Шурик Ха садится на пол возле стола.
– Что же ты, скотина, наделал? – спрашивает он Старика. – Сам помер, а Последний Секрет Писательского Мастерства так мне и не открыл? Ну и кто ты после этого, дед Пафнутий? А я тебе скажу, кто. Ты самый распоследний кондом!
Несчастный чайник на плите трещит и щелкает. На него страшно смотреть. На кухне пахнет раскаленным металлом. Мертвые глаза Старика медленно поворачиваются в глазницах. Он глядит на Шурика Ха, как глядят Неживые, не видя, насквозь.
– Даже не жди, сука, – говорит Старик, шевеля одеревенелым ртом точно кукла-щелкунчик. – Я еще не скопытился.
– Да, ты погляди на себя, – говорит ему Шурик Ха. – Дохлее чем ты уже некуда.
– Много ты понимаешь, – ворчит Старик.
Голос Неживого не похож на человеческий голос. Слова выходят из одеревеневшей в посмертии глотки, расколотые на слоги и буквы и Шурику приходится складывать их сызнова у себя в голове. Старик силится подняться с табурета, но ноги его не держат. Шурик Ха не спешит помогать Старику. С покатого бока чайника с сухим треском падает кусок эмали. Старик поднимается и, держась за стенку, походкой ржавого андроида уходит с кухни. Шурик идет следом.
Пока Старик надевает свое писательское пальто с побитым молью каракулевым воротником проходит вечность. И еще одна, пока он спускается по лестнице и выходит из подъезда.
– Я не могу умереть, пока не напишу эту чертову книгу, – говорит Старик Шурику Ха. – Такой уговор. Я уже много раз помирал, да все без толку.
Писатели стоят возле подъезда. Рот старика одеревенело дергается, выщелкивая слова. Ржавый электрический свет отражается в его неживых глазах.
–Да, я, и не тороплюсь особо, – говорит Старик.
И тут Шурик Ха слышит этот странный звук, которому сперва не находит объяснения. Что-то вроде астматического сипа, перемежающегося костяным клацаньем. Взглянув в лицо Старику, он видит, что оно, это злое и подлое лицо, расколото на две не равные части острой подвижной трещиной, а во тьме этого каньона щелкает и дергается вставная челюсть. Впервые Шурик Ха видит, как Неживые смеются.
– Да ты, я гляжу, веселый парень, – качает головой Шурик Ха.
Но Старик уже идет со двора и Шурик идет следом…
На голых, покрытых корочкой льда ветвях поблескивает тусклый свет фонарей. Над низкими крышами дачных коттеджей, в той стороне, где Москва, зимнее небо подсвечено грязно-розовым заревом. Тропинка, похожая на ледяной желоб, уходит в слепой провал между черных домов. Старик едва ковыляет, но Шурику Ха приходится спешить со всех ног, чтобы не отстать… Вскоре они выходят к сгоревшей поселковой школе. Проходя мимо, Шурик Ха видит, как на обугленных стенах и балках пляшут сиреневые языки призрачного пламени. От школы Старик сворачивает вниз, к платформе Ухтомская. Уже виден мост над железнодорожными путями, будка автобусной остановки и угол длинного бревенчатого дома в шесть окон, занятого под продуктовый магазин. Из-за угла магазина навстречу писателям выходит доходяга, в залитой кровью совдеповской курточке, кепке и с портфелем в руке. Обледеневший асфальт как-то ловко выскальзывает у покойника из-под ног и поэтому, кажется, что он не идет, а немного скользит над землей. Из-под козырька кепки поблескивают стекла очков.
– Это твой покойничек, вот сам с ним и разбирайся, – ворчит Старик, мельком взглянув на доходягу. – Мои-то давно уже меня не тревожат.
Старик быстро уходит в сторону станции и поднимается на пешеходный мост над путями. Выйдя на середину моста, он останавливается возле перил. Ржавая звезда фонаря горит у Старика над головой, как корона, и Шурику, стоящему внизу на темной улице, мерещится какое-то величие в этой нелепой пингвиньей фигуре. Между тем доходяга подходит к Шурику.
– Звоню, трубку никто не берет, – жалуется он писателю. – Иду домой, дом никак найти не могу найти. Смех, да и только.
Доходяга неловко дергает шеей и его голова, которую как-то на днях Шурик Ха с трудом отпилил стариковой финкой, медленно валится с плеч. Покойник ловко ее подхватывает. Он стоит, держа голову рукой возле живота, будто мяч. Голова смотрит на Шурика Ха не мигая одним уцелевшим глазом.
– Ты домой не ходи, – терпеливо объясняет ему Шурик Ха. – Тебе теперь нельзя домой. Ну, сам подумай, куда ты пойдешь в таком виде? С этой вот дурацкой головой?!
– Тоже верно, – соглашается доходяга и вздыхает.
– Ты извини, если чего не так, – говорит Шурик, испытывая некоторую неловкость. – У тебя вроде светлая полоса в жизни началась, дома все наладилось, зарплату опять же получил. А я вот взял и голову тебе отрезал.
– Какая там еще светлая полоса! – отмахивается доходяга. – Да я жил, как мудак. Друзей у меня не было, даже бухнуть было не с кем. Сын меня терпеть не мог. А жена… Очень я ее любил… Только знаешь, пока я тут побродил по поселку, я ясно понял, что эта сучка мне изменяла. Да она со всеми соседями перетрахалась, пока я на работе горбатился. И это я, теперь, мля, точно знаю!
– Это потому, что ты Неживой, – говорит Шурик Ха. – А Неживые, они все знают.
Доходяга покрепче прижимает голову к животу.
– Короче, я вот, что думаю, – говорит он Шурику. – Если бы ты мне голову финкой не отпилил, я бы как белка в колесе еще лет тридцать бегал, пока сам по себе не преставился. А так, хоть что-то новое.
– Ну, в общем согласен, – кивает Шурик, – я даже рад за тебя, мужик.
– И вот, что еще, – продолжает покойник, – Этот мир, вся эта ваша, так называемая, реальность… Тут и так было паршиво жить, а скоро будет совсем кирдык. Всё вот-вот кончится.
– Ну да, – соглашается Шурик Ха, – я ждал чего-то вроде того.
– Так куда же мне теперь идти? – спрашивает его покойник.
– А ты иди в другую сторону, – советует Шурик, – туда, куда раньше не ходил.
– Спасибо, дружище.
И доходяга скользит над заледеневшим асфальтом, оборачивается и уходит в другую сторону. Там тоже ночь и тоже стоят темные дома, отдалённо похожие на японские пагоды, которых Шурик никогда прежде не видел в поселке. Высокие и тонкие деревья, отдаленно похожие на пирамидальные тополя тянут ажурные ветви к фиолетовым облакам, стремительно летящим в вышине. А в облачных прорехах рассыпаны мелкие, как песок чужие звезды.
Шурик Ха поднимается на мост и встает рядом со Стариком.
– Проклятый час ночи, – говорит Старик зябко ежась. – Покойнички.
Шурик косится на Старика. Тот еще не слишком похож на живого, но с лица уже сошла заморозка смерти, и речь стала по-человечески внятной. Из-за темного горизонта выкатывается слепящая электрическая звезда, ее свет бежит вперед, по изогнутым саблям железнодорожных путей. Бесконечный грохочущий товарняк въезжает под пешеходный мост.
Самый Последний Секрет Писательского Мастерства
Серенький рассвет застает писателей на свалке, на пустыре, за железной дорогой. Там на краю занесенного снегом поля стоят несколько брошенных изб с покосившимися бревенчатыми стенами, выбитыми окнами и провалившимися крышами. На поле курятся курганы мусора. Старик деловито ходит по свалке и роется в разном хламе. Он резв будто юноша с похмелья, в отличии от Шурика Ха, который напротив умаялся таскаться с ним по поселку всю эту нескончаемую ночь. У Старика противная суетливая рожа вся в лиловых пятнах. Пальто – нараспашку, рубашка вылезла из брюк, ширинка, как всегда не застегнута. Он крутится возле старого буфета, силясь отворить набухшую от влаги дверцу. Шурик Ха, тем временем, взобрался на мусорную кучу и, водрузив ногу на край треснувшего унитаза, равнодушно оглядывает окрестности. На краю поля, в далекой снежной мгле поднимаются из пустоты тоскливые бетонные скелеты недостроенных многоэтажек.
– Жизнь невозможно повернуть назад, – напевает Старик своим скрипучим голосом. – И время не на миг не остановишь…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
