исступление, неистовство, ярость. Очевидна прямая причинно-следственная связь: перевозбуждение, нервная горячка, накал (любых!) эмоций – верный путь к агрессии. От беззлобной шалости до злостного озорства – полшажка!
А ещё такому поведению соответствует специальное философское понятие хюбрис (гибрис), которое происходит от греч. ubris – «необузданность, невоздержанность, бесчинство». В античности оно обозначало персонифицированное свойство характера человека, а в современных социальных практиках используется для определения стихийных и неконтролируемых процессов. Тут же снова вспомним обожаемых ребятнёй «дурака» и «дуру»: это слово восходит к древнегреч. ?????? – «стремительный, напористый».
Беспредельность, безмерность, безграничность – важнейшие характеристики детского поведения. При непослушании они особенно заметны.
Вновь вернёмся к вымышленным существам, которые понуждают ребёнка выкидывать разные фортели, безобразничать, не слушаться. Получается, на взрослом просторечии этих без меры озорничающих персонажей можно назвать «беспредельщиками».
Очень важно и то, как они обращаются к детям, что говорят при первой встрече. Как заправские пиарщики, они беззастенчиво себя рекламируют и сулят всяческие приятности: «Лучший в мире специалист по паровым машинам – это Карлсон, который живёт на крыше»; «Кто с нами дружит, у того сразу весёлая жизнь начинается» (Капризик и Зловредик); «Вот увидишь, как будет весело» (Капризка); «Я из кожи вон лезу, чтобы тебе жилось веселее» (Тришка). Ну и как тут устоять и сразу не задружиться?
Наконец – внимание! – для детей эти чудики абсолютно реальны, «всамделишны». Они – не плод фантазии, не ошибка зрения и никакой не сон. Они хотя и виртуальные, но вполне себе настоящие. Причём не просто существующие, но вездесущие.
Теперь нарисуем общий портрет. Виртуальные компаньоны по непослушанию, во-первых, имеют особую миссию (преобразить жизнь ребёнка, сделать её более интересной и весёлой); во-вторых, наделены даром внушения и манипулирования; в-третьих, видимы лишь детям и не доступны зрению взрослых (разве только они сами захотят показаться, как, например, Карлсон).
Но если вы наберётесь смелости (или наглости) и спросите ребёнка в лоб: «А у тебя есть кто-нибудь в этом роде?» – вам скорее всего не ответят. Кто похитрее – изобразит непонимание. Более простодушный – засмущается или забоится. Чувствительный – сочтёт грубым вторжением в свой внутренний мир и обидится.
Итак, перед нами один из кодовых литературных образов для понимания природы детства. Ему принадлежит прерогатива власти над ребёнком, на него же перекладывается ответственность за грубости, капризы, озорство. «Не может быть, чтобы я была такая плохая. Это, конечно, был кто-то другой!» – абсолютно искренне восклицает девочка Джейн из сказочной повести «Мэри Поппинс».
Известны также варианты и разновидности того же персонажа. Например, вселяющееся в ребёнка злобное существо или жестокий волшебник, превращающий хорошего малыша в плохого. Первый тип часто выводится обобщённо («Злобное существо, вселившееся в Джейн, совершенно не сочувствовало Робертсону Эй») либо действует опосредованно – через магические предметы (например, осколок дьявольского зеркала превращает доброго живого мальчика в бесчувственного истукана).
Персонажи второго типа – коварные и расчётливые колдуны. Скажем, злая жаба, которая превращала воспитанных детей в скандальных и непослушных (Евгений Шварц «Новые приключения Кота в сапогах»); волшебница Ябеда-Корябеда, по чьей воле ребятишки становились хулиганами, жадинами, лентяями (Александр Семёнов «Ябеда-Корябеда»); пакостник Одноусый, желавший сделать всех детей хвастунами, ябедами, подлизами, драчунами (Радий Полонский «Тайна страны Земляники»); злодей Шито-Крыто, намеревавшийся с помощью волшебного лекарства сделать детишек лентяями и двоечниками (Лев Давыдычев «Руки вверх, или Враг номер один»).
