#свободаестьсвобода

7. Виталий Лопатко, после

Нет, это не могла быть Гриневич. Как говорил классик, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Гриневич, моя потрясающая Гриневич, моя боевая подруга, моя почти сестра, моя на протяжении пары месяцев фиктивная гражданская жена – да, было у нас и такое, потому что когда Гриневич, досрочно закончив МГУ, приехала ко мне в гости, из комнаты вышла моя рутениевая мать, и просто влюбилась в Гриневич, и начала засыпать её вопросами, что, да как, да где она живёт, и когда узнала, что живёт она в ещё большей жопе мира, чем наша, сказала ей безо всяких обиняков – да ладно тебе уже, живи у нас.

И Гриневич стала жить у нас.

Моя берилловая мать, разумеется, с ходу решила, что мы пара, и я не спешил её переубеждать. Поскольку мать если вообще смотрела на меня, то смотрела исключительно как на дерьмо, я надеялся, что Гриневич станет своего рода громоотводом. Как-то я подслушал телефонный разговор, в ходе которого она буркнула: придурок он, конечно, полный, но девчонку нашёл – золото, и куда бы он ни вляпался, она его вытащит.

Так мы и жили. Спали на одном диване, что далось мне удивительно легко, отчасти благодаря Танечке, после которой Гриневич окончательно перестала интересовать меня как женщина, а отчасти потому что Гриневич вообще почти не спала. Днём она работала, с лёгкостью меняя одну юридическую фирму на другую, а ночью… ночью играла на бирже.

Она и меня попыталась подсадить, но мне стало плохо уже на моменте, когда она начала рассказывать о депозитах и о том, какие у них преимущества по сравнению с инвестициями. Мой бедный мозг загудел от напряжения, как гудел по ночам мой бедный компьютер, и я сказал Гриневич, что всеми этими сомнительными манипуляциями не интересуюсь, за что был удостоен очередным презрительным взглядом жёлто-карих глаз.

В свою очередь Гриневич не оценила, когда я познакомил её с Балкановым. Он уже закончил филфак, работал архитектором в престижной фирме и, в общем, ему хватало на жизнь и брендовые пальто. Он стал ещё красивее – той особой мужской красотой, которой мне так не хватало; его плечи стали шире, глаза – печальнее.

– Мой друг Балканов, – представил я его, – архитектор и, кстати сказать, тоже анархист.

В жёлто-карих глазах Гриневич вспыхнул интерес.

– А как вы считаете, – спросила она сходу, – нам ведь нужна своя партия?

– Экчулли, я не понял вопроса, – ответил Балканов равнодушно. Мне всегда казалось, он нарочно напускает на себя такой делано-равнодушный вид, чтобы казаться ещё интереснее, что ли. Не сразу, очень не сразу я осознал – он не притворяется, он действительно равнодушен к людям, которым не может что-либо впарить, а по Гриневич сразу было видно, что ничего впарить ей не получится. – Фрэнкли, если мы стоим на том, что против власти, лезть в неё для нас – абсолютли пойнтлесс.

– Ну, знаете, – возмущённо сказала Гриневич, – систему вообще-то можно подорвать только изнутри.

– Ю суппоз, – Балканов удивлённо поднял бровь – ещё один его жест, не оставлявший равнодушной ни одну женщину, – ю суппоз, можно прогнуться под систему, хотя бы и с целью подорвать?

Дискуссия становилась всё оживлённее. Маленькая, тощая Гриневич то нависала над огромным Балкановым, то принималась нервно расхаживать из угла в угол, гнула своё. Он всё так же равнодушно, лениво улыбался, не намеренный уступать. Отчего-то у меня сложилось впечатление, что они понравились друг другу – возможно, лишь потому, что оба нравились мне.

– И что, – спросила меня Гриневич, когда он ушёл, – вот этот… он, значит, пытается строить из себя анархиста?

Я ничего не ответил.

– Стройматериалы не те, – отрезала она. Больше я не приглашал Балканова домой, предпочитая встречаться у него или в каком-нибудь баре, и старался его тему с ней не обсуждать. Но она сама постоянно спрашивала:

– А что думает этот твой факапер?

Балканов сначала не сказал о Гриневич ничего. Когда я задал ему вопрос в упор, ответил:

– Бро, я твою прайват-лайф осуждать не буду, но фрэнкли это финиш.

Но несмотря на то, что Балканова теперь было не пригласить в гости, несмотря на язвительность Гриневич, несмотря на компьютер, гудевший всю ночь, и батарею грязных кофейных кружек возле него, за которую мне бы непременно влетело от матери, а Гриневич это сходило с рук, несмотря на её отвратительную манеру вечно разбрасывать свои вещи и курить мои сигареты, несмотря на её в целом довольно специфический характер, было приятно возвращаться домой, где меня ждал кто-то, кроме никелевой матери – кто-то увлечённый, жизнерадостный и самое главное, искренне заинтересованный во мне.

Иногда игра на бирже не шла, и тогда мы всю ночь болтали.

– Слушай, – говорила она, – ну мы же всё-таки могли бы замутить свою партию?

– Анархическую партию? – сонно бормотал я.

– Ну а чего нет-то?

– Это ж какие деньги, – безнадёжно вздыхал я.

– Это ж какие деньги, – безнадёжно вздыхала она

С Гриневич бывало тяжело, но без неё было в тысячи раз тяжелее. Моя вольфрамовая мать смотрела мимо меня. Я медленно и мучительно учился проходить мимо неё.

– Может, ты всё-таки восстановишься, – предлагала Гриневич, но я уже прошёл точку невозврата, и мне было плевать. Поступить в педвуз и учиться там оказалось ещё проще, чем я думал – не зря же говорят, ума нет, иди в пед. Не знаю, на кого была рассчитана программа, которая даже мне казалась примитивной. Я снова смог подрабатывать, теперь уже репетитором, и это, как ни странно, нравилось мне тоже. Когда очаровательный болван Глеб Черепицын, уверенный, что слово «трахея» происходит от слова «трахаться», каким-то чудом сдал ЕГЭ по русскому на немыслимые семьдесят три балла, я впервые в жизни ощутил, что, может быть, я не такое уж дерьмо, как всегда считала моя гранитная мать.

– Ты – это ты, бро, – сказал Балканов, когда я поделился с ним своими мыслями, – и симпли будь собой.

– Твою мать, терпеть чужих спиногрызов, – буркнула Гриневич, – вот ты мазохист отбитый.

Мазохист или нет, но я впервые был счастлив – у меня появилось время на увлечения, появились новые знакомства. Соотношение полов на нашем курсе было совсем другим – три парня на пятьдесят девушек, и я, никогда не считавший себя плейбоем, без проблем общался с этими девушками – может быть, потому, что у меня появилась ещё и уверенность в себе. С одной у нас сложилось даже нечто вроде серьёзных отношений. Её звали – зовут – Галя, но она настаивала, чтобы её называли исключительно Галиной Львовной, морщилась, услышав нецензурное слово, и хлопала меня по спине, когда я сутулился. В общем и целом это была уже готовая классическая училка, но в постели, надо отдать ей должное, она оказалась несоизмеримо лучше, чем все её предшественницы. Я был почти счастлив.

И всё-таки главная встреча моей жизни была ещё впереди.

Был мокрый апрельский день, я зашёл в Пятёрочку купить сигарет, к которым меня приучил Балканов, потом без проблем бросил, придя к выводу, что это ему не особенно идёт, а я бросить так и не смог – и увидел её. Она стояла у кассы, непонимающе хлопая пугающе мохнатыми глазами, похожими на два одноклеточных многоногих существа из учебника биологии.

– Я же вам объясняю, девушка, – уже почти рычала усталая, немолодая кассирша, – скидка в семьдесят процентов действует только на кефир.

– Но я же и взяла-а кефир, – возмущалась девушка, непонимающе шевеля пугающе распухшими губами, похожими на цветок психотрии из того же учебника.

– На кефир я вам сделала скидку, – казалось, ещё немного, и продавщица лопнет пополам, – а на всё, что вы тут ещё набрали, она не действует.

– Почему-у не действует, если я взяла кефир? – девушка не издевалась, она искренне не видела проблемы. Я полез за кошельком, достал сумму, заработанную за шесть сегодняшних занятий с отстающими.

– Вот, – сказал я, – отсчитайте сколько нужно.

Кассирша проворчала что-то нечленораздельное и вернула мне какую-то неприличную мелочь. Девушка в упор смотрела на меня, и её многоногие глаза с каждой секундой пугали и притягивали всё страшнее.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – сказала она. – Хотите, я всё это съем для вас?

– Как это – для меня? – удивился я, не сводя с неё взгляда.

– Я биджей, – объяснила девушка.

– Диджей? – глупо переспросил я.

– Нет же, биджей, как вы не понимаете?

Вид у меня, должно быть, сделался такой же растерянный, как у неё возле кассы, потому что она сочла нужным уточнить:

– Ну, мукбангер. Мара Мяу. Неужели не слышали?

– Подождите, мне нужно ответить на смс, – сказал я и незаметно для неё (это оказалось несложно), загуглил, не только не узнав ответа, но и придя в ещё большее недоумение. – То есть вы… едите на камеру за деньги?

– Ну да, – ответила Мара Мяу так невозмутимо, будто это было одной из самых распространённых профессий. – Но для вас могу в реале, идёт?

Я в упор не понимал, что интересного в том, чтобы смотреть на то, как другой человек ест, да ещё и за деньги. Но с другой стороны, деньги были уже заплачены, и вряд ли она когда-нибудь собиралась вернуть мне долг, а домой, где гудела компьютером Гриневич и ходила по кухне недовольная чугунная мать, возвращаться не хотелось совершенно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.