– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, – запел он радостным голосом, от которого хотелось одновременно завыть и повеситься: –
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разру-у-ушен,
Многих людей города посетил и обычаи виде-е-е-ел…
– Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода калинка, калинка моя! – завопил я так громко, как смог. У меня тоже голос, я тоже петь хочу!
Микки загудел в унисон.
Славно поём, на редкость складно. Песни Харона, как обычно, без конца и края, о путешествии некого Одиссея. Тот, по-видимому, хитрый малый: навалял хозяину Леты и выбрался живым.
Я напоследок железным наконечником выцарапал на скале общий портрет. Харон стоял напротив, качался, склонив голову в капюшоне. Эй, друг, не уснул часом?
– Тайну вечную открой, что намалевал. Не скрывай, поведай.
Балда, а ещё бог! Вот, смотри, это я, красавец-оборотень: гордая осанка, могучий торс, усы, лапы и хвост. Здесь Цербер, все его три головы. Вот Микки (похож?) глазами хлопает, рядом души бесплотные.
– Кто это будет? Свирепствующая жердь, взглянешь – прослезишься.
– Это ты, Харитон.
– ??????! €????!
Ишь как! Художника всякий может обидеть.
Харон же не отстаёт.
– Совет Харона прими и слушайся речи
Незачем возвращаться к человекам наземным.
Друг благородный, останься ты с нами
Честь жрецу окажи, держись за удачу зубами.
Говорит серьёзно так, даже протрезвел. В ответ широко развожу руки и выразительно касаюсь ошейника.
– Я о тебе помышлял; участь твоя безотрадна.
Слово только скажи: твою изменю я судьбину.
Тут и гадать нечего: Харон, доброе сердце, светлая душа, предлагает мне снять удавку. Он бог, ему по силе. Но, спасибо, друг, я сам влез в кабалу, добровольно. Если не вернусь, то полудницу… лучше об этом не думать. И о своей судьбе тоже.
Миктлантекутли тщательно меня обнюхал, руку лизнул, поколдовал вот уже дырья готова. Портал, то есть. Боги клятвенно уверяют, что выведет меня дыра туда, куда требуется. К дому.
– Б-р-р, – от взгляда на портал передёргивает. Дыра висит, ни за что не привязанная, переливается себе. Ярко, в полный глаз не посмотришь. Вот уже не думал, не гадал, что нужда заставит внутрь лезть. Микки же суетливо тычет меня в спину. На шее, промеж глаз, мой зуб на верёвочке висит – подарок на вечную память.
Харон выудил из складок балахона свиток, ногу отставил, руку поднял величественно. Речь заготовил.
Кланяюсь в пояс по отдельности хозяину, Миктлантекутли, Церберу, душам, всему миру тёмному, подземному:
– Спасибо, братцы, за приют и ласку. Земля, как яйцо, ровная да без углов, значит, увидимся. Харон, нужник всё-таки почисти. Попроси, что ли, героя забредшего.
Рукой махнул, разбежался и кинулся в портал, как в омут: – Эх, помоги Чернобог!
Что вам сказать о путешествии через пространственную дыру? Весело, как кролику в удаве: заглотило, пожевало, помяло, покрутило и исторгло.
Рухнул носом в мягкий мох. Эх, славно дома!
Воздух густой – дыши полной грудью, каждый глоток слаще прежнего. Пахнет болотом, хвоей, кислой ягодой, солнечной поляной, свежим лосиным навозом. К яйцам – к тухлым ли, к свежим – не притронусь ближайшие лет сто. Нанюхался с лихвой. Обод…схватился за поясной мешок – ух! – на месте.
–– Пошто шалапутничаешь, шушара? – зашипело поблизости. – Тень, ты штоль, шобака? Откуда? С шабаша пришвартовался?
Поднимаю голову. Гляжу: торчит из боярышника борода местного лешего, Шарашки. Принюхиваюсь: не лосиным навозом пахнет, а Шарашкиным.
– Прости, Шарашка, ежели напугал.
– Што делается, куда мир катится. В наш век таких шалопаев не было! – Шумит, а сам ветками обрастает. – Што же будет, если шакалы из ниоткуда шарахаться начнут!
Рад видеть тебя в добром здравии, Шарашка! Извини, некогда болтать – ошейник нагревается.
– Не шути, шалопай! Шишек тебе лишку! Ты дымишься! Пожар! Пожар!
И тебе не хворать, Шарашка! Побегу я. Тут недалеко: мимо речушки, краем леса, через поле стоит Кощеев терем, а поодаль – подземная изба демона Филотануса.
Успел. Ворвался в тускло освещённую горницу аккурат, как ошейник раскалился до невозможности.
Демон Филотанус сидит в кресле вполоборота. Играет цепью, стучит по звеньям перстнями. Та отзывается тонким звоном. Демон оборачивается, в глазах вспыхивает серебро.
– Вовг’емя, Вьянд. Мне становилось скучно. – Он подался вперёд и сладострастно облизал тонкие губы. – Мой хог’оший обог’отень.
Цепь по-змеиному подползла, закрутилась вокруг ног, примотала к телу руки и звякнула об ошейник.
Потерплю. Недолог век моего рабства: осталось сто два года, три месяца и восемь дней.
Путешествие за тем, не знаю чем
Я в катакомбах застрял навсегда, клык даю!
Глотаю тысячелетнюю пыль, ползаю в развалинах, брожу по каменному лабиринту, роюсь в бесчисленных нишах, тайниках и сокрытых сундуках.
Сквозь зубы поминаю добрым словом почившего в стародавние времена колдуна Вырви-Глаз, его свиток «Власть, Мировое господство и прочие пустяки», и демона Филотануса: «Г’азорвись, Вьянд, на мильон кусков, но г’аздобудь пустячок».
Ага, раздобудь! Я свитков нашёл столько, что хватит отсюда до края земли широкую дорогу вымостить. Свалил в стога посреди каменной залы. Нужный ищу «чтоб я сдох, сколько дней». Или уже лет?
И что странно, в этом месте колдовство не действует. Даже мало-мальское. Напрасно я призывал нужный свиток, окроплял манящим зельем и распылял волшебный порошок. Только расчихался. В сердцах расколотил о камни бесполезные магические горшки.
