– Что ты замолк, Боевой Скальд? – окликнул он Гудлейва, выдергивая копье из тела. – Это не последний! Смотри, их еще полсотни!
– Да где же? – Гудлейв обернулся.
Внезапно вокруг стало совсем тихо, и они без труда смогли услышать друг друга. Из темноты доносился шум бегущих ног и стоны. На земле тут и там лежали тела, но битва кончилась так же мгновенно, как и началась.
* * *
Не слыша и не видя своего вожака, остатки слэттов вскоре отступили и по одному потянулись к кораблю. Было темно, луна вдруг спряталась за тучи, как будто нарочно мешая им увидеть, чем все кончилось: где враги, где свои, кто жив, кто ранен, кто убит? Поначалу каждому казалось, что он единственный уцелел после этой дикой непонятной битвы и теперь остался среди мертвецов. Луна спряталась и прочно захлопнула за собой облачную дверь, и в полной темноте только вдали, возле брошенного ночлега, виднелось красно-багровое свечение углей угасающих костров. Кто-то зажег большую ветку, и она висела в темном воздухе, как живой пламенный цветок на невидимом стебле. Кто-то бранился, кто-то из раненых звал на помощь. Люди оглядывались, окликали друг друга, видели знакомые лица и не узнавали, искали кого-то, кого больше нельзя было найти, забывали уже найденных и снова восклицали: «Торкель, ты жив!»
Постепенно под скалой на месте прежнего ночлега собралось человек двадцать – не больше половины из сорока двух. И среди уцелевших не оказалось Скельвира хёвдинга.
– Он убит! Убит! Я его давно не видел! Почти с самого начала! – переговаривались измученные, тяжело дышавшие слэтты.
Многие из них были ранены и, торопливо шаря в мешках, отыскивали запасные обмотки, полотенца, неловко пытались в полутьме перевязать друг друга. Разжечь заново костер никто не догадался, а может, сказывалась невольная боязнь выдать себя врагу. Их не преследовали, из-за скалы никто не показывался.
– Нужно идти искать хёвдинга! Скорее искать его! – восклицал где-то в темноте Оттар Три Меча, и его голос внушал некую уверенность: все же у слэттов остался хоть кто-то, способный их возглавить. – Может, он ранен! Или в плену! А если он убит, мы должны отыскать его тело! Кто идет со мной? Бьярни! Ты жив, так чего расселся! Пошли быстрее! Асвард, ты слышишь?
– Слышу, слышу! – раздраженно отвечал ему Асвард, пытаясь прижать разрезанный рукав к локтю, чтобы хоть немного задержать кровь.
Голова уже кружилась: не в первый раз будучи раненым, он понимал, что в горячке боя потерял много крови и скоро может упасть без памяти. А этого он никак не мог себе позволить. Сквозь крики и звон оружия ему послышался крик Гейра, и Асвард должен был непременно найти племянника.
– Гейр! Гейр! Да где же ты! – кричал он в темноту, напрасно прищуривая свои зоркие глаза. – Отзовись! Я не буду тебя бранить, клянусь Одноглазым! Ты ранен? Где ты?
Собравшись с духом, слэтты вернулись на площадку под скалой. Здесь и там виднелись очертания лежащих тел, с темной земли доносились стоны. Асвард помнил, что здесь могут оказаться и фьялли, но больше его волновало другое: где же Гейр? Слэтты освещали горящими ветками лежащих, пытаясь отличить своих от чужих. Вот Аудун, нелепо откинувший голову… мертвый… Вон, придавленный убитым фьяллем, Геллир, а нога его обрублена по колено и черной лужей на песок вытекла почти вся кровь… Бруни Сварливый… Асвард быстро отвернулся, чтобы не видеть лица, жестоко изувеченного нижним краем шлема, буквально вбитым в лобную кость.
– Вон того поднимите! – распоряжался Оттар, деловито метавшийся от одного тела к другому. – Он же должен быть где-то здесь!
– Вон, вон его щит! Смотри…
– Это уже два щита, только от них немного проку! – Бранд Запястье приподнял две половинки разрубленного щита. – Только это не его, а Рандвера… Да где же он сам? Рандвер!
Асвард шел по полю, переворачивая тела, думая только о том, как бы отыскать Гейра. Под ноги ему попался покореженный шлем. Оттолкнув его ногой, Асвард вдруг заметил прямо возле своего башмака знакомую голову. Но это было так дико и странно, что он даже не сразу узнал ее.
– Здесь хёвдинг! – крикнул он и опустился на колени, попытался ощупать тело, понять, жив ли Скельвир.
К нему подбежали с факелами, и желтый отблеск упал на лежащее тело. Длинной стальной лентой на песке блестел клинок меча. Железные колечки хорошей говорлинской кольчуги забрызгала кровь, но никаких ран заметно не было. Скельвир дышал, внушая бодрящую надежду, что он только оглушен.
– Скорее, давайте! – шепотом торопил Оттар. – Он без памяти! Поднимайте! Бьярни, давай!
От беспокойства суетясь и мешая друг другу, слэтты подняли Скельвира хёвдинга. Асвард вытер пальцы о землю, потом о кожаные штаны, но они оставались липкими. Поднявшись с колен, он прошелся по площадке. Надо найти два копья покрепче и хотя бы один большой щит, чтобы отнести вожака к кораблю. Вот тебе и попировали у Рамвальда конунга!
Берег вдруг осветился голубовато-серым призрачным светом. Асвард поднял голову, удивляясь, через какое облако луна светит так странно. И вместо луны его глазам представились четыре огонька над темной водой. Четыре синих звезды плясали во тьме, рассыпая искры, и теперь ко всевозможным оттенкам синего примешались кроваво-красные отблески. Духи четырех колдунов напились крови и праздновали удачную ночь.
Асвард остановился, не сводя с них глаз. Разом, словно проснувшись, он понял всю нелепость, невозможность произошедшего. Что за люди бы там ни оказались – как они могли напасть ночью?[6 - По обычаю, ночное убийство считалось позорным для напавшего.] Не сказав ни слова, не назвав своего предводителя, не спросив, кто перед ними? Так не бывает! Целая рать злобных берсерков не нападает на первых встречных и не убивает просто так, даже не пытаясь, скажем, ограбить. Кошмарный сон, больше ничего! Да было ли все это?
Опустив голову, Асвард посмотрел на свои руки. Кровь уже подсохла, но это была настоящая кровь, и боль в раненой руке была тоже настоящая.
А у ног его лежало маленькое тело, повернув к небу кудрявый затылок. На спине его чернело широкое кровавое пятно. Асвард молчал, глядя на него. Он не сразу сумел понять, что это. Совсем не это он искал. Освещенное призрачным синим светом, тело лежало перед ним с несомненной неподвижностью смерти. В нем не осталось живой теплой искры, это был мертвый предмет, по нелепой случайности имеющий вид человеческого тела. Тела его племянника Гейра, единственного сына оставшейся дома сестры.
Глава 2
И вот тело Скельвира хёвдинга лежало в опочивальне, одетое в лучшие цветные одежды, с мечом в сложенных руках. Вчера его привезли, на послезавтра назначили погребенье, и на поле, где хоронили предков Скельвира, уже готовили основу кургана с погребальной ладьей.
Ингитора сидела на ларе, сбоку от высокой лежанки. В темноте покоя только маленький фитилек в плошке тюленьего жира освещал голову мертвеца. Лицо его было открыто, но Ингитора с трудом могла поверить, что это отец. Ей все казалось, что произошла какая-то страшная, нелепая ошибка, что отец где-то в другом месте, а тело, лежащее на его постели – что-то совсем другое. Скельвир хёвдинг слишком изменился перед смертью. Хирдманы рассказали, что в бою он получил сильный удар в живот и несколько дней мучился, прежде чем умереть. Вот почему старая Ормхильд увидела его дух только за день до возвращения корабля – он умер не вместе с другими, а уже неподалеку от дома. Только его одного привезли хоронить в Льюнгвэлир: остальных погибших, двадцать одного человека, погребли в чужой земле, на следующей стоянке «Медведя». После битвы уцелевшие, перевязав раненых и собрав убитых, еще до рассвета подняли парус и отправились обратно на восток, через Туманный пролив к Хорденланду и пустились домой, тем же путем, который совсем недавно проделали на юго-запад. «И ты можешь себе вообразить, йомфру, как весело нам было плыть с этим кораблем мертвецов!» – сказал ей Оттар, но Ингитору это ничуть не утешило.
За те тяжкие дни Скельвир хёвдинг сильно исхудал, лицо его теперь было серым, как зола, вокруг глаз темнели страшные черные круги, на белых губах виднелись отпечатки зубов. Она может его видеть, а он ее нет. Она может говорить с ним, но он ей не ответит. Дух его уже в Валхалле, это серое тело в погребальной ладье отплывет под землю кургана, и отец, живое единство того и другого, отныне будет жить только в ее мыслях. Ингитора не плакала, она почти не чувствовала своего горя – ее оглушило и заморозило, она только осознавала свое новое положение, но еще не ощущала его. Казалось, вот похоронят это тело – и все будет как прежде, и отец вернется, живой и веселый, как был. И только когда всплывала мысль, что после похорон не будет уже никакого отца, даже такого, не будет никогда – вот тогда в глазах темнело и мерещилось, что вокруг смыкаются глухие черные стены.
Отец находился рядом с ней всегда, сколько она себя помнила. Ее воспоминания о детстве начинались в возрасте около года, а лет с трех делались уже связными и отчетливыми. И она прекрасно помнила, как уже в три года ездила с отцом, сидя перед его седлом, везде: на тинги, в гости, по делам – всюду, кроме дальних походов. Скельвир любил свою единственную дочь и почти не расставался с ней, а по округе, когда бывал дома, он разъезжал немало: такого знатного, умного, сведущего человека уважали и ценили везде. Никто лучше Скельвира не разбирался в законах, и вот уже лет двенадцать он носил почетное звание годи, то есть жреца и судьи, истолкователя законов и предводителя местного тинга. Без него не могло состояться ни одно жертвоприношение или пир, ни одно судебное разбирательство в округе Льюнгвэлир, и даже те, против кого выносилось решение, не находили повода упрекнуть его. Любезный, дружелюбный, красноречивый, он был желанным гостем в каждом доме, и везде его сажали на самое почетное место. Никогда он не являлся в гости без подарка, подавая пример великодушия и щедрости, и сам принимал гостей чаще всех в округе. В битве, на суде или на пиру, он проявлял себя одинаково находчивым и удачливым.
Не кто другой, как он, Скельвир хёвдинг из Льюнгвэлира, сложил «Песнь о поединке Торбранда и Хельги» или, как ее еще называли «Песнь о поединке на Золотом озере», которая в последние несколько лет широко прославилась по всему Морскому Пути. Скельвир хёвдинг сам был в дружине Хельги ярла, когда тот ходил на Квиттинг за невестой, и видел все своими глазами! Его песнь стоила самого события и принесла ему заслуженную награду: золотой кубок от Хеймира конунга, два золотых обручья весом в марку каждое и трех отличных коней от Хельги ярла, два хороших меча с богато отделанными рукоятями, два шлема и прекрасную кольчугу говорлинской работы – от фьяллей. Она была на нем в том бою на Остром мысу, но не спасла от удара обломанного копейного древка! И нанес удар сын того самого Торбранда конунга, которого Скельвир так прославил в своей песне! Можно ли вообразить такое коварство, вероломство… такую неблагодарность наконец! А Ингитора еще так ликовала, слушая рассказы обо всем этом, рассматривая подарки! И то, и другое служило приятным доказательством значительности Скельвира хёвдинга из Льюнгвэлира для Морского Пути, и Ингиторе, когда она слышала: «И тогда я сказал конунгу…», казалось, что и сама она живет на горе в самой середине мира, куда сходятся все его нити и устремлены все его взоры. Льюнгвэлир со Скельвиром хёвдингом и был серединой мира, а без него разом превратился в жалкий закоулок!
Гордясь славой своего отца, Ингитора на память знала все его песни и лет с двенадцати сама начала складывать стихи – поначалу это было лишь игрой, и первую хвалебную песнь она сложила в честь своей старой и облезлой деревянной куклы по имени Снотра. Но кукол Ингитора вскоре забросила, целиком отдавшись игре в созвучия, и Скельвир хёвдинг охотно обучал ее искусству скальда. Все «девять искусств» благородного человека ей, как женщине, оставались недоступны, но половиной из них она овладела: ее острому и гибкому уму, ее крепкому здоровому телу легко поддавались и лыжи, и плавание, и руны, и стихи, и тавлеи, в которые она нередко обыгрывала отца. Но страсть подбирать созвучия владела ею сильнее всех прочих увлечений. Уже в четырнадцать лет она на память знала все правила, по которым складывают стихи, и восхищала домочадцев ловкими висами на все случаи жизни.
Она жила очень счастливо и никак не ждала, что это счастье оборвется безо всяких предчувствий и предвестий, так нелепо и внезапно. Слэттенланд ни с кем не воевал, их род тоже ни с кем не о враждовал. Скельвир хёвдинг ехал даже не дань собирать, что чревато известной опасностью со стороны как самих данников, так и разных охотников до чужого добра, которых полно на морях. Он направлялся просто в гости, просто к Рамвальду, конунгу кваргов, который тоже ценил его и хотел видеть у себя на зимних пирах. Приглашали и ее тоже, но она не поехала: всякому была охота породниться со Скельвиром, и Ингитора знала, что к ней непременно будут свататься, но выходить замуж так далеко от дома она не хотела, а потому отвечала, смеясь, что наследник конунга кваргов уже женат, поэтому в их доме ей гостить незачем. Все ждали, что Скельвир хёвдинг вернется с новой славой и подарками за хвалебные висы в честь хозяина, и так оно и случилось бы, если бы ему не встретился…
Скрипнула дверь, в опочивальню вошла старая Ормхильд. В руках она несла пару кожаных башмаков, со швом через подошву – башмаки Хель.
– Пора обувать хозяина в дальнюю дорогу! – бормотала старуха. – Идти ему далеко. Пожалуй, мы с ним и не свидимся больше!
Вслед за старухой вошли фру Торбьёрг и Оттар. Хирдман нес факел, и покой осветился. Оттар вставил факел в железную скобу на стене. Стали видны раскрытые сундуки, из которых были вынуты и разложены по лежанкам одежда и другие вещи Скельвира хёвдинга, которые положат с ним на ладью.
– Так значит, ты уверен, что это был Торвард конунг? – спросила Ингитора у Оттара. – Торвард Рваная Щека? Ты настолько уверен, что можешь поклясться?
– Что толку клясться? – Оттар пожал плечами. В эти дни, оставшись старшим мужчиной в усадьбе с двумя погруженными в тяжкую скорбь женщинами, он тоже выглядел хмурым, но не опускал рук и не утрачивал своей обычной деловитости. – Да, я могу поклясться, если тебе так будет легче, но что это меняет?
– Разве ты когда-нибудь раньше видел Торварда конунга? Ты же не бывал во Фьялленланде.
– Не надо там бывать, йомфру, чтобы знать такие вещи. Торварда конунга легко узнает кто угодно по всему Морскому Пути. Он слишком приметный человек. Я своими глазами видел его лицо, видел шрам у него на щеке. А уж этот шрам всему свету известен!
– Но ведь была ночь!
– Да, но луна светила так ярко, что можно было каждый волос разглядеть. И свет падал прямо на него. Было же полнолуние. Я видел его черные волосы, и накидку из собольего меха, и пояс с серебром, и рубаху… Ну, какого она цвета, я не могу сказать, то ли синяя, то ли зеленая, но тоже из крашеного полотна. Он всегда ярко одевается даже в походах, чтобы его не спутали с другими, хотя его и так не очень-то спутаешь!
– Но чего он от вас хотел? – опять спросила фру Торбьёрг, как будто, задавая этот вопрос в десятый раз, могла все же получить ответ. – Это просто невероятно!
В эти тяжкие дни фру Торбьёрг хранила стойкую невозмутимость: она любила и уважала мужа, но не собиралась развлекать соседей зрелищем своего горя. Пылкостью и открытостью души Ингитора пошла в отца, и они с матерью часто ссорились по всяким мелким поводам, потому что плохо понимали друг друга.
Оттар пожал плечами. Он знал не больше них, а тратить слова даром не считал нужным.
– Но должен же он был чего-то хотеть! – в негодовании воскликнула Ингитора, как будто от этого что-то менялось. – Он хотел вас ограбить, или взять в плен, или вы чем-то его обидели, задели? Может, не сейчас, когда-то раньше? Или где-то говорили о нем что-то нехорошее? Или они хотели захватить наш корабль? Он хоть что-то сказал?
– Он не сказал нам ни слова, йомфру! – с усталостью и легкой досадой отозвался Оттар. – Ни единого слова! Они просто построились и пошли на нас. Если бы Асвард и Гейр не заметили их вовремя, они напали бы на нас на спящих и перебили всех до одного! Они набросились, как берсерки.
– Как же вы уцелели?
– Сам не знаю! – Оттар развел руками, словно был недоволен. – Нас быстро смяли, хёвдинг пропал из вида, и мы отступили.
– И они не преследовали вас? Очень странно!
