Эффект побочки

Поэт раздражителем не являлся, так как продолжал лежать, зажмурив глаза, а вот азиат Вождя немного напрягал. Он внушительно попросил, чтобы перед тем, как убраться на место, я натянул простынь между душкой его кровати и стойкой капельницы. Таким образом, он хотел отгородиться от взгляда этого блаженного. Я с радостью и благоговением солдата, которому отдаёт приказ сам генералиссимус, ринулся его выполнять. После того, как перегородка была сооружена, я отвязал Поэта, который так и не пошевелился, пожелал Вождю спокойных снов и, откланявшись, по-лакейски спятился к своей кровати.

Засыпая, я поймал себя на мысли, что мне всё больше нравится эта странная на первый взгляд операция. Когда бы мне ещё довелось побыть в таком обществе.

***

Утром меня разбудил крик Вождя. Он орал на бабку санитарку, которая прикатила на тележке завтрак и расставляла его по тумбочкам. Ему, видите ли, нужно два яйца в мешочек, горячий хачапури, стакан ледяного Боржоми и чашку хорошего бразильского кофе. Какого чёрта она суёт ему манную кашу, деревянную булку и эти помои. Пусть передаст своему доктору, чтобы он сам это жрал.

Санитарка, которая видимо не была введена в курс дела, ухмылялась, дослушивая монолог очередного шизофреника, возомнившего себя каким-то князем. Она, уткнув руки в бока, готовилась дать отпор. Как только шизик закончил, она с удовольствием нырнула в свою стихию. Тонким визгливым как несмазанная пила голосом, распаляясь с каждым словом она пищала, что здесь не пятизвёздочный отель, что тут не готовят по индивидуальным заказам, что если он так желает, может за свой счёт заказывать себе еду из ресторана, и вообще, если он продолжит ей хамить, она распорядится, чтобы ему поставили успокаивающую клизму с пустырником.

Она осознала свою ошибку слишком поздно, уже вылетев из палаты, где ещё раздавалось металлическое бряканье прыгающего по полу подноса. На её халате белой пеной висели комки манной каши, перемежаясь с бурыми пятнами от приготовленного из овса кофейного напитка. В её ушах громом отдавались крики

«Сволоч …проститутка…расстрэляю …контра…».

Доктор, увидевший расправу в мониторе компьютера, уже бежал по коридору ей навстречу. Рыжебородым вихрем он влетел в палату, и в ультимативной форме высказал Вождю, что ему следовало бы вести себя поскромнее, что сейчас не тридцать седьмой год, что теперь он в цивилизованном обществе, где даже с персоналом нужно общаться в исключительно уважительном тоне и уж никак не допустимо называть его «Проституткой» и «контрой». За это вообще можно и под суд загреметь, который ещё с тех пор как он был у руля остаётся самым гуманным и справедливым в мире.

Вождь снисходительно улыбаясь смотрел на распинающегося перед ним рыжебородого и улыбался краешком тонкогубого рта. Теперь его вид выражал полное удовлетворение, хоть он и не позавтракал.

Но в конце своей речи бородатый выложил козыря, который вмиг смахнул улыбку с уст Вождя.

– И вообще, если будете продолжать вести себя подобным образом, не получите то, что я вам обещал.

Он двумя пальчиками выудил из кармана халата чудо-прибор, продемонстрировал краешек элегантного чёрного корпуса, а потом разжал пальцы и прибор снова нырнул в карман. Это был запрещённый приём, всё равно, что дразнить малыша шоколадной конфетой.

Доктор рассчитал всё правильно. Возбуждённый одним видом штуковины, Вождь тут же пошёл на уступки. Он пообещал, что с этой минуты будет вести себя вежливо даже с проститутками, ой, с персоналом, но взамен потребовал, чтобы доктор уже сегодня выдал ему это устройство и обеспечил его табаком, так как курить очень уж хочется.

Доктор сказал, что прибор выдаст ему завтра, а на счёт курева будет сложнее, ведь курить в палате нельзя. Хотя-я…

– Вы же у нас трубку курить любили? – спросил он.

– Почему любил, и сейчас люблю. Табак только Герцеговина Флор.

– Ага…где ж я вам Герцеговины надыбаю. Знаете что? Табак пожалуй будет не хуже, зато трубка у вас будет модная, таких в ваше время уж точно не было.

Я сразу понял, что доктор имеет ввиду электронную сигарету.

Подкупленный тем, что скоро получит заветные игрушки, Вождь совсем раздобрел. Теперь он с удовольствием пил остывший овсяный кофе , хрустел деревянной булочкой и вёл задушевную беседу с бородатым.

Я наблюдал за ними, сидя на своей кровати. Это походило на встречу двух друзей, один из которых только что вышел из запоя и теперь находился в состоянии белой горячки. Вождь смотрел на доктора дикими глазами и, один за одним, задавал ему такие вопросы, которые постеснялся бы спрашивать первоклассник. Вопросы касались общего мироустройства, а так же государства в котором мы находимся, его геополитическое положение, существующий строй и прочие глупости. Из смутных объяснений доктора, Вождь почти ничего не вынес и только пожимал плечами.

– Ты мне объясни, что это такое? Социализм, капитализм или что?

Доктор, по-видимому, и сам не знал ответа на этот вопрос, поэтому решил увильнуть в другую тему, спросив Вождя, помнит ли тот что-нибудь из детства.

Тот отвечал, что как раз таки детство помнит лучше, чем другие жизненные этапы. Он как сейчас видит булыжную отмостку возле дома, облупленные грязно серые стены семинарского класса, вырезанную на парте перочинным ножиком надпись «Ося», отвратительный запах чачи, исходящий от бороды отца, красные руки матери полоскающие бельё в ведре с мыльным кипятком и сам запах этого варёного хозяйственного мыла. Он видит себя худого и чахоточного пацана в мутное зеркало, висящее в узком коридоре прихожки, видит сто раз перештопанную зелёную рубаху, которую носит пять лет подряд и никак не может из неё вырасти. Он вообще много чего видит…

Я прихлёбывал свой говно-кофе, не сводя глаз с собеседников, а в голове назойливой мухой крутился вопрос «И всё-таки, как они это сделали?». Как можно перебросить человека через целую эпоху, и засунуть его сущность в чужое тело?

Понятно, что всё, что я рассказывал Вождю прошлой ночью – полная, не имеющая отношения к реальности, чушь. Реальность намного сложнее и лежит в научных неведомых мне плоскостях. Реальность ведома только Куратору, который сидит от меня в трёх метрах и мило беседует с Вождём. Эх… знал бы Вождь, кто на самом деле находится перед ним. Это не занюханный медик и даже не какая-то учёная крыса. Того и другого понемногу есть в его флаконе. Но основной ингредиент этого букета известен далеко немногим. Этот муж настолько же велик и значим, как в эпоху Иосифа человек выполняющий задачу, по смыслу близкую этой. Но только по смыслу. По сложности и технологичности эта задача стоит на несколько ступеней выше. Но вот какая это задача, и каковы её условия мне всё ещё не было понятно.

Прошлой ночью Вождь задал правильный вопрос: «Зачем?» и этот самый вопрос заставил меня задуматься, что всё это представление, больше чем эксперимент.

Саша стал оживать только ближе к вечеру. Всё это время он прислушивался, принюхивался, вникал в этот мир, как только что появившийся на свет слепой котёнок. Скорость вращения этой планеты увеличилась в десятки раз с момента его бренного бытия. Он чувствовал это, даже не открывая глаз, по внешнему давлению и давящим на уши звукам, он ощущал эту сплетённую из невидимых проводов паутину, в которой запутался подобно мухе. Озираясь, как затравленный зверёк он вжался в спинку своей кровати и ни с кем не желал общаться. За несколько часов он предпринял всего одну попытку контакта с этим безумным миром. В какой-то момент, показавшийся ему самым безопасным, он подполз к краешку кровати и схватил с тумбочки, где оставался его остывший завтрак, засохшую булочку. Вернувшись в своё убежище, он долго грыз резиновое тесто, затравленно озираясь по сторонам. Это был конечно не «Страсбургский пирог нетленный», но голод не тётка.

Дождавшись, когда Поэт наконец-то проглотит последний кусок деревянной булки. Я решил, что пришла пора действовать. Нужно было закреплять знакомство с Вождём и как-то возвращать к жизни Поэта.

Меня встретили не очень дружелюбно…то есть совсем.

На мои приветствия и пожелания доброго утра (хотя было уже ближе к вечеру), Вождь молча кивнул, а Поэт вовсе отвернул голову к окну.

– Как спалось, Иосиф Виссарионович? – спросил я, пытаясь придать своему тону уверенной бодрости.

– Никак не спалось! – угрюмо пробасил Вождь. – Думал.

– О чём?

Я понял, что задал неэтичный вопрос, который простому то человеку, если он не близкий друг пришёлся бы не по душе по тяжёлому взгляду Вождя. Серые, чуть на выкате глаза, сдавливали мою голову, как стальные тиски. У оригинала они вроде карие, но какая разница, разве дело в цвете…

– А мы что с тобой на брудершафт пили, чтобы я тебе рассказывал про мои мысли? – прогрохотал его голос.

– Нет…просто…– я почувствовал, как пересохло во рту. – Просто мы с вами находимся в одной форс-мажорной ситуации, и я думал, что неплохо бы держаться вместе.

– Хорошая компания- хмыкнул Вождь, – опальный мешок с деньгами…хотя нет…теперь уже с дерьмом; поэт из прошлого, настолько далёкого, что вообще вряд ли оклемается, учитывая нежные натуры этих писак, и ещё этот. – Он привычным жестом указал на того, кто сидел за его спиной. – Я думал, он ночью своим взглядом дыры в простыни прожжёт.

– Извините, Иосиф Виссарионович, но другой компании у вас нет. Здесь не будет Молотова, Берии, Калинина, даже Власика не будет. Поймите меня, что я тоже в растерянности и тоже хочу разобраться с тем, что происходит.

Вождь ответил на мой эмоциональный порыв тяжёлым кивком головы и медленным (словно закрыл стальные жалюзи) опущением век. В этом жесте я прочитал следующее:

«Принято…я тебя понял! Заткнись и сиди молча, пока я не дам тебе слово».

Потом он повернул голову и обратился к поэту:

– Александр Сергеевич!

Поэт никак не отреагировал на металлический бас. Он смотрел в окно, где безоблачное небо прорезали непонятные белые нити.

– Але-ксандр Сер-ге-евич! – Повторил Вождь настойчивее и теперь уже по слогам.

Не увидев реакции, Вождь повернулся ко мне.

– А с чего ты взял, что это Пушкин?

– Он сам это говорил доктору…

Но Вождь уже смотрел мимо меня, туда, где соизволивший повернуться Поэт открыл рот, пытаясь, что-то сказать. Сделал он это не сразу, так как, видимо, подбирал нужные слова. Если бы мне где-нибудь в Гвинее пришлось наткнуться на племя людоедов, я бы тоже раздумывал над каждым произносимым словом.

– Господа, я не понимаю, что происходит, – наконец то прорезался наружу его дрожащий тенор. – Эти покои…этот самозванец лекарь с волшебными штуками, дама эта в штанах…всё как в нелепой небылице. Может быть вы соизволите объяснить, что сие значит?

– Александр Сергеевич, понимаете, тут…

Мои слова застряли в горле, как только я увидел поднятую вверх руку Вождя.

– Меня зовут Иосиф! – Рука плавно опустилась и легла на грудь. Я знаком с твоим творчеством, кстати, давай будем на «Ты». Как там у тебя:

«Ты жива ещё моя старушка…»

Видя недоумённый взгляд Поэта и мою вытянувшуюся физиономию, Иосиф понял. Что попал впросак.

– Ах нет…это я с другим тебя перепутал…тот тоже один из любимых…был. – При слове «был» Вождь тяжело вздохнул. – Вот это:

«Наша ветхая лачужка и печальна и темна,

Что же ты моя старушка, приумолкла у окна…»

– Это тоже про старушку, но кажется твоё…

Саша робко кивнул.

– Ну вот видишь…– Вождь многозначительно и важно улыбнулся, словно только что процитировал всего «Евгения Онегина». В моё время тебя почитали за образец словесности. Как сейчас не знаю…

– Сейчас тоже… – начал было я, но рука Вождя снова взмыла вверх.

Он продолжил, словно вместо меня было пустое место.

– Не знаю как сейчас, ведь мы с тобой в другом веке. Я хотя бы из прошлого столетия, а ты у нас вообще через два перескочил. Ты, Саша, главное слушай меня и внимай всему, что я говорю, каким бы диким тебе это не показалось.

Поэт смотрел на Вождя заворожено, как кролик на удава.

Когда Вождь начал говорить, я сразу же понял, кто в этой палате является истинным гением вербовки и шпионажа, кто здесь лучший тайный агент и филигранный переговорщик. К сожалению это был не я.

Он мгновенно нашёл подход к Поэту, говоря на его языке, оперируя понятиями его эпохи. Он говорил, что мы попали в эпоху чернокнижников и магов, что эти маги научились переселять души, что они вселили наши сущности в тела других людей. Почему именно нас? Да потому, что мы величайшие личности , гении всех эпох. Он (Иосиф), великий царь, воссоздавший и сохранивший огромную империю, которую эти сраные чернокнижники как то умудрились развалить. Он (Саша) – великий Поэт, ну об этом он и сам прекрасно знает; этот напротив (здесь Вождь небрежно указал на меня) – самый большой вор. Но это ведь тоже талант и в своём роде гениальность.

Моё восхищение талантом вербовки, сменилось чувством обиды. Хоть я и не был тем, за кого себя выдавал, всё равно было досадно, что Вождь опустил меня на несколько ступеней ниже их с Поэтом, окунул лицом в дерьмо. А мне ведь решать одну с ними задачу.

К концу монолога Вождя, Саша зарыдал, закрыв лицо ладошками. Это была безоговорочная победа. Теперь он поверил.

За каких-то пятнадцать минут, Вождь сделал, то, что мы с Куратором не могли осилить несколько суток.

– Не плачь, Сашка, всё, что не делается, к лучшему, – Вождь потрепал хилое плечо Поэта.

– К лучшему? – навзрыд бубнил тот, уткнувшись в ладошки, как обиженная девочка. – Я в другой, чуждой мне эпохе, я больше не увижу свой дом, семью, детей. Я другой, это не моё тело. Эти руки, персты, голос, эти срамные одежды, мне всё это отвратительно!

– Так или иначе, тебе бы пришлось попрощаться и с домом и с женой и с детьми…– продолжал Вождь сомнительные утешения, – в восемьсот тридцать седьмом тебя шлёпнул француз.

– Что значит шлёпнул? – Красный глаз Поэта выглянул в щель между пальцев. – Извольте выражаться по-русски.

– Застрелил на дуэли. Дантес, слыхал о таком?

– Я его знаю! – Поэт отнял от ладони от мокрого раскрасневшегося лица. Он хотел сказать ещё что-то, но оборвал этот свой порыв на полуслове. Он будто что-то осознал.

– Ну вот и радуйся, что тебе дарована ещё одна жизнь. А тело? – Вождь окинул Поэта изучающим взглядом с головы до ног, словно снимал с него мерки. – Ну да…тело так себе. То было поскладнее и посмазливее. Но лучше ведь живое тело, чем мёртвое? Представь сколько ты ещё стишков можешь накропать а? – Вождь панибратски ткнул Поэта кулаком в плечо и широко улыбнулся, обнаруживая щербину по центру верхнего ряда зубов. Я в первый раз увидел у него такую открытую улыбку, и мне показалось, что сейчас он улыбается чему-то своему. Он радовался не за Поэта, а за то, что и сам получил шанс прожить новую жизнь, и в этой новой жизни да ещё в молодом теле можно наворотить столько всего…

Я не предполагал, что Вождь так быстро адоптируется. Он врубался в новую жизнь как тяжёлый нос ледокола в торосы. Получив от Куратора заветный прибор, коим являлся китайский планшет, он познавал этот мир, пропадая в сети сутками напролёт. Он не спал ночами, пропускал приёмы пищи и, похоже, совсем забыл, где находится. В распахнутых не мигающих сутками глазах отражались весёлые блики. Его взгляд цеплялся за каждое незнакомое слово, или фотографию какой-нибудь чудо-новинки, и вот он уже проваливался всё глубже и глубже переходя по различным ссылкам в сети.

Естественно, что по сети Вождь мог сёрфить пока что с моей помощью, так что и мне приходилось проводить с ним эти бессонные ночи. Но сейчас я был рад. Я хоть как-то но включался в работу.

Особенно Вождя интересовали научные открытия и новейшие разработки в сфере космоса и ВПК. Он зачарованно смотрел видео, где демонстрировалась новейшая робототехника, боевые дроны, пуски стратегических ракет с подводных лодок; он слушал болтовню современных политиков, смотрел дебаты и сайты оппозиции; он шаг за шагом изучал современную геополитику и я замечал, что обучение даётся ему очень быстро. Временами он углублялся в историю, поэтапно изучая её периоды произошедшие после его правления. Понятно, что было до него и во время он знал лучше, чем кто-либо другой из живущих сейчас.

Зрелище, отражавшееся в его глазах и пугало и восхищало. Всё изменилось настолько, что теперь он и сам бы не смог дать описание этому новому укладу жизни. Он мог лишь констатировать, что эта жизнь набрала немыслимые обороты, разогналась до предела и летит неизвестно куда. Возможно, скоро раздастся удар, и очередной большой взрыв разметает эту планету по вселенной. Настолько ему казалось всё безумным, но в этом безумстве Вождь сумел разглядеть настоящую красоту. Он уже переживал безумства и знает им цену. В момент очередного открытия, он потирал руки, хищно улыбался и произносил :

– Будущее за техникой. Роботы скоро завоюют этот мир.

А потом хлопал себя по ляжкам и почти восторженно шептал:

– Куда они смотрят…что делают…неужели они не понимают?

Это не было ворчанием уставшего от жизни старика, здесь было восхищение зрителя, просматривавшего увлекательный сериал. Ему нравилось всё: сюжет, режиссёрские ходы и даже некоторые актёры. На фоне просмотренного он мысленно создавал свой сюжет, свой сериал, в котором режиссёром будет уже он. И тогда взгляд зрителя, наблюдателя сменялся жадным взором хищника. Это уже были глаза тигра, которые смотрели из укрытия на мирно пасущихся ланей. В эти мгновения мне казалось, что из приоткрытого рта Вождя вот-вот закапает слюна и из его нутра вырвется звериный рык.

Несколько дней я провёл с ним бок о бок. Я был в роли штурмана, указывающего неопытному путнику дорогу в Сети и инструктора помогающего вождю освоить технические новинки, коими были планшет и электронная трубка. К этим двум ролям добавлялась ещё одна. Я словно помощник артиллериста, каждые пятнадцать минут заряжал трубку Вождя очередным никотиновым патроном. Несмотря на сложность (Вождь был хоть и способным учеником, но когда что-то не понимал, мгновенно свирепел), задача мне нравилась. Так я мог параллельно заниматься своей работой и собирать сведения для отчёта Куратору. Но всё это длилось недолго, ровно до той поры пока Вождь не почувствовал, что уже достаточно владеет навыками обращения с новыми игрушками. В этот самый момент я был тут же отправлен в отставку.

– Уйди не мешай! – он махнул рукой словно отгонял от себя муху, когда я в очередной раз пытался ему подсказать как лучше обновить страницу. Обиженный и раздосадованный я вскочил и стал нервно прохаживаться по пролёту между койками, сунув руки в карманы пижамы и тихо бурча: « Ах ты так да? Ну попроси меня ещё помочь!». И тут словно отвечая на мою обиженную реплику, Вождь злобно рявкнул:

– Перед глазами не маячь и за спиной не стой! Нужен будешь – позову!

Я и не заметил, как словно вихрем был подхвачен этими словами и брошен на свою койку. Только тогда я осознал, меру благодарности, какой расплачивался Вождь с наиболее приближёнными к нему особами. Нет уж…лучше держаться от него на небольшой дистанции. Расстрелять он пока меня не может, но кто ж его знает, что будет дальше?

Поэт входил в эту жизнь крадучись на цыпочках. Тем, чем для Вождя был планшет, для Поэта являлось обыкновенным окном. Он мог стоять и глазеть в него часами.

Взору Поэта представали прямые, словно очерченные по лекалу мостовые с идеально гладкой поверхностью. По этим мостовым с немыслимой скоростью неслись кареты движимые не лошадьми, а непонятной нечистой силой. (ну точно время чернокнижников). По небу то и дело проносились железные птицы оставляющие на нём белые борозды. Цветные игрушечные коробки при пристальном взгляде превращались в дома со множеством окон.

И вообще, всё было очень быстрым. Мир рябил перед его глазами, будто он смотрел на него с бешено крутящейся карусели. Красочные картинки менялись, проносились перед глазами с такой скоростью, что Поэта нередко тошнило. Звуки тоже были непривычными, непрекращающимися, где-то монотонными, где то резкими и пугающими. Особенно неприятные звуки исходили от железных карет, но то, что раздавалось из открытых окон этих карет, было страшнее всего. Эти пульсирующие и чавкающие звуки по мнению Вождя, были не чем иным, как современной музыкой. Но ещё страшней были стихи, которые поэты читали под этот аккомпанемент. Вождь частенько показывал в волшебное зеркало такого поэта, исполняющего свои творения, приговаривая, смотри, мол, что творят твои преемники. Правда ни Вождь ни сам Саша не могли разобрать ни слова из того, что декламировал тот или иной муж с козлиной бородкой, разрисованным и утыканным булавками челом и накрашенными длинными ногтями. То, что сие есть стих, можно было понять лишь по интонации и по одинаковым окончаниям. Саша и простую-то речь не мог разбирать, уж слишком она была для него быстрой и обрывистой, и напоминала больше гарканье чаек над Невой.

В этом мире скоростей всё было быстрым: слова, действия, езда и в какой то момент, Поэт осознал, что нужно просто расслабиться , отдаться этой скорости и мчаться подхваченным этим потоком. Получилось не сразу, но всё же Поэт постепенно стал свыкаться с этой головокружительной гонкой.

***

Поэт и Вождь быстро нашли общий язык между собой. Они часто разговаривали и даже смеялись (что было не характерно для Вождя). Вождь показывал Поэту срамных девок, или ещё более срамных парней, а то и парней превращённых в девок (что здесь явление обыденное). Сначала они охали и качали головами, как бабули на лавочке, но потом уже стали глумиться над увиденной пошлятиной.

– Как тебе такая барышня, Сашка? Сверху просто королева. Смотри какие волосы, губы личико, а снизу что? Кукуруза болтается! – Вождь щёлкал пальцем по пластиковому экрану. – Представь себе, ангажируешь такую кралю, приведёшь в постель, а она тебе напоследок свой початок вынь да положь…хи-хи-хи…– как то по-детски шкодливо хихикал он.

А Поэт мгновенно рождал эпиграмму, что-нибудь вроде:

«И очи черны словно звёздная ночь,

А чары влекут в свой заветный полон,

И ликом Афина – богиня точь-в-точь!

Но стоило мне заглянуть под подол,

И, дру́ги, клянусь, я был громом сражён,

Вверху то Афина – внизу Апполон!»

– Хи-хи-хи…ну Сашка. Талант есть талант! – веселился Иосиф. Тебе здесь целый край непаханый для творчества. На вот, на эту посмотри, как она по палке ползает, просто слюни текут. В наше время было модным балерин в любовницах иметь, а я сразу говорил, что это кожа да кости, суповой набор и ничего больше. А здесь смотри как ты, настоящая мясная вырезка, да ещё и на шампуре.

И снова Поэт рожал очередную эпиграмму.

«В миг, когда я почую, что старость и немощь меня обнимают,

И душа словно голубь седой будет в небо стремится,

Я воспо̀мню те ножки, лозою, что столб обвивают,

И засохший мой финик железным столбом обратится!»

Декламируя новорожденный стих, Саша сохранял гордое и невозмутимое выражение лица, в то время как Вождь снова хихикал и сжимал худое плечо Поэта.

Я заметил, что Вождь часто, так или иначе, пытался прикоснуться к Саше, пощупать его. Он трогал его, осязал, как свою вещь, которая ему очень нравится. Наверное, так же в своё время он хлопал по плечу Калинина, или мацал Молотова.

Я бы тоже был не прочь испытать грубые ласки Вождя (только ради работы), но тот осаживал меня своим тяжёлым взглядом ещё на подступах к своей резиденции, коей являлся квадратный периметр отделяемый кроватью и тумбочкой. Весь его вид в такой момент говорил «Куда прёшь, что не видишь, я занят? У меня на приёме товарищ Пушкин, а ты пока не позвали, сиди и жди в приёмной».

Я никак не мог понять с чего вдруг стал изгоем этого общества. Ведь в этой палате есть только один человек, который может стать для них проводником в этом безумном мире и этот человек я.

Вся нелюбовь исходила от Вождя и от него передавалась к Поэту, как к более слабой личности. Вопрос был в том, относилась ли его нелюбовь конкретно к моей личности, или к тому образу, которым я представился. Дабы не ущемлять своё самолюбие я склонялся ко второму варианту.

«Ничего! – думал я, глядя на двух друзей, как обиженный ребёнок, которого не берут в компанию. – Пройдёт совсем немного времени до того как вы зададитесь вопросом, долго ли нам здесь сидеть и что мы будем делать дальше. И на этот вопрос вам сможет ответить только один человек, тот которого вы так упрямо игнорируете.

Вся беда была в том, что пока ответа на этот вопрос не знал даже этот человек.

Когда информационный голод достиг своего пика, я решил действовать.

В одну из ночей, когда Куратор остался на дежурстве по отделению, я предпринял первую вылазку.

Он наверное испугался, когда электронный замок двери его кабинета щёлкнул, дверь открылась и на пороге появился я. Он сидел за столом выпучив розовые заспанные глаза, а на высоком лбу горело красное пятно, от того, что он долгое время покоился на подложенных под него кулаках.