С.-Петербургъ: хроники иномирья. Птицы и сны
Владимир Слабинский
Доктор Александр Любарский возвращается в столицу после военной службы на Восточных окраинах Российской империи. Улицы мистического С.-Петербурга полны опасностей – волкодлаки, големы, полканы и другие представители нежити поджидают свои жертвы. Недостаток средств заставляет доктора Любарского браться за врачевание нелюдей. Поможет ли знание арабской медицины, рациональный ум, готовность к самопожертвованию и любовь к приключениям найти правильное решение и спасти репутацию России?
Владимир Слабинский
С.-Петербургъ: хроники иномирья. Птицы и сны
История первая. Происшествие на Львином мосту
I
Крыши напротив окна матово блестели. Однако воды, стекающей в водосточную трубу, заметно не было, из чего я сделал заключение, что дождь, шедший с перерывами всю среду, закончился. Как в подтверждение моего вывода из-за тучи выглянула Селена, и ночной город предстал во всей своей красе. Было начало октября – замечательное время в Санкт-Петербурге, а именно здесь я живу, и именно здесь произошло это событие.
Как всегда вечером, завершив дневные дела, я сидел напротив окна и пил ароматный свежезаваренный чай. Наш город, конечно, «кофейный». Об этом свидетельствует большое количество кафе, где подают этот напиток, сваренный самыми экзотическими способами, и практически полное отсутствие мест, где можно выпить хороший листовой чай. Более того! Зачастую под видом чая предлагается горячая вода, настоянная на пакетиках, содержащих чайную пыль. Я же по вечерам люблю выпить чашку-другую именно листового чая. Если быть точным, мои предпочтения определяются сезоном и погодой, так, в начале октября я пью крупнолистовой с Цейлонских плантаций. Возможно, вам моя привычка покажется странной, но это то, чему научила меня жизнь на Восточных окраинах Империи.
Я не спеша допил первую чашку и собирался налить себе вторую из чайничка, стоящего передо мной на широком подоконнике, заменяющем столик. Это очень удобно, и опытные владельцы кафе часто используют такой прием для привлечения клиентов, которые во время трапезы могут развлекать себя созерцанием прохожих, спешащих по своим делам.
За моим окном не было и быть не могло пешеходов. За моим окном – иное зрелище, на мой взгляд, более увлекательное – крыши Петербурга.
Я протянул руку, поднял фарфоровый чайничек и в этот момент заметил летящую со стороны Дворцовой площади птицу. В этом году в Северной Венеции проводилась очередная реформа почтовой службы, вследствие чего приглашение на медицинский конгресс в Германию я получил через три месяца после его завершения. К счастью, реформа не затронула службы экстренных сообщений, и почтовые вороны по-прежнему работали точно, как швейцарские часы. Несколько мгновений я еще тешил себя мыслью, что это послание адресовано не мне. Однако, заложив широкую дугу, птица села на крышу напротив и требовательно посмотрела в мою сторону. Со вздохом я вернул чайничек на фарфоровую подставку и открыл окно.
В письме был вызов на Подьяческую. Ночные вызовы малоприятны, но учитывая, что в столице я недавно и количество пациентов пока невелико, приходится браться за любую работу. Я надел плащ и, взяв свой врачебный саквояж, отправился по указанному адресу. Оказавшись на улице, я в который уже раз удивился контрасту. Дело в том, что за окнами моей квартиры, находящейся на пятом этаже, практически всегда и даже зимой белые ночи, но стоит спуститься всего на пару этажей ниже и этот эффект исчезает. Вот и сейчас вокруг меня был темный осенний вечер.
Из своего дома к пристани я мог добраться двумя дорогами – через площадь вдоль Садовой или по Екатерининскому каналу. Второй вариант показался мне предпочтительнее, поэтому, выйдя на улицу, я повернул к дому Демидова. Далее, следуя вдоль канала, через некоторое время я спустился к воде около Сенного моста. В этот вечер мне определенно везло: дождь прекратился, до пристани я добрался без приключений.
На причале было достаточно людно, что характерно для Сенной площади. Петербуржцы и гости города, отужинав в многочисленных ресторанчиках, спешили по своим делам. Кавалеры галантно согласовывали с дамами окончательные точки маршрутов и делились друг с другом пикантными деталями будущих приключений. Дамы смущались и оттого начинали громко и слегка неестественно хихикать. В гвалт их веселых, в чем-то даже разнузданных, голосов вплетался экспрессивный говор гондольеров. К инициативе городских властей заключить договор с гильдией венецианских гондольеров горожане отнеслись по-разному. Большинству это понравилось. Однако, были и те, кому милее были изделия отечественных верфей.
Мне продолжало везти, и достаточно скоро одна из гондол уже уносила меня дальше к месту назначения. Гондольер попался хороший – среднего возраста, физически развитый, греб мощно, видно, сказывался опыт работы.
Около Кокушкина моста, названного в честь купца, впервые открывшего в Петербурге торговлю французским нижним бельем, продолжая сию традицию, девки бесстыдно зазывали покупателей, рекламируя на себе товары из лучших европейских домов мод. Гондольер засмотрелся на них, засверкал черным глазом и едва успел увернуться от встречной лодки. Девки засмеялись.
Я сделал замечание лодочнику, напомнил, что существуют правила поведения судов на воде и, несмотря на его опыт, пренебрегать ими не следует. И добавил, что он отвечает не только за свою жизнь, но, прежде всего, за мою, как пассажира. Кроме того, деньги были взяты вперед, и теперь я не смогу снизить оплату, невзирая на его художества. Я сказал еще что-то, очень емкое и краткое, что именно, сейчас уже и не упомню. В он оправдание горячо забормотал, сильным ударом весла выправил наше суденышко и погнал его дальше.
Приключение по большому счету было незначительным, однако вода замочила доставленное вороной письмо, которое я неосмотрительно держал в руках. Текст, написанный чернилами, расплылся, и до самого Вознесенского моста я усердно пытался разобрать точный адрес, по которому находился пациент. Дело осложнялось тем, что существует три Подьяческих улицы – большая, средняя и малая, обозначаемые в документах так: «Б. Подьяческая, С. Подьяческая, М. Подьяческая». Можно понять мое отчаяние, я так спешил к пациенту, что не посмотрел на букву, стоящую перед названием улицы.
К счастью, вдоль Вознесенского проспекта, как всегда, ярко горели фонари и я сумел различить в растекшихся буквах, что ждут меня у Львиного моста на Малой Подьяческой.
Следует упомянуть, что для путешествующего Екатерининским каналом нет более безопасного места, чем Вознесенский мост. Еще в стародавние времена господа офицеры из лейб-гвардейских полков, будучи расквартированы в одном из близстоящих домов, любили по ночам гонять нежить. Это невинное развлечение негласно поощрялось начальством и привело к эффекту, сопоставимому с результатом бомбардировки пехотного каре из пудовых «Единорогов Шувалова». С тех пор примечательные для этого места безопасность и безжизненность поддерживают снайперы-арбалетчики, стерегущие с крыш государеву дорогу. По ходящим среди горожан слухам, владельцам фасадных квартир властями предписано не гасить на ночь свет, дабы не порождать на проспекте опасные тени, столь любимые нежитью. Не могу сказать, насколько эти слухи соответствуют действительности, но дома сияли окнами, как новогодние елки – гирляндами, и это я видел собственными глазами.
Достаточно скоро мы миновали освещенные места, и я физически почувствовал, что ситуация изменилась. Над водой появился густой туман, сильно запахло нежитью. Атмосфера стала жуткой, и, плотнее укутавшись в плащ, я приказал гондольеру двигаться быстрее. Не знаю, что оказало на него более сильное впечатление – мои слова или сгустки тьмы, более черные, чем сама чернота, появляющиеся и исчезающие, словно в странном, завораживающем танце на набережной канала, но лодка и впрямь устремилась вперед, словно морская торпеда.
Не прошло и получаса, как впереди на воде заплясали отблески факелов, и я увидел два яла, перегораживающие канал. Никакого объяснения этому странному явлению я не мог придумать. Оставалось ждать и уповать на защиту Провидения.
– Сбавь ход! – приказал я лодочнику.
Когда на малом ходу мы подплыли на расстояние броска ножа, мужчина, одетый в темную куртку, хриплым голосом приказал нам представиться и объяснить мотивы нашего путешествия.
Останавливать путников, плывущих по рекам и каналам города, строжайше запрещается всеми мыслимыми законами и немыслимыми инструкциями. Исключение делается лишь для водной полиции, призванной следить за порядком и защищать жизнь и имущество добропорядочных граждан.
Однако мы находились в районе проживания подьячих – крайне многолюдного сословия. Ранее (еще на Руси) подьячие трудились делопроизводителями под руководством начальников приказов – дьяков. Однако в Российской империи (после административной реформы) их роль стали исполнять завезенные из Европы чиновники, и подьячим, чтобы выжить, пришлось учиться работать руками. В наши дни подьячие – это ремесленники, которые удовлетворяют спрос туристов на сувенирную продукцию и отчисляют большие налоги в казну. Благодаря последнему, им разрешили объединиться в цех и наделили правом делегировать выборщиков для участия в политической жизни Петербурга. Кроме этого, район их компактного проживания, объединяющий три Подьяческие улицы, негласно находился под контролем жителей, и даже полиция не лезет тут на рожон, предпочитая договариваться с авторитетными цеховиками.
В глубине души, негодуя на самоуправство подьячих (а это без сомнения была их выходка), я назвал свое полное имя – Любарский Александр Стефанович, – а также профессию и номер врачебной лицензии. Кроме этих официальных сведений я сообщил, что путешествую не развлечения для, а исключительно ради пользы больного, к которому получил вызов.
На лодках раздались радостные возгласы и зажглись еще несколько факелов. Стало светло, и хрипкоголосый приказал нам пришвартоваться к его лодке. Он назвался Федором и объяснил, что послан старейшинами встречать господина доктора, т.е. меня.
Я перебрался на лодку подьячих и отпустил гондольера, который, не теряя времени, отправился в обратный путь. Один из подьячих заулюлюкал и кинул вслед гондольеру огрызок яблока, остальные громко засмеялись, нисколько не стесняясь меня.
– Чё ржёте, охальники! А тебе, Мишка, неча инородца срамить! – утихомирил их Федор и приказал. – Навались, родные! Доставим господина доктора с ветерком!
Под прибаутки лодка, в которой я находился, развернулась, гребцы дружно ударили веслами, и мы поплыли дальше. Вторая лодка осталась на месте, перегораживая канал.
Любопытство разбирало меня, но интеллигентному человеку, к тому же находящемуся при исполнении обязанностей, не приличествует проявлять свои чувства на публике. Словно прочитав мои мысли, Федор начал рассказывать.
Произошло событие, с его слов, из ряда вон выходящее: ранен один из подьяческих львов. И не просто ранен, а тяжело. И, более того, сейчас этот лев находится в коме.
Услышав подробности о печальной участи пациента, я попросил максимально ускорить движение и принялся с жаром расспрашивать Федора о подробностях дела.
Надо пояснить, что подьяческие львы – это достаточно крупные и чрезвычайно сильные животные. Государь уважил заслуги цеха и подарил четырех львов на радость ремесленникам и на диво туристам. Львы доводятся родней кошкам, стерегущим Дворцовый мост, и помимо эстетической выполняют охранную функцию на мосту, названном в их честь. Кто в здравом уме мог решиться напасть на такого льва? Решительно, весь мой опыт был бессилен ответить на этот вопрос. Впрочем, дело врача – лечить, а не отгадывать загадки.
II
Лев лежал на кровати, укрытый простыней. Я подошел и, прежде всего, измерил частоту пульса и дыхательных движений пациента. Полученные результаты мне не понравились. Я потревожил льва за плечо и попробовал с ним говорить – никакой реакции. Приподнял веко на правом глазу, проверил зрачковый рефлекс – сохранен. Немного успокоившись, я открыл саквояж, вынул необходимые принадлежности и занялся детальным изучением состояния пострадавшего.
На голове льва присутствовали глубокие раны в виде трех практически параллельных борозд, центральная была на два с четвертью сантиметра длиннее латеральных. Глубина рассечений оказалась изрядной, пострадала не только кожа, но также мышцы, фасции. На спине наблюдалась аналогичная картина. Раны оказались средней степени тяжести и отнюдь не смертельными. Общее же состояние льва было тяжелым, что обуславливалось, по всей видимости, травматическим шоком. Поскольку пациент находился в бессознательном состоянии, узнать у него подробности нападения не представлялось возможным.
– Доктор, хорошо, что ты уже здесь! – раздался за моей спиной такой знакомый и донельзя уместный в данной ситуации голос. Несмотря на чудовищную фамильярность, капитан Жуковский мне нравился своей беззлобностью и преданностью делу.
– Надеюсь, ты разъяснишь мне, что за страшилище могло напасть на этакого гиганта?!
– Здравствуйте, капитан! Увы, пациент без сознания и я решительно не могу понять, кто мог нанести ему столь ужасные раны, – я улыбнулся Жуковскому и почувствовал, что улыбка вышла жалкой.
Несомненно, я был растерян. Как врачу, мне было ясно – соответствующие препараты, покой и уход поставят льва на ноги, точнее на лапы. Но кто мог нанести увечья и, более того, перепугать гиганта до полусмерти? Воображение отказывалось мне помогать, а сердце пронзила ледяная игла подленького страха – кто этот монстр?
Жуковский наморщил лоб и с усилием задумался. Я невольно улыбнулся, несомненно, Шерлок Холмс не был предком капитана. Как и другие сыщики – гении дедукции и мыслительного процесса, распутывавшие усилием мысли сложнейшие криминальные загадки. Капитан как будто не умел думать и на стороннего наблюдателя производил впечатление человека недалекого. Хорош он был статью, ростом, обладал недюжинной физической силой. Женщины отмечали его круглое лицо и черные, цыганские глаза, что в совокупности с волосом цвета вороного крыла могло бы сделать его весьма привлекательным. Несколько портили впечатление короткая стрижка «под горшок» и маленькие усики. Да и размер головы явно не соответствовал ширине плеч и толщине шеи.
В отделении полиции к Жуковскому относились снисходительно, никто не знал его имени – обходились фамилией. Начальство считало, что серьезную работу ему поручать никак нельзя, отчего и нагружало его всеми нераскрытыми, «темными» делами, которые готовились к сдаче в архив. Жуковский раз в месяц получал кипу папок и исчезал. Начальство радовалось, что сотрудник при деле и не мозолит глаза своим несуразным видом. Время от времени Жуковский появлялся в дежурной части, волоча за шкирку или подгоняя пинками кого-то из разыскиваемых уголовников. На вопрос: «Где ты его взял?», капитан обычно отвечал, что увидел на улице, и привел для опознания. После чего волок задержанного к стенду с портретами объявленных в розыск и снимал отпечатки пальцев.
Жуковский, несомненно, был любимцем судьбы и отличался феноменальным везением. За долгие годы такой необычной практики поимки преступников у него не было ни одного прокола. Все, кого он приводил в отделение, оказывались жуликами, добропорядочных граждан он словно не замечал. Начальству нравился рост процента раскрытых преступлений. Однако манера работы Жуковского начальство раздражала, и поэтому оно Жуковского недолюбливало.
Пауза затянулась, вид думающего капитана перестал казаться мне забавным и, более того, начал навевать тоску. Чтобы разрядить обстановку и вывести Жуковского из транса, я, сам себе удивившись, предложил:
– Завтра я могу сделать пациенту гипноскопирование и, возможно, нам удастся составить фоторобот преступника.
Вообще-то расследование – это не моя задача, нужно было бы делегировать ее полицейским-экспертам, но я специалист в области гипноза, к тому же, по-человечески хотел поддержать капитана. Жуковский энергично растер лоб своими ручищами и сверкнул на меня черным глазом.
– Добре! Так, я завтра подскочу и мы его, голубчика, срисуем! Ну, доктор, я побежал, не серчай – служба. Надо мне еще в одно местечко проскочить, не поверишь, черт знает что – ограбление ювелирного.
Жуковский стремительно двинулся к двери, но на пороге внезапно остановился и обернувшись ко мне, заговорил громким шепотом.
